Изменить судьбу. Вот это я попал - Олеся Шеллина Страница 33

За дверью меня ждал Ушаков.

— Как все прошло? — спросил он меня сразу же, как только дверь за моей спиной закрылась.

— Как мы и предполагали, — я посмотрел на его довольное лицо. — Как и договаривались, одну роту преображенцев под командованием Мельгунова здесь оставляю. Можешь начинать расследование и дознание. Трубецкого пока с собой забираю, дабы начал людей подбирать посмышлёней. Устал я что-то, Андрей Иванович, поеду, отдохну немного. Завтра поутру жду с докладом.

Ушаков кивнул и пошел рядом, сопровождая меня к карете. На улицу он выходить не стал, ему для этого пришлось бы одеваться в верхнюю одежду, так что я его отпустил у дверей, где меня встретили сразу двое: Трубецкой и Репнин.

— Никита Юрьевич, я тебя домой отпускаю, пару деньков с женой проведи, порадуй женщину, — я повернулся к Трубецкому. — Ну а после приступай к отбору из преображенцев солдат в специальную роту. Андрей Иванович должен был с тобой о ней поговорить.

— Говорили мы с Андреем Ивановичем, — кивнул головой Трубецкой. — Андрей Иванович также намекнул, что нужно сделать так, чтобы боевые роты как бы входили в состав Тайной канцелярии, но своего командира имели. Чтобы не он приказы отдавал, а через командира, который может и другие задачи выполнять, которые, например, ты прикажешь исполнить. Это путаницу уберет, а то солдат будет стоять, в затылке чесать, не зная, за что ему хвататься: за супостата али за фузею.

— Годная мысль, — я кивнул. — Вот тебе ее и осуществлять. Ты опыт боевой имеешь славный, с преображенцами снова на короткой ноге, они тебя слушать будут.

— Нужно только название хитрое придумать, чтобы эти роты от остальных отделить.

— А чего тут придумывать, — я махнул рукой, мысленно расхохотавшись, — пусть так и остается: отдельное войско тайного назначения, — после этого я повернулся к Репнину. — Ну что, Юрий Никитич, поехали в Лефортово, будем тебя на новом месте обустраивать. Да, бумаги подготовь, что переводишься ты в мои адъютанты с окладом, согласно табели о рангах. А о твоих обязанностях на месте поговорим.

И я быстро сбежал со ступеней и залез в карету, собственноручно открыв дверь. Что-то я и вправду устал, а ведь еще даже до Москвы толком не доехал.

Глава 10

Я сидел в очередном кабинете, выбранном мною в качестве рабочего, на этот раз в Лефортовом дворце, и пытался вникнуть в безумное налогообложение, введенное дедом, Петром Первым. По всему выходило, что прибылью от налогов в казну поступило при введении подушевого налога почти в три раза больше нала, полученного за год до этого, но… затем прибыль начала стремительно падать. Я пока не спешил ворошить этот муравейник и отслеживать, куда, точнее в чьи карманы, часть казны переместилась. Мне было важно понять, каким образом деньги туда попадали. А вот здесь был не просто тупик — это было болото. Население стремительно сокращалось, да и условия существования были настолько разными, что стричь всех под одну гребенку было… нет, не неэтично, это суровые времена, требующие суровых мер, и слово «этика» здесь неуместно, это было невыгодно. Кроме прямых укрывательств, были еще и недоимки по причине, что с налогоплательщика попросту нечего было взять в качестве оплаты налога. Придуманные и введенные в дело выбиватели налоговых долгов если и помогали, то видно этого не было. К тому же не были разработаны механизмы определения укрывательств, кроме обычных обысков и запугиваний, что, как известно, работает только на первых порах, потом в дело должны вступать другие механизмы, но их попросту не было. И кроме повышенной смертности, в том числе на строительстве Санкт-Петербурга, империю захлестнула волна перебежчиков. Как говорится, вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Ну а если проще, крестьяне выражали свое недовольство проводимой Петром, который Первый, налоговой реформой ногами. И как эту ситуацию сейчас переломить, я понятия не имел.

Других податей, взиманий и черт его знает чего еще, что, похоже, дед придумывал на ходу, чтобы успеть закончить провести все свои реформы, было столько, что я сначала только затылок чесал, пытаясь подсчитать, а на жизнь-то кому-нибудь хоть копейки оставались? Во всем этом следовало разобраться, но первое, что нужно было все же сделать — это провести перепись населения, или составить «ревизские сказки». Вот только мне было нужно не только знать точное количество лиц мужского пола, проживающего в Российской империи, нет, я хотел понять, сколько людей проживает в стране вообще. Вместе с женщинами и детьми старше десяти лет. Я взял этот возраст только из-за того, что младенческая смертность находилась на очень высоком уровне, и считать детей младшего возраста было пока нецелесообразно, из-за скорой неактуальности этих данных. Также мне были нужны списки землевладельцев с точным указанием того, сколько именно душ у них имеется в наличии. Налоговую систему нужно было менять, и как можно скорее, вот это я понимал очень отчетливо. Но на какую? А вот это для меня пока понятно не было.

В дверь постучали, я с облегчением отодвинул в сторону бумаги и потянулся. Где-то тут же лежала все никак не изученная до конца «Табель о рангах», которую я все еще хотел как-то упростить, исключив из цепочек подчинения множественные промежуточные звенья, которые никакой конкретной функции на себе не несут и только способствуют еще более бурному росту коррупции.

— Государь Петр Алексеевич, его святейшество Феофан Прокопович приехал, — доложил вошедший в кабинет Репнин.

— Уже? — я удивленно посмотрел на своего адъютанта. — Мы же только вчера от него приехали, и вид у него был не слишком цветущий.

— Не мне судить о состоянии здоровья святейшего, — поджав губы, ответил Репнин.

— Тоже верно, — я кивнул, — не нам судить. На то Господь Бог есть. Отведи святейших в комнаты, кои им были приготовлены, и оставь там до моего последующего приказа. — Феофилакт прибыл сегодня же, за час до Феофана.

— Я правильно понял тебя, государь, велишь ты запереть обоих святейшеств в одних покоях? — Репнин смотрел недоверчиво.

— А что в этом удивительного? — я непритворно удивился. — Когда сан они принимали, то клялись, что будут со смирением терпеть выпавшие на них горести, а также лишения всевозможные. Чего их лишили, всего лишь дав поговорить уже без свидетелей в комнатах, в коих царская семья нередко останавливалась? А ведь за все безобразия я мог их в кельях