Леонид Гурунц - Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982 Страница 33

В наш век небывалых свершений и космических полетов человек ни в чем не испытывает нужду так, как в улыбке, простом рукопожатии, теплом слове, сказанном вовремя.

Кажется, Михаил Светлов говорил, что надо самому житъ незаметно, чтобы замечать других. От себя добавим: как это умел делать сам Светлов.

Из всех традиций нашей отечественной литературы мне ближе всего и дороже всего традиция активности писателя, его гражданской совести и непримиримости, страстного вмешательства в жизнь общества и в его духовное развитие.

Мне дороги те писатели, которые желают жизни больше света, людям – больше счастья, не унижают их ложью и фальшью. И бьются, бьются за этот свет и за это счастье. Служить народу ежечасно, ежедневно, идти ему на помощь в любую минуту – что может быть выше этой человеческой радости на земле?

Пословица гласит: "Нет человека более глухого, чем тот, кто не хочет слушать". Писатель, если он действительно писатель, а не равнодушный очковтиратель, должен и обязан все видеть и все слышать. Видеть и слышать – это суть и пафос нашей работы. К этому строго обязывает нас, писателей, не только совесть, но и сама профессия, чувство высокой ответственности перед народом.

Я бы мог назвать десятки писателей, которые по зову сердца бросаются туда, где они нужны, где обижают человека, где нужна неусыпная борьба с карьеризмом, угодничеством, взяточничеством, чинопочитанием, бюрократизмом. Сколько спасенных жизней на счету у одного только писятеля Григория Медынского, автора нашумевшей "Трудной книги", этого поистине непримиримого борца со всякой скверной в жизни!

Да, в жизни есть все: и искренние энтузиасты, и тупоголовые слепые исполнители, и мужественные борцы, и трусы, и равнодушные обыватели, готовые погреть руки на любом лозунге, на любой кампании и ситуации. Жизнь! И в этой жизни должен разобраться писатель. И не только писатель. Вырабатывается глубинный опыт народа. Каждый из нас в меру своих сил должен принять в нем участие. Отлично сказал Юхан Смуул в "Ледовой книге" о назначении писателя: “Хорошо, если людские горести мучают нас, прорываются к нам беспрепятственно, становятся частью нас самих, скребут по нашим сердцам".

Я лично готов простить писателю любой недостаток, кроме одного – равнодушия. Равнодушие – антипод всего творческого. Даже маленькая доза его недопустима, потому что горючее любого таланта – беспокойство.

А если ты не чувствуешь, в чем пафос твоей работы- не будь писателем…

Я знаю людей, которые при всех случаях жизни умеют только спрашивать:

– А что, тебе больше всех надо? Где ты видел, чтобы критика кому-нибудь нравилась? Хлопот у нас у каждого хватает. Зачем опускать руку в кипяток, если знаешь, что обожжешься?

Житейски все верно, хлопот у нас хватает. Не надо опускать руку в кипяток… И тем не менее я опускаю. Иначе нельзя.

На этот вопрос хорошо ответил покойный Паруйр Севак на страницах "ЛГ". Его спросили, в чем он видит призвание поэта в наш век.

"Благодаря завоеваниям цивилизации земной шар как бы уменьшился до размеров глобуса, – ответил поэт. – А наша ответственность за него неизмеримо возросла".

Умно и метко.

Предоставим слово другому большому поэту Кавказа – Расулу Гамзатову.

"Я аварский поэт. Но в своем сердце я чувствую гражданскую ответственность не только за Аваристан, не только за весь Дагестан, не только за всю страну, но и за всю планету. Двадцатый век. Нельзя жить иначе".

Ничего не попишешь, такая уж у нас профессия – быть в ответе за дело планеты. За все то, что происходит на земле. Стоит за это руку обжечь!

“Моя хата с краю". “Тебе больше всех надо?" – эти слова в адрес писателя – самое оскорбительное для его звания. Назначение писателя – учить людей верить в добро, не задумываясь вступать за него в бой, бросаться на помощь слабому и попавшему в беду, воспитывать в людях ощущение сопричастности к чужому страданию, самому являя пример такого самоотверженного бескомиромиссного служения.

Писатель, лишенный этих качеств, заранее можно сказать, не одарен. Одаренная личность, талант уже подразумевает активность. Смелость, активность входят в состав таланта.

Мне ненавистен писатель, трусливо отводящий свой взор от жизненных невзгод, окружающих человека, от его слабостей…

"В человеке все должно быть прекрасно",- часто повторяем мы слова Чехова. Я с ним согласен. Ну, а если в человеке не все прекрасно? Людей без недостатков в природе вообще нет. И надо жить с тем людским материалом, который дан нам историей…

Вспоминается мне старый Аракел, которого я знал в детстве. Не хотелось тревожить имя давно почившего старика, а пришлось. Во время стрельбища блаженной памяти Аракел, целясь в мишень, чуть не убил человека, стоявшего за добрую версту от мишени.

Когда в другой раз он взял ружье, чтобы выстрелить, то все, кто находился на ристалище, разбежались, а один из них стал у мишени, заявив, что это то место, куда Аракел никогда не попадет.

Об этой истории я буду вспоминать много лет спустя, когда повзрослею и буду писать книги.

Мой добрый, неумелый стрелок, старик Аракел. Знал ли ты, что стреляя мимо мишени, ты затрагиваешь философский вопрос большой важности, разрешить который придется уже нам?

Что такое правда жизни? Это прежде всего то, что тебе нравится, радует глаз, но это еще и то, что не нравится, раздражает и возмущает. Сила положительного примера неоспорима. Распространение его – большое и доброе дело. Но только при одном условии: если не умалчиваются ошибки и заблуждения, среди которых и вопреки которым возникает положительный пример. Правда по-настоящему ценна, если она возбуждает общественное мнение не только вокруг добрых дел, но и по поводу дурного. Такая правда всегда желанна, нас к ней призывают, но не всегда поощряют, когда мы всерьез, на деле, а не на словах, вплотную касаемся ее плечом…

Любой врач знает, во что обходится больному, если он скрывает свою болезнь, вовремя не обращается за медицинской помощью.

Мы боимся иногда писать о плохом, следуя ложным преходящим соображениям. Но ведь дурное, если его не замечать и замалчивать, вырастает в глыбу, привольнее укореняется в жизни. А как же тогда с добрым, хорошим? Как хорошее будет уживаться рядом с плохим, дурным? Как мы будем расти, идти вперед, если ошибки эти пустят корни и будут хватать нас за ноги?

В критических выступлениях, статьях и фельетонах мы часто встречаемся с такой ремаркой: "Случай, конечно, единичный, исключительный…" Такой фельетон можно уже не читать, а оратора не слушать. Оговаривая уже в самом начале, что прецедент – редчайший, он тем самым снижает остроту, сущность того, о чем необходимо рассказать. После такой ремарки случай уже не живет. Он мертв. Так стоит ли его остерегаться, если он – труп?

Все тот же уход от правды, но только стыдливой мелкой пробежкой.

Как часто мы бдительно оберегаем читателя от правдивых книг, книг беспокойных, бичующих наши недостатки, и как бываем смешны, восхваляя книги, в которых блистательно отсутствуют недостатки, самые огорчительные стороны нашей жизни.

Вспоминается мне книга Н. Шпанова, изданная перед самой войной: "Первый удар. Повесть о будущей войне". Рекламировалась она как "советская военная фантастика". Помните, каким рисовалось начало войны Шпанову: наши воздушные силы без особого труда громят авиацию противника, за какие-нибудь полчаса изгоняют вражеские самолеты из советского неба, а уже через четыре часа ведут воздушные бои далеко от нашей границы…

Ни одна книга в нашей стране не имела таких тиражей, как эта. Военное издательство выпустило ее в учебной серии "Библиотека командира". А между тем я не знаю ни одной другой книги, в частности из "крамольных", которая бы принесла нашей стране столько вреда, сколько эта широко разрекламированная шапкозакидательская "фантастика"…

К слову сказать, мы так часто загоняем правду в подполье, что она стала тем сладким запретным плодом, который вызывает нездоровый интерес и любопытство. Мне даже кажется, что вот этот нездоровый интерес и есть та благодатная почва, на которой растут модные поэты, делают себе бизнес. Запретный плод, известно, всегда слаще.

Но правда должна быть достоянием всех писателей, а не только активных и смелых. Она должна быть непременным условием и девизом для каждого художественного произведения.

Кто-то сказал, что страдания жизни мы часто видим увеличенными, а радости – уменьшенными, как в перевернутом бинокле. Верно, не следует этого делать.

Но почему, когда мы поступаем наоборот, когда радости видим увеличенными, как в бинокле, а страдания – уменьшенными, никто не возражает нам, не говорит, что мы поступаем так же неправильно, как и тогда, когда расписываем и рассусоливаем страдания.

Жить можно только отвечая за все. Это делает жизнь трудной, наполняет ее испытаниями. Но только она настоящая, достойная, нравственно чистая жизнь. Жизнь человека, чувствующего себя ее хозяином и ее созидателем.