Андрей Лазарчук - Мой старший брат Иешуа Страница 32

Мы всей семьей не ездили в Иерушалайм ни разу, хотя жили близко. Ездил только отец, но и он никогда не задерживался там на полный срок, а лишь на день или два.

Поэтому раббуни Шаул был почти гневен, когда входил в наш двор.

Да, говорила ли я про устройство нашего еммаусского дома? Кажется, нет. Дом выделялся из прочих тем, что стоял в глубине квартала, отделенный от улицы широким, в двадцать шагов, садом с фруктовыми деревьями и кустами роз. Сад огораживала деревянная решетка, увитая плющом и диким виноградом. Слева, впритык к соседскому дому – там жил трехпалый плотник Авва, – была калитка, и от калитки мимо сада и мимо дома, на задний двор, шла дорожка, мощенная торцами толстых пней; эту дорожку сделал Давид, отец отца, когда был еще молодым. От времени и солнца дерево стало походить на кость, и кольца на нем стали выпуклыми под пальцами. Пока дерево жило, каждый год прибывало по одному кольцу. На некоторых пнях я насчитывала шестьсот пятьдесят колец. Около этой дорожки я стала понимать, что такое древность. На покупателей это тоже производило впечатление.

Сам дом был частью сложен из ракушечного камня, а частью сколочен из дерева – то есть как и большинство домов в царстве; дома из одного только камня я видела лишь в Иерушалайме и в Кесарии, да еще в Петре, – ну и в Риме, конечно, – но и здесь дедушка Давид проявил свой талант делать все иначе и лучше, чем прочие разные. Обычно, выведя кирпичные или каменные стены, строители клали на них поперечные балки, выступавшие за пределы стен на два-три локтя. На эти балки опирался каркас, который обшивали изнутри и снаружи толстыми досками; плоскую крышу закатывали смесью глины с известью или песка с цементом. Строение получалось стойким к жаре и дождям и приятным, воздушным для проживания, но, на радость плотникам и лесоторговцам, не слишком долговечным; и редко можно было видеть дом, на котором ровная природная чернота старых досок не нарушалась бы желтыми и светло-серыми полосами. Дедушка же сделал не так: второй этаж покоился на могучих дубовых столбах, пяти по короткой стороне дома и восьми по длинной, и стены его были сложены из цельных стволов смолистой родосской сосны, которые с годами не чернели, а оставались цвета старинной бронзы. Крыша была на греческий манер устроена со скатом и устлана, наподобие рыбьей чешуи, небольшими дощечками из граба. Когда дул ветер, он шевелил эти дощечки, и дом наполнялся тихим шепотом…

Ах, да. Раббуни Шаул.

Близнецам, Иосифу и Яакову, исполнилось полгода. Мы с Иешуа изо всех сил помогали родителям, но выдался час, когда мы играли в саду: Иешуа учил меня подбрасывать и ловить кожаные мячики, насыпанные песком. Он легко управлялся с семью; я никак не могла осилить больше трех, да и те постоянно роняла.

– Не думай о руках! – говорил он. – Забудь про руки и смотри только вверх. Руки тебе мешают. Расслабься, как будто хочешь уснуть…

Мои мячики продолжали падать. Я не могла забыть про руки, и они продолжали мне мешать. Потом мы увидели старика с посохом и в длинных белых одеждах. Он стоял давно, переводил взгляд с Иешуа на меня и обратно, и тут со мной в первый раз случилось то, от чего я потом страдала в своей жизни много раз: я увидела все его глазами. Мальчик и девочка, наверняка брат и сестра, но до чего не похожи: он худой, бледный и белокурый, она – толстая, черная волосом и дочерна загорелая. И если у них одна мать, то один ли отец? А если не один, то чего же стоит храмовое воспитание?…

Тут появились родители, заговорили обрадованно, приветствуя такого гостя, он знаком велел им замолчать, стукнул посохом о деревянный торец – удар разнесся, кажется, по всей округе, так он был звонок, – и спросил, показывая рукой на нас:

– Мирьям?!!

Мама повернула голову, не понимая, потом вздрогнула – и в ту же долю раббуни Шаул с коротким вскриком повалился на землю. Родители кинулись к нему, а с улицы прибежали служки, ожидающие там, на солнцепеке. Правая нога раббуни стремительно толстела, и он не давал до нее дотронуться. Послали за костоправом. Костоправа не нашли, но зато пришел грек-цирюльник Полипемон, наш сосед через дом; Полипемон складывал сломанные кости лучше, чем наши костоправы, отец в свое время по его указаниям сделал ему специальную кровать, к которой пострадавшего привязывали так, чтобы кости сломанных рук и ног не шевелились и быстрее срастались; за все это цирюльника боялись и считали колдуном. Полипемон успокоил раббуни и осмотрел его. Оказалось, что одна из костей голени переломлена. Руководствуясь указаниями Афанасия, отец смастерил лубки, позволившие облегчить страдания. Потом, поскольку ехать в сидячих носилках раббуни было неудобно, отец сделал лежачие с матерчатым навесом. Он был чрезвычайно огорчен произошедшим. Раббуни все это время лежал молча и напряженно размышлял. Потом, когда носилки подняли, он подозвал маму.

– Господь наш покарал меня за черные мысли, – сказал он ей. – Прости меня, дитя.

– Я верна моему мужу, учитель, – сказала мама. – Я не изменю ему даже с ангелом. – И она поцеловала старику желтую пергаментную руку.

Вскоре после этого мы переехали в Галилею и записались галилеянами.

Глава 14

Поначалу мы около года прожили в мамином доме на виноградниках, там было неплохо, но уж очень тесно. Отец попытался и здесь наладить торговлю лесом, но для этого все-таки нужно было жить в большом городе, поэтому мы переехали в Кану. Кана в те годы росла стремительно, и леса требовалось много. Увы, вскоре один из его помощников сбежал со всей выручкой от продажи большой партии сосны и кедра, и отцу пришлось пойти в плотники, чтобы прокормить нас. Иешуа, уже неплохо к тому времени освоивший инструмент, помогал ему. Четвертьвластник Антипа, про которого я не хотела бы говорить добрых слов, но придется, вознамерился, как в Бабилонии, покрыть всю Великую долину рек Кишон и Харод сетью оросительных каналов, чтобы меньше зависеть от погоды и пустить в оборот пустующие земли, – так что требовалось много плотников сооружать шлюзы и мостки.

В Кане у мамы с отцом родились Шимон и Иегуда, вторая пара близнецов. Говорили, что это к немыслимому счастью.

На деньги от постройки шлюзов отец купил дом в Кпар-Нахуме, потому что там был лучше климат, а цены на все ниже почти в два раза. Дом был большой, старый и полурассыпавшийся, но отец и Иешуа с помощью других плотников за седмицу сделали из него почти дворец.

Мне понравились товарищи отца, они своей разностью и необычностью напоминали моряков или кораблестроителей, которых мы видели в Канопе. Среди них был даже фиолетовый негр Нубо из Нубии, бывший раб небогатых римлян, сумевший выкупить себя и теперь копящий деньги, чтобы выкупить свою жену…

Кпар-Нахум не считался городом, поскольку никогда не имел стен, но был обширным поселением, через которое пролегала Царская дорога от Нила к Евфрату. Ирод основал здесь таможню, поэтому несколько поодаль стоял постоянный военный лагерь с длинными низкими домами из красного кирпича. Окрестности были плодородны, и так же, как в Ламфасе, мы видели здесь золотые барханы из зерен пшеницы. Кроме того, воды Галилейского моря полны были рыбы, и рыбная торговля процветала. Соль для засолки привозили набатийцы с солеварен Сидона или из далекой Набатии на огромных двухколесных телегах, запряженных горбатыми белыми, почти светящимися пряморогими быками, я таких раньше и не видела; говорят, эти набатийцы пытались устроить солеварни и на Асфальтовом озере, но соль ту никто не стал покупать, поскольку там под толщей тяжелых маслянистых вод Предвечный погреб нечистые города Гоморру и Содом.

Так мы прожили три года. Потом меня выдали замуж.

Тетя Элишбет после нашего возвращения из Египта гостила в нашем доме часто. Свое поместье в Ем-Риммоне она уже давно уступила двоюродному брату Яакову, которого я никогда не видела, а себе купила дом и сад в селении неподалеку от Скифополя, который сожгли дотла во время несчастной «войны с Варом» и теперь начинали восстанавливать…

Я уже говорила, что все пары, созданные тетей Элишбет, жили счастливо? Да, говорила. Так вот, я немного ошиблась. Подыскивая жену своему сыну, тетя промахнулась. Она выбрала меня.

Что с того, что я любила Иоханана с такой силой, что сердце мое не выдерживало и временами останавливалось? Тогда возникал звон над головой, и мир делался прозрачным и синим. Что с того, что и он не скучал со мной, и я летела к нему и за ним, всегда понимая его даже раньше, чем он успевал подумать, – а он отвечал на мои вопросы раньше, чем я задавала их? Что с того?

Другая стезя увела Иоханана, и он не сумел, не стал противиться голосу крови.

Он не мог. А если бы и смог каким-то чудом, то о страшном его долге напомнила бы ему я…

Вот в чем была тетина ошибка. Может быть, другая жена удержала бы Иоханана. Другая. Я не смогла. Даже не пыталась. Я слишком любила его.