ВШ 3 (СИ) - Марченко Геннадий Борисович Страница 32

Родителям новобрачных мы, как водится, посвятили песню «Родительский дом», заставившую Антонину Ильиничну прослезиться. Не обошлось без магомаевской «Свадьбы», нашлось место для «Клёна» и «Птицы счастья». Но фишкой вечера стало исполнение вещи «Потому что нельзя» из репертуара группы «Белый орёл», которую я во всеуслышание посвятил невесте.

Эту песню я, плюнув на предрассудки и понимая, что для свадьбы она «самое то», нагло объявил своим творением, и мы её репетировали весь вечер четверга. У Лены очень даже неплохо получалось подпевать на припевах, хотя, чтобы просто тянуть «а-а-а», особого таланта не нужно. В общем, объявил, что наша новая песня посвящается новобрачной, и запел:

— Облетела листва, у природы свое обновленье…

В зале сразу воцарилась тишина, песня проняла присутствующих с первых аккордов. Теперь уже по ходу исполнения, особенно после первого же припева, прослезилась невеста, так её тронула посвящённая ей песня. А нам-то что, поём и поём, разве что янатягиваю на свою физиономию умильное выражение, полуприкрыв глаза, чтобы более точно соответствовать моменту. Хорошо, что ни у кого нет видеокамеры, со стороны выгляжу, наверное, полным придурком.

Не скажу, что мы совсем не покидали маленький пятачок на возвышении, гордо именуемый сценой. Делали несколько перерывов, во время одного из них мама невесты усадила нас в уголке за накрытый столик, и мы с аппетитом принялись уминать предложенные яства, запивая их охлаждённой «Крем-содой» из полулитровых бутылок. Как несовершеннолетним, спиртное нам предложить не рискнули. Хотя я, может быть, от бокала хорошего вина и не отказался бы.

Денег, как я и обещал Бузову, мы с него не взяли, но тот прилично загрузил нас продуктами, включая по паре бутылок водки и бутылке шампанского.

— Это не вам, а вашим родителям, — погрозил нам пальцем подвыпивший Николай Степанович и обратился лично ко мне. — Варченко, хоть раз унюхаю от тебя — как дам!

И в доказательство своих слов покрутил перед моим носом кулаком.

В общем, не деньгами, так натурой взяли. Домой каждый из нас заявился с полными сумками еды и выпивки, надеюсь, родители моих музыкантов не пожалели, что отпустили их на это мероприятие.

А тем временем с учёбой — а именно с «Обществоведением» — у меня возникли кое-какие проблемы, к которым я поначалу отнёсся несерьёзно. Как выяснилось, напрасно. В один не совсем прекрасный и дождливый день в последних числах сентября урок шёл как обычно, Коромысло в своей манере прохаживался по проходам между парт, поигрывая указкой и бубня неизбежном светлом будущем, когда мы, оболтусы, наконец построим коммунизм.

— Наша с вами Родина первой прокладывает человечеству путь в коммунизм. А что значит строить коммунизм? А это, товарищи студенты, значит сооружать новые заводы и электростанции, выращивать урожаи, с тем, чтобы создать изобилие необходимых для жизни промышленных и сельскохозяйственных продуктов, возводить благоустроенные жилые дома, санатории, Дворцы культуры, стадионы. Строить коммунизм — это утверждать новые общественные отношения между людьми — отношения равенства, товарищеской взаимопомощи, солидарности, интернационализма. Это значит растить и воспитывать коммунистического человека — творца новой жизни, всесторонне развитую личность, сочетающую духовное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство.

Под его речь очень хотелось заснуть, и не только мне. Но сокурсники героически терпели, знали уже по первым урокам, что с Коромысло лучше не шутить — у Чарыкова после прошлого раза, как препод двинул указкой ему по пальцам, с пальца всё ещё слезал посиневший ноготь.

Я же в этот момент, не особо прислушиваясь к лекции о светлом будущем, сидя у окна, конспектировал — пока не забыл — в специальную тетрадку пришедшую в голову мысль относительно одного эпизода в своём почти законченном романе «Ладожский викинг». Тут-то я и услышал над своим ухом шипение:

— Варченко, я тебе не помешал?

Вот блин, чёрт глазастый, вроде только что шёл по соседнему ряду, а теперь уже оказался возле меня. Ему надо было родиться лет на пятьдесят пораньше, хороший из него, невзирая на неказистую внешность, разведчик получился бы в Великую Отечественную. Или партизан. Подкрадываться незаметно умеет, и указкой работает не хуже, чем самурай катаной.

— Учитывая, что у тебя «хвосты» по моему предмету, ты должен мне в рот глядеть, а не писать свои никому ненужные рассказики. Дай-ка сюда свою тетрадь.

Он протянул в направлении тетради узкую ладошку, однако я понимал, что, отдав Коромысло свои записи, скорее всего, никогда их уже не увижу. А в тетрадке содержались весьма важные пометки к моей книге, в том числе только что пришедшие в голову.

— Извините, Владлен Эдуардович, не могу, она для меня очень важна, — виновато вздохнув, сказал я, отодвигая тетрадь подальше от его загребущей ручонки.

— Что значит не можешь? — прошипел он. — Немедленно. Дай. Сюда. Тетрадь!

— Не отдам, — глядя в его маленькие, злые глазки, заявил я под воцарившуюся в классе тишину.

— Ах так!

Я сумел всё-таки перехватить указку, прежде чем она опустилась на моё плечо. Взбешенный Коромысло попытался её вырвать, но я держал крепко. В итоге всё же отпустил, когда внутренним чутьём понял, что он не рискнёт меня ударить.

— Вон! Вон из класса! — взвизгнул он, показывая указкой в сторону двери.

Я неторопясь засунул учебник и тетрадки в сумку, забросил е ё на плечо и так же неторопливо покинул кабинет. В душе моей бушевали эмоции, причём достаточно противоречивые. С одной стороны, я понимал, что Коромысло по-своему прав, застукав меня занимающимся на своём уроке посторонней деятельностью. А с другой — с какого перепуга этот сморчок на меня повышает голос и вообще собирается отходить указкой?

Как я и подозревал, «общественник» это дело так просто не оставил. На следующем уроке дверь кабинета распахнулась и показавшийся в проёме Николай Степанович, извинившись перед преподавателем геометрии, попросил выйти меня из класса. Мучимый нехорошими предчувствиями, я понуро поплёлся за ним в «директорскую».

— Ты что же это, Варченко, довёл преподавателя «Обществоведения» до такого состояния, что коллегам пришлось на перемене его валерьянкой отпаивать?

— Да недоразумение вышло, Николай Степанович, — скорчил я жалобную мину.

После чего за пару минут уложился с рассказом о происшествии на уроке «Обществоведения», умудрившись как бы и правду рассказать, и в то же время хоть немного себя оправдать.

— И это ты называешь недоразумением? — вопросил Бузов, когда я закончил. — Жаль, что я не твой отец, всыпать бы тебе ремня! А вот Владлен Эдуардович требует, чтобы не только вопрос о твоём соответствии высокому званию комсомольца был поставлен на внеочередном собрании комсомольского актива, но и будет ходатайствовать о твоём исключении из числа обучающихся.

Ничего себе! Из-за какой-то тетрадки! Да кто ж в своём уме решится на такое? То есть на то, чтобы удовлетворить желания этого полоумного препода.

— Так он вам уже тоже рассказал, как было дело?

— Ну, предположим, рассказал, — немного сник Бузов, — но мне захотелось и тебя тоже выслушать, как ты подашь эту историю. Для себя я нарисовал картину произошедшего, и не скажу, что у тебя, Варченко, выигрышная позиция. В общем, пока ступай на урок, а мы с коллективом будем думать, что с тобой делать.

Вот же млять… Тудыть его в качель, едрёно Коромысло! Есть же на свете люди, хуже змеюк, и сами толком не живут, и другим существование портят. Чем, интересно, вся эта история закончится. Надеюсь, в училище и комсомоле я всё-таки останусь, и всё обойдётся выговором. Хотя… Покинуть стены училища — это же моя розовая мечта. И в общем-то, я не против, вот только не при таких обстоятельствах. Зачем мне на моей биографии такое пятно? Понятно, что невозможно прожить всю жизнь, не совершая ошибок и на смертном одре сиять от собственной святости. Но в данном случае обидно, товарищи. Хотя, повторюсь, в этой ситуации есть и доля моей вины, как бы это ни печально было сознавать.