Александр Орлов - Тайная история сталинских преступлений Страница 32

– Так-то лучше!.. Всякое сопротивление было бесполезно. Самое главное – сохранить в себе мужество. Пройдёт несколько лет, и я, надеюсь, ещё увижу вас на ответственной работе в партии!

– Дражайший Берман, – ответил Тер-Ваганян, – кажется, вы меня совсем не поняли. Я не имею ни малейшего желания возвращаться к ответственной работе. Если моя партия, ради которой я жил и за которую готов был отдать жизнь в любой момент, заставила меня подписать это, – тогда я больше не хочу быть членом партии. Я завидую сегодня самому последнему беспартийному.

Незадолго до суда прокурор Вышинский начал принимать от НКВД дела вместе с самими обвиняемыми. Процедура "передачи" выглядела так: обвиняемых доставляли в кабинет Молчанова или Агранова, где Вышинский в присутствии руководителей НКВД задавал им один и тот же вопрос: подтверждают ли они показания, подписанные ими на следствии. После этой формальности, занимавшей не более десяти минут, обвиняемых возвращали в тюрьму, где они оставались в распоряжении тех же самых следователей НКВД, которые их допрашивали.

"Передача" Вышинскому Тер-Ваганяна не обошлась без характерного инцидента. Обвиняемого ввели в кабинет Агранова, где, кроме хозяина кабинета, находились Вышинский, Молчанов и Берман. В ответ на стандартный вопрос Вышинского Тер-Ваганян, презрительно глядя на него, сказал: "Собственно говоря, я имею законное право отвести вас как прокурора. Во время гражданской войны я вас арестовывал за настоящую контрреволюцию!" Вышинский побледнел и не нашёлся, что ответить. Довольный произведённым впечатлением, Тер-Ваганян обвёл глазами всех присутствующих и снисходительно добавил: "Ну, да ладно! Не бойтесь, я этого не сделаю."

Ягоде и всей верхушке НКВД выходка Тер-Ваганяна доставила немалое удовольствие. Хотя Вышинский всегда подхалимничал перед руководством НКВД, к нему здесь относились с явной снисходительностью.

ЕЖОВ МСТИТ АННЕ АРКУС

Среди арестованных по делу "троцкистско-зиновьевского террористического центра" оказалась некая Анна Аркус. Это была привлекательная и интеллигентная молодая женщина, когда-то побывавшая замужем за членом правления Госбанка Григорием Аркусом. Когда супруги развелись, с Анной остался их единственный ребёнок – двухлетняя девочка. Григорий Аркус вскоре женился вторично на знаменитой балерине Ильюшенко из Большого театра. Анна, в свою очередь, вышла замуж за видного сотрудника НКВД Бобрищева – начальника политотдела Московской дивизии войск НКВД. Как жена чекиста она была знакома со многими людьми из руководства "органов" и, в частности, очень подружилась с семьёй Слуцкого, старого приятеля Бобрищева. Хоть это замужество Анны Аркус тоже оказалось непродолжительным, тем не менее она сохранила добрые отношения со своими знакомыми из НКВД. Первый муж щедро помогал деньгами и ей, и своей маленькой дочери.

Летом 1936 года приятели Анны Аркус с удивлением узнали, что Ягода, подписывая ордера на арест ряда старых большевиков, приказал арестовать и её. Сотрудники НКВД не могли себе представить, каким образом арест этой женщины, не имеющей ничего общего ни с партией, ни с политикой, связан с судом над старыми товарищами Ленина.

Анну Аркус арестовали в подмосковном доме отдыха для высших служащих Госбанка. Она проводила там лето вместе с дочерью, которой исполнилось уже пять лет. Не чувствуя за собой никакой вины и к тому же не имея особых причин трепетать перед "органами", где у неё было много друзей, Анна Аркус скорее удивилась тому, что с ней произошло, чем испугалась. Полагая, что это недоразумение и, как только всё выяснится, её освободят, она оставила девочку на попечении жены одного из руководителей Госбанка, находившейся в том же доме отдыха.

Услышав об аресте Анны Аркус, Слуцкий тут же отправился к Молчанову, в чьих руках была сконцентрирована подготовка судебного процесса. Молчанов сообщил ему, что это имя включил в чёрный список лично Ежов. Туда же он внёс и мужа Анны, Григория Аркуса. Тот возглавлял отделение зарубежных операций Госбанка, и Слуцкому пришло в голову, что Ежов, вероятно, намерен обвинить его в снабжении Троцкого зарубежной валютой. В таком случае Анна Аркус арестована, вернее всего, лишь для того, чтобы оказать давление на своего бывшего мужа.

Дело Анны Аркус было поручено С., довольно видному сотруднику НКВД. Единственное обвинение, касавшееся её, представляло собой отрывок из показаний Рейнгольда. Тот утверждал, что он и ещё два члена "московского террористического центра", Пикель и Григорий Аркус, на протяжении 1933-1934 годов проводили тайные совещания в квартире Анны.

Следователь С., прекрасно понимавший, зачем Сталину этот процесс и какими методами НКВД получает показания, воспринял признание Рейнгольда с недоверием. Тем не менее, он считал себя обязанным начать следствие по всем правилам. На первом же допросе он потребовал от Анны Аркус, чтобы она назвала фамилии всех посещавших её квартиру начиная с 1933 года. Но когда Анна заметила, что он собирается записывать, она прервалась и спросила, прилично ли, если в протоколе допроса окажется такой перечень – ведь среди её гостей фигурировало несколько весьма известных лиц – руководителей НКВД и даже членов ЦК! Для примера она назвала Слуцкого с женой, одного видного прокурора и так далее.

Все её знакомые, как на подбор, оказывались либо видными партийцами, либо крупными членами Совнаркома, и Анна Аркус не понимала, каким образом эти знакомства могут ей повредить. Впрочем, ей вспомнился случай, когда некая значительная персона назвала одного из её знакомых "двурушником", – однако скорее всего из ревности. Дело было так. Как-то вечером к ней зашли Николай Ежов из ЦК с дипломатом Богомоловым, а у неё в гостях был приятель по фамилии Пятигорский, бывший советский торгпред в Иране. В дальнейшем, уже уходя, Ежов спросил, как это Анна может принимать у себя дома таких "двурушников", как Пятигорский. Она обиделась. "Если Пятигорский двурушник, – сказала она Ежову, – то зачем же вы держите его в партии, а правительство доверяет ему такие ответственные должности?"

Ежов разозлился и обозвал её глупой мещанкой. Анна вышла из себя. "Все мои друзья – порядочные люди! – заявила она. – А вот ваш закадычный друг Конар оказался польским шпионом!"

Она имела в виду крупного польского шпиона по фамилии Полещук, которого польская разведка снабдила в 1920 году партбилетом погибшего в бою красноармейца и забросила в СССР. За двенадцать лет "Конару" удалось добраться до самого верха советской бюрократической иерархии и стать заместителем наркома сельского хозяйства. "Конар" и Ежов были близкими друзьями, и не было тайной, что именно Ежов помог ему занять столь высокий пост. Разоблачили Полещука совершенно случайно: коммунист, знавший настоящего Конара, сообщил в ОГПУ, что заместитель наркома, выдающий себя за Конара, на самом деле вовсе не Конар.

Анна Аркус заявила следователю, что после этой стычки с Ежовым она больше никогда не приглашала его в гости и не отвечала на его настойчивые телефонные звонки.

Она не знала, что Сталин поручил Ежову надзор за подготовкой суда над старыми большевиками и, следовательно, её судьба оказалась всецело в руках Ежова. Зато это очень хорошо осознал следователь. Он теперь прекрасно понял, почему Ежов включил Анну Аркус в список старых большевиков, к которым она не имела никакого отношения.

С. решил провести беспристрастное расследование и обратиться к руководству с предложением освободить Анну Аркус из-под стражи. По совету одного из друзей он собирался скрыть от Молчанова всё, что узнал от Анны об её отношениях с Ежовым.

Анна Аркус узнала от С., что, по свидетельству Рейнгольда, он и другие "члены террористического центра" в 1933 – 1934 годах тайно встречались у неё в квартире. Она отказывалась верить, что Рейнгольд действительно говорил такую чушь. Действительно, Рейнгольд со своим другом Пикелем несколько лет назад изредка заглядывали к ней сыграть в покер, однако последний раз это было в 1931 году, и, если ей устроят очную ставку с Рейнгольдом, тот наверняка подтвердит, что она показывает правду. Когда следователь заметил, что не может разделить её оптимизм, Анна Аркус возразила, что верит в порядочность Рейнгольда до такой степени, что, если Рейигольд в её присутствии подтвердит показание, она не станет его оспаривать.

Следователи НКВД, которые хорошо знали друг друга, в разговорах между собой называли вещи своими именами. Но в остальных случаях, особенно когда собеседники не были равны по чину, они говорили о предстоящем процессе так, словно искренне верили в существование заговора против Сталина. Следователь С. решил придерживаться этой тактики в разговоре с Чертоком, который вёл дело Рейнгольда. Репутация Чертока читателю уже известна; его качества не составляли тайны и для С. Итак, он позвонил Чертоку и сообщил ему, что подследственная Анна Аркус категорически отрицает показание Рейнгольда, будто он посещал её в 1933 году, и требует с ним очной ставки. С. просил Чертока допросить Рейнгольда по этому пункту ещё раз и, если тот будет настаивать, устроить очную ставку между ним и Анной Аркус.