Михаил Ремер - Тайны митрополита Страница 32

Сна не было. Мало того, что из-за князя да думок своих треволненья одолели, так теперь и еще одно вот – Никодим. Для самого тайна была, пригласил зачем. Ведь покоя не давал ему этот мужик; ведь, как на подбор все: и рана свежая, и сам какой-то дерганый. Глядишь, окажется, что душегуба пригрел. Вот уснет сейчас Николай Сергеевич, и все – кранты. Только что и оставалась надежда на высшие силы, что уберегут его седины от беды. Ну, или сейчас же разбудить да в три шеи вытолкать… Да только не годилось так никуда. Лучше бы уж вовсе не пускал. А то вроде лиходеем получился в глазах человека другого. Да и отпусти, как хотел гость, кто знает, как оно дальше-то! Может, разведка то была лишь? Может, друзья ждут где-то, не зная, где жертву искать! В каком доме! Лежа так и размышляя, поглядывал пенсионер на знакомца нового, а тот знай себе – храпел да и в ус не дул.

Дом тут же наполнился шорохами, зловещими скрипами и подозрительными звуками. Не решаясь подняться на ноги и вытолкать в три шеи ночного гостя, Николай Сергеевич, как пацан десятилетний, сжался на скамейке клубочком, бросая затравленный взгляд то на перегородку, за которой спала Матрена, то на догорающий в очаге огонь, то на шумно сопящего Никодима. Мужик, похоже, заснул. Или удачно притворялся. А сам же неведомо каким своим звериным чутьем отслеживая каждое движение и мысль жертвы, только и ждал, когда та, потеряв бдительность, задремлет, и жизнь пенсионера всецело окажется в руках палача. Впрочем, тень можно победить. В голове бессвязным каким-то мотивом тяжко ухало: не спать! Сон – смерть. Уснешь – живот вон! Ночь – время темных сил; таких, как этот с виду в общем-то безобидный юродивый старикан. Потому – не спать! Бодрствовать, но не показывать виду. Шевельнешься и дашь знать, что разгадал план пришельца – и сердце от ножа не уберечь! А в том, что наемник – а скорее всего один из многочисленной армии агентов Тохтамыша, – держит у груди теплый от напряжения ритуальный нож для убийства дерзкого пришельца Булыцкий уже не сомневался. Поэтому, полусидя-полулежа на жесткой лавке, он, не отрываясь, глядел в мерно вздымающуюся спину гостя, чутко ловя каждое движение и шорох.

Резко поднявшись с лавки, пришелец повернулся лицом к Николаю Сергеевичу и, глядя прямо в глаза, расплылся в нехорошей беззубой улыбке. В ту же секунду повеяло каким-то могильным ветерком, а по полу расстелился невесть откуда взявшийся туман и дымка. Одним движением скинув прочь тулуп, Никодим спустил босые свои ноги на пол и, оторвав от груди кривой жертвенный нож в богато украшенных ножнах, пошлепал прямо к скамейке Николая Сергеевича, который, не в силах пошевелиться, просто глядел на неумолимо надвигающегося душегуба.

Покачиваясь, словно в какой-то шаманской пляске, тот, шлепая босыми ногами по доскам, буквально нависал над сжавшимся в комочек пожилым человеком.

– Выше Бога поставившему себя – кара во сто крат большая, нежели геенна огненная, – откидывая прочь ножны, Никодим поднес сияющий клинок прямо к горлу Николая Сергеевича, да так, что тот почувствовал смертельное прикосновение металла к коже. – Князя всех князей обмануть еще так просто никому не удавалось. Трон ордынский – един, и кто его занимает – владыка мира. Покуситься на владыку – бросить вызов потомку Бога на Земле. Обманув раз, от расплаты не уйти. – Расплывшись в нехорошей своей улыбке, Никодим резко занес над жертвой кинжал, целясь точно в сердце, но в этот же момент оцепенение, охватившее пожилого человека, прошло, и тот, сжавшись пружиной, резко распрямился, плечами упершись в противоположную стенку, и ногами сшибая душегуба на пол.

– Поди прочь! – набрав воздуха в грудь, рявкнул Булыцкий. – Кто подослал, говори!!! – всем весом наваливаясь на злодея и вцепившись ему в горло, в лицо буквально проорал пенсионер. – Говори, кому сказано! – Резко оторвав от пола злоумышленника, Николай Сергеевич с размаху швырнул того вниз. Голова душегуба, безвольно мотнувшись, с гулким звуком затылком врезалась в деревянную породу.

– С ума сошел! Очнись! Очнись ты! – попытался вразумить его гость, однако – все без толку. Разошедшегося пенсионера было не унять. – Почто купцов перебили?! Некомат где сейчас лютует?! Келью кто подпалил?! Говори, отродье дьявольское!

– Да пусти ты! Очнись! Проснись, говорят тебе?! – Пол, перевернувшись перед глазами, вдруг оказался у самого лица пожилого человека; то пришелец, извернувшись, ухитрился скинуть Николая Сергеевича. – Проснись, кому сказано! – Звук хлесткой пощечины, обжегшей физиономию, окончательно привел пенсионера в чувства. Он, а еще истошный женский вопль: «Прекратите!»

– А? Что? – ворочая головой, выдохнул он. – Нож убери! – вспомнив наваждение, попытался отползти Булыцкий прочь, однако, подмятый Никодимом, смог лишь побрыкаться, да и то как-то неубедительно.

– Никола! Никола? – рядом с Никодимом возникла Матрена. – Никола, сон, что ли, дурной увидел?!

– А?! – встряхнул головой и возвращаясь к реальности, выдохнул тот. – Что… Случилось что?! – глядя на встревоженных товарищей, пришел, наконец, в себя он.

– Мне поцем снать, – рукавом стирая кровь с вновь рассаженной губы, проворчал Никодим. – Маялся, стонал во сне, от кого-то отмахивался. Тай, тумаю, успокою… А ты в хлотку восьми да вцепись! – «Тушехуб!» – орешь, нож какой-то вылываешь.

– Чего?! Какой нож?

– Мне снать откуда?! Олал пло нош какой-то та про Тохтамыса. Да в молду двинул, – снова приложился к губе тот. – Здолов, – уважительно посмотрел он на пожилого человека. – В длужину тепе пы; цены не бутет.

– Упаси Бог, – вздрогнул Николай Сергеевич, вспоминая, как оказался в самом центре бойни у стен Москвы.

– Темоны тебя мучат, – подумав, молвил Никодим. – Мушик, видать по тепе, холосый, та на туше непокойно. Чвецку поставлю, как слуцай путет, – поднимаясь с пола да отряхиваясь, продолжал тот. – А пока, не опессуть; пола мне. За кров да ушин – поклон семной, да пола мне.

– Стой, – остановил уже собравшегося уйти мужика пенсионер. – Поешь сначала, а потом – хоть на все четыре стороны! Матрена, накрой на стол; гостя покормить надо. – Покорно поклонившись, та бросилась выполнять наказ.

– Спасипо! – поклонился в ответ тот.

Пока мужчины молча сидели у огня, Матрена скоро распарила в кипятке толченые злаки и, наполнив плашки, протянула их мужчинам.

– Садумался чехо? – дуя на горячее варево, поинтересовался Никодим.

– Сон вспоминаю, – равнодушно помешивая бурду, отвечал тот.

– А цехо вспоминать-то? Туша хте-то путешествовала… – прервался тот, чтобы ловко захватить ложку варева. Булыцкий жадным взглядом наблюдал за действиями собеседника, буквально глядя тому в рот. Впрочем, теперь он все больше склонялся к мысли, что он к происшествию на поляне не имеет никакого отношения. На секунду открыв рот, Никодим показал ряды ровных белых зубов, совершенно не похожих на те, что нашли они на поляне. – Чего пялишься? – поймав этот взгляд, подивился мужик.

– Пялюсь и пялюсь, – вздрогнув от того, что его заметили, проворчал Николай Сергеевич. Впрочем, тот, видимо, неправильно расценив этот взгляд, ничуть не обиделся. – Все зафидуют, – ухмыльнулся он беззубой улыбкой своей. – Ховолят, субья хорошие… Были, – печально закончил он.

– Пойдешь-то куда?

– А, кута хласа хлятят, – прошепелявил тот. – Вон хоть бы в камнетесы. Или в ухлешоги, – мрачно добавил мужик. – У тех век колоток; быстло откоптишь да к своим отплавишься. Так, хлядишь, и с бабой да с тетками свитимся вскоре.

– Не рано?

– А тут чего телать юлодивому-то?

– Мож, и есть чего. Сам-то говорил мастеровой, да делаешь чего? Камнетес, что ли?

– Сачем камнетес? – пожал тот плечами. – Гончал я… И тятка гонцалом был. А пратет с тетом, – плинфу горазты тедать были.

– Чего?! – встрепенулся Булыцкий.

– Плинфу, – пожал плечами тот.

– А сам-то как?! Сдюжишь?!

– Чего стюшить-то?

– Сам-то плинфу горазд делать?

– Это-то, – махнул рукой мужик. – Слыхивал полфе, да с тетом рас как-то етиный уфязался. Витывал лазве что мелком… А так и не помню. На что сейчас плинфа? Камень та терево.

– Слушай, Никодим, – разом забыв про все свои подозрения, начал Булыцкий. – Сможешь вспомнить, как делать ее?

– Плинфу-то? То – влят ли. Дюже тет внимательно все мешал. Та и нас хнал прочь. Все кричал: малы, мол, еще. Здоловее бутете, так сам ласскасу та покасу.

– Но ты же видел, как он делал ее?

– Вител.

– А вспомнить сможешь?

– Цего? Нет, – уверенно протянул он.

– Очень надо! – буквально взмолился учитель. – У меня останешься, харчом обеспечу!

– А не утушишь неналоком?