Андрей Дай - Поводырь (СИ) Страница 32

Росиковы жили в нищете. В новой своей жизни я таких трущоб еще не видел. А в той и подавно. Завалившаяся на один угол, вросшая в землю по самые малюсенькие оконца, крытая посеревшей от ветхости соломой избенка. Двор не чищен, к маленьким сенкам протоптана узенькая тропинка. Ни сараев, ни поленницы на зажатом между двумя богатыми усадьбами дворе не нашлось.

— Эка как, — дернул себя за кончик уса Варешка и посмотрел на меня. Гостинцы нужны. В такой дом без подарков сходить — как ограбить. Отправил троих конвойных. За дровами, чаем, сдобой и вином. Лавки уже открылись.

Топтались у порога, ждали гонцов. Прохожие пялились через сугроб, невесть что себе выдумывали. Слухи уже к вечеру поползут, один другого чудесатее и чудесатее, как говаривала та самая Алиса. Потом в набитых тулупами санях приехал Гинтар. Вот откройте мне секрет — как без телефонов и радиостанций, за какие-то считанные минуты новости разбегаются по селению? Откуда старик знал куда ехать? Спросить забыл. Сначала не до того было — от холода зуб на зуб не попадал. Потом принесли подарки — настала пора входить в халупу.

Отставник оказался не старым еще мужиком. Виски припорошило сединой, но так ему больше сорока пяти — пятидесяти и не дашь. Если бы не отнявшиеся после ранения ноги — в самом расцвете сил мужчина. Гусарские усы, офицерская осанка, знак ордена на груди, светящиеся жизнью глаза. И жуткое, отвратительное убожество жилища. Глиняный пол, окна затянутые скотьим пузырем, чадящая их щелей печурка. Неряшливая мебель, кажется составленная из упаковочных ящиков. Две аккуратно заправленные солдатскими одеялами лежанки. Я предлагал штабс-капитану деньги и приличествующее дворянам положение. И шанс выбраться из этого… из этой беспросветной дыры. А он, раскрасневшийся от пары глотков вина, задавал мне вопросы и вынуждал его уговаривать. Каково!

К концу бутылки кавалерист сдался. И тихонько появившаяся и большую часть разговора просидевшая молча в уголке Василина, тут же принялась собирать вещи. Оставшееся до отъезда в Томск время они проживут в гостинице.

Дымный морозный воздух улицы показался ароматом цветов. В избенке пахло подгнившим тряпьем и сырой землей. Как в могиле. И лица из-за плохого освещения становились серыми, безжизненными. Так что трудно передать, как был рад покинуть гостеприимную… нору. Не должны так люди жить. Не-дол-жны! Лучше в советских коммуналках, в вечно шумных общежитиях, но только не в этом… не в этой безнадеге. Трудно было перешагнуть через давно и накрепко устоявшиеся взгляды, но был вынужден признать — в чем-то коммунисты были все-таки правы. Уж что-что, а социальные гарантии государство обязано своим жителям давать.

Хотел было вернуться в гостиницу. Гинтар уже шепнул, что документы готовы — именно сейчас очень важно было их подписать. Пока свежи в памяти подробности быта отставного военного. Мы же и пенсионные единовременные выплаты Уставом предусмотрели. Душа требовала ответа, любого действия, которое, пусть не прямо сейчас, через год, через десять, но избавит хотя бы небольшую часть народа от этакой, убогой участи. Те, кто видел — в чем и как живут самые бедные русские люди, готов будет многое простить Ленину с группой товарищей. Вот если бы еще не океаны крови…

#7

Колыванские встречи

Никогда не забуду тихую революцию августа 1991 года. Ну, может в Первопрестольной она и не совсем по-тихому прошла, а у нас в провинции — совершенно незаметно. Просто люди под «Лебединое озеро» легли спать, когда еще на «домах Советов» развевались красные флаги, а проснулись — уже с триколором. Меня, тогда еще молодого перспективного секретаря райкома ВЛКСМ старшие товарищи пригласили на выездное «заседание». На север области, в глухую тайгу, на берег абсолютно круглого небольшого озера с живописной оставленной жителями деревенькой на берегу. С вертолета час только ящики с припасами выгружали. Андроник — армянин и по совместительству начальник милиции района, мясо на углях готовил — пальчики оближешь. Под водочку. Егеря ленивого летнего мишку почти к самому лагерю вывели. Стреляли как в тире.

А вертолетчики весь вечер и ночь радио слушали. Капитан постоянно бегал, всем надоедал — о ГКЧП и танках на улицах Москвы докладывал. Можно подумать — кому-то было интересно… Я дергался сначала. С «видными деятелями» пытался речь завести. Тут-то мне популярно и объяснили. Сиди, сказали, парень на попе ровно и благодарен будь, что тебя из толпы таких же выделили и с собой увезли. Потому как для понимающего человека совершенно не важно, что именно вокруг Кремля происходит. Что бы ни происходило, и кто бы ни победил в заварушке, здесь, у черта на куличках у самого начала нефтяной трубы, ничего не изменится. А вот спросить потом могут. Нужен будет повод выдернуть из-под твоей любимой задницы кресло, и спросят — а что ты делал для новой власти в августе девяносто первого? И тогда ты, я — то есть, не отводя честного взгляда, скажешь — в тайге сидел без связи. Весь извелся, скажешь, так на помощь стремился, но никак. Вертолет сломался. Бывает…

Вот так и получилось, что флаги на зданиях власти перевешивали другие люди. А мы, едва вертушка «починилась», кинулись телеграммы строчить о поддержке победивших сил Добра. Я через месяц замом главы департамента строительства области стал. Считайте, зам министра провинциального правительства…

Вот можно же было в семнадцатом так же? Ну, заняли там почту-телефон-телеграф, выгнали «временных» из дворца, да и успокоились бы на этом. Можно же было. Наверняка можно. Национализировать заводы без расстрела заводчиков можно было. Землю, деляную-переделянную, по сотому разу разделить. И интеллигенцию поддержать, которая сначала с красными бантами по митингам моталась, а потом, в едином порыве, за бугор рванула. Никто же тогда не знал, что все плохо будет. Царские генералы красную гвардию в армию превратили, а их потом на Колыму. Инженеры, сожженные по широте душевной, фабрики восстановили, а их в «номерные» шарашки — оружие для победившего пролетариата ковать… И НЭП, плавно переходящий в репрессии тридцатых. И ради чего? В девяносто первом все обратно перевернулось по-тихому, большинство и вякнуть не успело…

Я к чему это все? К тому, что ехали мы по Московскому тракту спокойненько. Ни кого не трогали. Развлекали друг друга разговорами. Штабс-капитан интересным собеседником оказался. Дочь ему регулярно газетки приносила, так что о боевых действиях в Дании и о гражданской потасовке в САСШ представление имел. Вот и делился впечатлениями профессионального военного.

Ну да не в этом суть. На второй день пути заночевали в Калмаково. Ужинали еще нормально — пельмешки, сметанка, куриные задние лапки, а вот завтракали уже скромно. За ночь тихая гастрономическая революция случилась — Великий пост. Утром я еще всей катастрофы не прочувствовал — и так со сна в горло кусок не лезет. А вот после обеда волей-неволей памятный обед у окружного судьи Нестеровского вспомнился.

И ведь снова без Хныкина не обошлось. Преследовал прямо меня этот маленький человечек. То ли тоже, как у Борткевича, было чем порадовать казну моего нового Фонда, то ли за приятеля просить собирался. Так хоть намекнул бы. А то лез везде, за мной следом таскался. А тут посыльный от Петра Даниловича — дескать, к обеду нижайше просит. Выбор очевиден, не правда ли?

Я тут, в дремучем девятнадцатом веке, гурманом постепенно, но неумолимо, становлюсь. Половину кушаний только теперь и отведал, хотя ничего вроде хитрого, и для сибиряков вполне рядовые яства. Вроде «ветряного» мяса, например. Не знаю уж, как его делают, но вкуснятина редкостная. Похоже на буженину, только не копченое. Говорят — чуть ли не в каждом доме закуска эта зимой готовится, а я, коренной сибиряк, только теперь и попробовал.

Судья постарался. Стол ломился от обилия кушаний и закусок. Конечно, присутствовал и пресловутый графинчик. Скрепя сердце, отказался. После выпитого с отцом Василины вина, пить водку — смерти подобно. Извинился перед хозяином, чтоб не подумал, будто брезгую. У них тут пунктик по этому поводу. Чуть что — «не погнушайтесь». Нашли кому говорить! Кто в Советской Армии служил, тот никогда не брезгует.

Разговор все не начинался. Ели, пили, смотрели друг на друга. Любезничали: «Передайте, будьте любезны», «Вот, пожалуйте». Отведайте то, вкусите этого. Грибочки очень уродились в том годе… Где они в Барабинской степи грибы собирают?

Так, за приятной суетой, в процессе застольной беседы ни о чем, постепенно и выясняется — кто, зачем пришел. Кочевники — мудрый народ, и они никогда сразу не начинают важных разговоров. Издалека заходят, смотрят — как ведет себя человек, нервничает ли, боится ли. Скрытые струнки в ушах опытного человека целые оперы поют.

Данилыч ждал. Умело скрывал нетерпение, и даже как-то смаковал это ожидание. Такое бывает, когда у человека есть какой-то козырь в рукаве. Хранишь его, придерживаешь. Обходишься. Даже где-то уступишь собеседнику. Момент выбираешь, когда наилучший момент наступит, когда от одного хода вся игра поменяться может. Плохо, когда козырь не в твоих руках. Вдвойне плохо, если не знаешь что это за козырь.