Внук Петра Великого - Олеся Шеллина Страница 33

– Господа, – я попробовал их отвлечь, и, как ни странно у меня получилось. Они сразу же заткнулись и повернулись в мою сторону. – Если я вас правильно понял, то у меня появился самый настоящий шпик, из самой Тайной канцелярии, которому поручено следить за каждым моим шагом?

– Ваше высочество… – Шувалов споткнулся на полуслове, он явно не понимал, что нужно говорить.

– Ну что вы, Александр Иванович, не тушуйтесь, ваше назначение говорит только о том, что тетя весьма прозорливая женщина, раз решила, что за племянником, какие бы чувства он у нее не вызывал, необходимо присматривать, чтобы в доме всегда порядок был.

– Ваше высочество, я никогда… – я снова перебил его.

– Знаете, что вы сейчас делаете, Александр Иванович? – Шувалов покачал головой. – Вы пытаетесь за каким-то дьяволом оправдаться, и вызываете этим всего лишь отвращение во мне. Надо прямо говорить, да, я приставлен шпионить и мои отчеты о вашем поведении напрямую уходят в недра Тайной канцелярии.

– Хорошо, ваше высочество, – Шувалов махнул рукой. – Я приставлен к вашему двору, чтобы наблюдать и докладывать о крамоле Андрею Ивановичу сразу же, как только ее замечу.

– Ну вот, совсем другое дело, – я кивнул и слабо улыбнулся, а Шувалов, который в этот момент внимательно смотрел на меня, внезапно сделал шаг в мою сторону.

– Ваше высочество, не сочтите за дерзость, но я хотел бы переговорить с вами с глазу на глаз.

– Вы меня заинтриговали, пойдемте в мою спальню, покормим кошку, и вы мне скажите то, что хотели, – и я направился впереди Шувалова, оставив Бахтеева стоять с немного отпавшей челюстью.

Кошку кормить не пришлось. Она была вполне сытая, и очень воспитанная, во всяком случае, малявка поняла предназначение короба с песком гораздо лучше, чем все остальные, которые сначала недоумевали, зачем я приказал Бастиану его притащить. Правда, теперь у ого же Бастиана появилась новая обязанность – ежедневно менять этот своеобразный лоток, но что теперь поделать, мы живем в век монаршего деспотизма, поэтому подвластным этому деспотизму личностей ждут разные гадостные поручения, от которых они не смогут никак отвертеться.

В общем, кошка сытая и довольная свила гнездо в моей постели, и теперь спала, забравшись под одеяло. Я почесал ее за ухом, она зевнула, перевернулась и снова засопела. Хорошо устроилась, называется.

– Так что вы хотели мне сказать, Александр Иванович, что даже заставили меня бедного Бехтеева обделить свежей порцией хорошего рассказа его благодетелю? – Шувалов долго смотрел на меня, затем тихо проговорил.

– Вы на редкость проницательны, ваше высочество, несмотря на юный возраст. Бехтеев та еще скотина, конечно, но в одном он совершенно прав, меня приставили к вам, чтобы наблюдать, но не за вами, как вы могли бы подумать. Вы еще никого в России не знаете, ваш статус еще не объявлен, и, наконец, вы еще слишком юны, чтобы представлять реальную опасность. Не буду утверждать, что года через два ничего не изменится, но пока дело обстоит вот так.

– Весьма откровенно, Александр Иванович, весьма, – я покачал головой, честно говоря, не ожидал подобной откровенности. – И за кем же вас поставили наблюдать? Только не говорите мне, что за Бахтеевым, я этого точно не вынесу, – Шувалов шутку не оценил, а может быть и оценил, но был занят совсем другими мыслями, чтобы на нее отреагировать.

– Сегодня за ужином ее величество хочет представить вам, ваше высочество, отца Симона, который станет вашим наставником в православии и с помощью которого вы разучите катехизис, – он задумался, а затем решительно добавил. – По рекомендации митрополита Киевского и Галицкого Рафаила Заборовского вызван именным указом Елизаветы ко двору и назначен законоучителем вашим, как превосходнейшего знатока Слова Божьего. Великой учености и набожности отец Симон. Вот только ученость свою он приобретал в Галле и там же пристрастился к лютеранскому учению пиетизму, а также перевел книгу, которую сейчас ее величество рассматривает недоуменно и думает о том, чтобы запретить ее, слишком уж она вольнодумием отдает. Поэтому-то Андрей Иванович и попросил меня присмотреться к отцу Симону, чтобы он ненароком не забылся и давал вам, ваше высочество, правильное учение, не впадая в пиетизм.

– Ого, – я сел на кровать, задумчиво гладя кошку. – А разве следить за священниками это не дело других священников, тех, кто сан имеет?

– Да, это так, вот только нет здесь подле вас других попов, так что придется мне отдуваться. – Он коротко поклонился, я же лихорадочно соображал, что делать.

Только в церковные разборки мне попасть не хватало. Потом меня еще и обвинят, что у опального попа дурных мыслей нахватался. А самое главное, и отказаться-то нельзя. Катехизис – это самое первое и важное, чему меня должны учить, чтобы затем с помпой принять православие. Без этого вообще никуда. Ладно, поживем-увидим, куда меня все это в итоге заведет. Сейчас самое главное стеклодувное производство попытаться организовать. Вот это я точно знаю, сильно не развито практически нигде. Так что именно с этого я и планирую начать хоть что-то делать. Ну и интересно проверить тот это Ломоносов, или все-таки нет? А то Бахов-то оказывается целые толпы были, я же одного Иоганна Себастьяна знаю.

– Можете идти, Александр Иванович, – я махнул рукой на дверь. мне нудно было подумать, а Шувалов мешал процессу. – Только с Бахтеевым не поубивайте друг друга ненароком.

Он вышел, оставив меня наедине с мыслями. Что же это получается? Почти все противоборствующие группы по каким-то причинам выбрали меня, точнее, мое окружение, центром каких-то сомнительных игрищ. Что я могу сделать? Да практически ничего. Если только потихоньку отсекать навязанных мне личностей, заменяя их на тех, кто верен именно мне. Только вот где мне найти тех, кого я могу назвать своими людьми? Так, хватит паниковать. Надо дождаться Криббе и узнать, что ему наговорили, может быть, я зря себя накручиваю, и на самом деле все не так уж и плохо.

Глава 11

– Мяу-у-у, – истошный кошачий вой, и последующий за ним грохот, которому вторили отборнейшие французские ругательства, перемежающиеся с немецкими проклятиями, вырвали меня из сна. Некоторое время я лежал, глядя на балдахин над головой, и