Андрей Семенов - Минус Финляндия Страница 34

Когда веселье было в самом разгаре, а на полу уже валялось десятка три недвижимых тел, дверь распахнулась. Над самым Колиным ухом раздалась длинная автоматная очередь, пущенная поверх толпы, в потолок. Моментально наступила тишина, зэки стали нырять по своим местам.

Сержант опустил автомат и шагнул внутрь барака. Следом за ним с автоматами в руках шагнули двое других сержантов. Последним зашел майор.

Спокойно, как на грязный стол после сытного обеда, он посмотрел на поле недавней битвы и спокойно скомандовал:

— Выходи строиться.

Недоверчиво косясь на автоматы, заключенные потянулись на выход. Во дворе сержанты, орудуя кулаками и прикладами, помогали заключенным образовать строй. Последним из барака вышел майор.

Привычно поблескивая стеклышками пенсне, он встал перед строем, еще раз осмотрел его и сказал громко, но без надрыва:

— Граждане штрафники! Представляюсь. Я — ваш командир роты майор Гольдберг. Довожу до вашего сведения, что вы больше не заключенные, а солдаты Советской армии, — заметив кривые усмешки, майор повторил с нажимом: — Да, солдаты. Только с особым статусом. Прежде чем вам выдадут погоны и звездочки на головные уборы, вы должны заслужить эту честь. Вы должны пролить свою кровь. Ваша реабилитация неизбежна. Те, кто будет ранен, после излечения в госпитале будут переведены в обычные линейные части. А к тем, кого убьют, домой отправится извещение: «Пал смертью храбрых», как солдат, до конца исполнив свой долг перед Родиной. Как солдат, а не как заключенный! А раз вы солдаты, то на вас распространяется действие всех уставов и приказов Советской армии. Довожу до вас важнейшие, те, которые напрямую затрагивают вас. У меня нет возможности накладывать на вас дисциплинарные взыскания. Поэтому за неисполнение приказа — расстрел. За пререкания со старшим по званию — расстрел. За попытку применения физической силы — расстрел. За попытку побега — расстрел. За нарушение распорядка дня — расстрел. За попытку самострела — расстрел. За то, что последний поднялся в атаку — расстрел. Ко мне обращаться по званию: «гражданин майор». К командирам взводов — «гражданин сержант». Друг к другу обращаться строго на «вы», соблюдая правила воинской вежливости.

Произнеся последние слова, майор, уверенный том, что его поняли совершенно верно, повернулся и широким шагом пошел к выходу из лагеря. С заключенными остались три вооруженных автоматами сержанта.

Самый здоровый из них занял место майора.

— Меня зовут старший сержант Ворошилов. У меня разговор с вашим братом еще короче.

Старший сержант Ворошилов подошел к первой шеренге и, не выбирая, съездил по зубам несколько человек. Четвертым по счету досталось Коле.

— Если еще хоть писк услышу из вашего барака… — сплюнув в сторону строя, процедил Ворошилов. — Бегом по местам!

Шесть человек прикончили в недавней свалке, но места на нарах вдруг стало намного больше, как если бы убили по крайней мере десятков шесть. Притихшие, понурые зэки поняли, что обречены, смирились с этим и вдруг странным образом стали предупредительны друг к другу, желая хоть перед смертью пожить по человеческим, а не по волчьим законам общежития.

В бараке наступила тишина, и лишь иногда можно было слышать негромкие голоса:

— Подвиньтесь, пожалуйста, мне неудобно. Вот так. Спасибо.

— Не одолжите ли вашей махорочки? Напоследок…

— Котя, признайтесь, перед войной, в сороковом году в Кисловодске у вас была крапленая колода?

— Да. Это правда. Вы имеете с меня получить.

Коля лежал на втором ярусе, смотрел на неструганные доски третьего яруса над собой и заново воспроизводил образ майора, говорящего перед строем. Он заново слышал сейчас его голос, спокойно произносящий несколько раз подряд слово «расстрел». Он снова видел серебро погон с двумя просветами и одной большой звездочкой между ними. И на погонах — два серебряных топорика, перекрещенных между собой — эмблемы технической службы.

«Топоры… — обожгла Колю внезапная догадка. — Топоры! А где топоры — там и плаха. Майор Гольдберг — палач. Марик Гольдберг, с которым мы вместе поступали и оканчивали командное училище, — мой палач».

XIX

Сентябрь 1943 года. Мордовия, «Дубравлаг», Потьма.

Коля был последним заключенным «Дубравлага» которого отконвоировали в Потьминский лагерь для отправки на фронт в качестве мяса для немецких пулеметов. На следующее утро старший сержант Ворошилов объявил побудку. Не выспавшиеся зэки понуро и вяло потянулись из барака в зябкий сизый сумрак, на построение. Несмотря на рань, вся местная лагерная администрация была на месте, и даже надзиратели, свободные от службы, пришли в лагерь проводить смертников. И администрация, и надзиратели не подходили к строю штрафников, понимая, что их власть над этими заключенными окончилась. Встав в сторонке, будто занятые своими неотложными делами, они не без жалости смотрели на строй в черно-серых робах.

— Становись! — зычно скомандовал Ворошилов, завидев приближение майора Гольдберга.

Гольдберг поздоровался за руку со старшим сержантом, спокойно осмотрел свою роту и спросил:

— Перекличку провели?

— Так точно, товарищ майор, — подтвердил Ворошилов. — Лиц, незаконно отсутствующих, нет. Вот список.

Гольдберг отмахнулся от протянутых листков бумаги.

— Выводите штрафников для погрузки.

Ворошилов встал напротив середины строя и подал команду:

— Направо! Прямо шагом марш.

Колонна двинулась на выход из лагеря. Когда передняя шеренга подходила к воротам, двое надзирателей распахнули их, и черно-серая масса хлынула «на волю».

— Ну, давайте, мужики, — пожелал уходящим один надзиратель.

— Ни пуха вам, — пожелал второй.

— И вам не хворать, — огрызнулись из глубины колонн.

«На воле» зэков ждали два других сержанта и десятка три автоматчиков в пехотной форме, которые растянулись цепочкой вдоль дороги, готовые пресечь попытку побега.

— Правое плечо вперед, — скомандовал Ворошилов, заворачивая колонну к станции.

Автоматчики так же цепочкой пошли по траве, не ступая на дорогу, по которой шла колонна. Минут через десять голова колонны уперлась в железнодорожные пути. На путях без всякого паровоза стояли семь вагонов. Шесть обыкновенных двухосных товарных, а в середине один пассажирский плацкартный — для взвода охраны. Ворошилов поднял руку, и колонна остановилась. Два сержанта подошли к крайнему вагону, отодвинули дверь, один забрался наверх, второй остался на насыпи внизу.

— Первый пошел! — крикнул Ворошилов и хлопнул ближайшего к нему зэка по плечу.

Заключенный побрел в сторону разверстого зева телячьего вагона.

— Первый пошел! — продублировал второй сержант, когда зэк подошел к нему.

— Первого принял! — откликнулся третий, когда зэк поднялся в вагон.

— Второй пошел! — Ворошилов хлопнул второго. — Живее!

Началась бодрая погрузка по вагонам.

— Третий пошел!

— Бегом!

— Пятый пошел!

— Живее!

— Тринадцатого принял!

— Четырнадцатый пошел!

— Живее, сука!

— Тридцать седьмой пошел!

— Сорок четвертого принял!

— Живее!

— Пятидесятого принял! — доложил верхний сержант и спрыгнул на насыпь.

Второй задвинул ворота и накинул защелку. Началась погрузка во второй вагон.

— Первый пошел!

Сержанты подбадривали штрафников прикладами автоматов, и заключенные, спотыкаясь, старались добежать до вагона как можно быстрее.

Коля попал в четвертый вагон.

Справа и слева от двери были сколочены двухъярусные нары, которые шли сплошняком от края двери до торцовой стены, так, чтобы заключенные могли лежать на одном ярусе в два ряда. Было видно, что нары сколотили совсем недавно. Дерево было белым и истекало свежей смолой, в вагоне стоял приятный хвойный дух. У противоположной закрытой двери стоял бочонок с водой и деревянная лохань для нужды. Чтобы у штрафников не возникало иной нужды, кроме малой, пайком в дорогу их предусмотрительно не снабдили.

Коля втиснулся в самый угол первого яруса и развернулся лицом к двери. Она закрылась, и на первом ярусе стало почти темно. Свет шел от двух узких зарешеченных окошек под самым потолком над вторым ярусом и не достигал до Коли. Минут через сорок послышался тук подходящего эшелона, который сбавлял ход при подходе к станции. Вагон дернуло — это маневровый паровозик зацепил вагоны со штрафниками и поволок их к хвосту воинского эшелона.

Поесть штрафникам позволили только к концу третьих суток.

Сентябрь 1943 года. Восточная Украина, штаб 60-й армии.

Всегда улыбчивый Иван Данилович Черняховский с утра был хмур и озабочен. Подходила к концу Черниговско-Полтавская наступательная операция, которую с конца августа проводили три фронта. Его Шестидесятая армия теснила немцев на многие десятки километров и выдохлась без пополнения личным составом и боеприпасами. Штаб армии имел самые смутные сведения о противнике. Наступать, не зная, кто именно и каким числом тебе противостоит, — это смелость безрассудная и глупая.