Василий Сахаров - Вариант Юг Страница 33

Впрочем, расскажу обо всем по порядку...

Той злосчастной ночью Греков спас нас и иначе, как чудом, его появление не назовешь. Хотя, может быть, это была некая закономерность. В отряде Белого Дьявола люди обучены слабо, все же вчерашние семинаристы, и еще на подходе к Глубокой он столкнулся с одним из конных красногвардейских отрядов. Вражеские конники смогли его обойти, и отрезали партизанам пути к отступлению. Как итог, отряд кубанца без боя отошел на север, к горе Почтарка, и вчерашние пехотинцы, только несколько дней как взгромоздившиеся на лошадей, догнать его не смогли.

Оторвавшись от преследователей и переночевав в Сибилевском хуторе, отряд Грекова перешел на левый берег реки Глубокая и, не зная, как прошел бой за станцию, решил вернуться к тому месту, откуда должен наступать отряд Чернецова. После полудня он был на северо-восточных высотах, обнаружил свежие стреляные гильзы от орудия и наши следы. Задерживаться возле станции грековцы не стали и пошли вслед за нами, но вскоре услышали шум нашего с голубовцами сражения и заметили вражеские разъезды. Поэтому партизаны затаились в одном из оврагов, которых вокруг предостаточно, и стали ждать наступления темноты. А как только сумерки окутали степь, они пошли на прорыв к Каменской, и напоролись на меня с Чернецовым и окруживших нас голубовских предателей.

Наших преследователей порубали вмиг, но двое все же ушли. Ночь. Степь. Овраги. Спускается легкий мороз. Незнакомая местность и на пути к Каменской полтысячи враждебно настроенных казаков. Где-то впереди отдаленные крики, звучат одиночные выстрелы и мелькают огни, а на железнодорожном полотне справа пыхтит паровоз. Думать особо некогда и Греков повернул своих партизан на восток.

Обходя овраги, мы мчались до четырех часов утра, и оказались неподалеку от станицы Калитвенской, родного поселения полковника Чернецова. К людям не выходим, и останавливаемся на привал километрах в двух от станицы, у тихой речной заводи Северского Донца. Полковника снимают с лошади и кладут на попону. Молоденький фельдшер из отряда Грекова сноровисто разводит костер, ставит рядом котелок с водой и достает иглы для зашивания ран. Пока он готовится к операции, я занят тем, что разминаю затекшие кисти рук нашего командира, и спустя какое-то время он приходит в себя.

- Где отряд? - еле слышно шепчет Чернецов.

- Ушел к Каменской.

- Кто еще с нами?

- Из нашего отряда никого.

- А люди вокруг?

- Греков со своими.

На мгновение полковник замолкает, судорожно сглатывает, и я подношу к его губам предусмотрительно протянутую фельдшером флягу с уже подогретой водой. Полковник делает пару глотков и задает еще один вопрос:

- Где мы?

- В двух километрах от Калитвенской.

- Слева или справа?

- Справа.

- Отлежаться надо... там, на окраине станицы... дом стоит... крыша черепичная... дядька мой живет... он не сдаст и укроет.

Чернецов снова теряет сознание, а я сам себе говорю:

- Понял, командир.

Вскоре фельдшер начинает свою работу, отдирает запекшуюся тряпку, которую я наложил полковнику на рассеченный бок, промывает рану и начинает латать дыру в теле Чернецова. Дело свое он знал хорошо и уже через пятнадцать минут операция в полевых условиях окончена. Так и не пришедшего в себя полковника грузят на закрепленную меж двух коней попону, и я объясняю Грекову, что еще одного перехода командир не выдержит и его необходимо спрятать у людей.

Рассвет уже недалек, время поджимает, и десяток всадников широким наметом вдоль речного берега двинулись к Калитвенской. Дом с черепичной крышей нашли не сразу, солнышко только показывается из-за горизонта и еще не развиднелось. Однако один из партизан все же разглядел жилище Чернецовского родственника и, зайдя с огорода, под лай двух здоровых дворовых псов, которые сидели на цепи, я стучусь в небольшое окошко.

Первое что слышу, звук передергиваемого затвора. Сам хватаюсь за пистолет, потертый «наган», обменянный у грековцев на «маузер», и слышу скрипучий голос:

- Кого там черти принесли?

- Я от Василя.

- Какого Василя?

- Чернецова.

- Ох, ты...

В доме что-то с грохотом падает на пол, открывается входная дверь и на пороге появляется встревоженный пожилой человек в одном нижнем белье, накинутом на плечи полушубке и с коротким кавалерийским карабином в руках.

- Что случилось? – спросил хозяин.

- Ранен Василий, сейчас без сознания, но говорил, что у вас можно пересидеть.

- Он далеко?

- Нет, за огородом.

- Что с огорода зашел, то правильно. Тяни его во флигель, - двоюродный дядька Чернецова, которого, как я позже узнал, звали Ефим, указал на небольшую постройку во дворе.

Сказано, сделано, с помощью партизан я затянул полковника во флигелек, где уже топилась печка, распрощался с Грековым, помог Ефиму замести следы подков у плетня, и так началась наша подпольная жизнь. Ночь во флигеле, день в подвале, и так две недели подряд. Как нас никто не обнаружил, до сих пор удивляюсь, а с другой стороны, если в Калитвенской все, как и у нас в Терновской, своих, а Чернецов был именно из таких, не сдадут, и здесь не важно, за кого ты воюешь. По крайней мере, в начале Гражданской войны, дела обстояли именно так.

Полковник шел на поправку быстро. Все же здоровья в нем было много. На вторые сутки он уже более-менее оклемался и перестал терять сознание. На пятые сидел и самостоятельно ел. А на десятые, когда пришло известие о самоубийстве атамана Каледина, решившего, что своей смертью он сможет отвести от родной земли беду, ходил и рвался в бой. Вот только он все еще был слаб, и мне пришлось серьезно переговорить с ним, благо, времени свободного предостаточно, и объяснить, что спешка сейчас не нужна, а необходимо привести себя в нормальное состояние и только потом в драку кидаться. Чернецов моим словам внял, тем более что меня поддержал Ефим. Поэтому согласился выделить на свое лечение еще неделю.

Однако 6-го февраля в станицу приехали агитаторы, казаки 17-го Донского полка, которые толкали на станичной площади речи и раздавали жителям прокламации, и все изменилось. Одна из этих бумаг, датированная 25-м января, через Чернецовского дядьку, попала и к нам. Полковник прочитал ее, посмурнел, завелся и засобирался в дорогу, а мне оставалось только принять его решение и последовать за ним. Текст прокламации, дабы были понятны настроения и резоны большевистски настроенных голубовцев, привожу ниже:

«Долой гражданскую войну с берегов Дона».

(Обращение полкового комитета 32-го Донского казачьего полка).

Граждане казаки Усть-Медведицкого, Хоперского и Донецких округов!!!

1. Пробил час, когда мы должны исправить страшную ошибку, содеянную нашими делегатами на Войсковом Кругу!

Эта ошибка стоила многих тысяч человеческих жизней. И если мы теперь же не встанем на путь ее немедленного исправления, то прольются потоки человеческой крови и десятки тысяч человеческих тел покроют наши родные степи! И вместо благословения земля наша пошлет нам проклятие!

За кого?! За что?!

Всмотритесь вокруг: война на внешнем фронте умирает, а сыны ваши и внуки стоят мобилизованными, вместо того чтобы налаживать плуги и бороны ввиду приближающейся весны. Хозяйства рушатся, и страшный призрак голода грядет в наши хаты. Бумажных денег у нас много, но какая им ценность?! На что они нужны?!

Жизнь в стране замерла окончательно из-за гражданской братоубийственной войны, цель которой от вас скрыта и не для всех понятна.

Так вот, всему этому нужно положить конец, теперь же, в феврале месяце, чтобы с наступлением весны на Дону настал мир и тишина и вольный пахарь - гражданин, забросив далеко оружие истребления человека человеком, обратился бы к делу, которое благословил Бог.

Горячие лучи весеннего солнца, и веселая звонкая песнь жаворонка - этого вечного спутника пахаря - смягчат душу его, на которой так много невольных грехов братоубийства, совершенных в эту проклятую войну в угоду помещикам, капиталистам, генералам, дворянам и учителям, проповедникам «мира и любви» - попам. Да не обидятся они на нас за это: бревно это давно у них в глазу!

2. Отцы и деды, потомки когда-то свободолюбивого и вольного Дона! Ваши сыны и внуки 3-го, 15, 17, 20, 32, 34, 37, 49 и 51-го Донских казачьих полков, сыны и внуки 3-го батальона и других частей вернулись с полей брани в родные хаты, но что они нашли?!

Не мир и тишину, а брань, горшую, чем пережили на фронте.

Все они в один голос кричат: «Долой генерала Каледина, его помощника Богаевского, членов Войскового правительства Агеева, Елатонцева, Полякова, Игумнова и других!! Долой контрреволюционное Войсковое правительство!»

Отцы и деды!.. Разве вам этих тысяч голосов ваших сыновей и внуков мало?!

Тогда позвольте спросить вас - с кем вы собираетесь жить и доживать свой век? С теми, кто по крови вам родной, или с генералом Калединым, его товарищем Богаевским, которым вы нужны, как глухому - обедня?