Андрей Дай - Поводырь в опале Страница 34

Распирало от эмоций. Герочка что-то верещал о приличиях, а мне хотелось пожимать руки людей, которых действительно рад был видеть, обнимать друзей и знакомиться с энергичной молодежью.

— Здравствуйте, хозяин, — шепнул по-немецки седой банкир тихонько, прижавшись тщательно выбритой щекой. — Вы совсем меня растрогали… Тут такое творится…

— Потом. Потом расскажешь, — ответил на том же языке я. И тут же начал отдавать распоряжения. Рассорились? Разругались? Это ничего. Это нормально. Это лечится. Ударным трудом на благо моего края и не то можно вылечить…

У плеча возник Карбышев с блокнотом и карандашом. Прямо там, возле, зенитным орудием, задранного в небо полосатого шлагбаума, записывал всю эту орду ко мне на прием. Я подсказывал очередность, не забывая вставлять и тех господ, кого среди встречающих не увидел. Как-то походя, между делом, мне представили нового томского полицмейстера — Фелициана Игнатьевича Стоцкого — крепкого, плечистого с упрямым подбородком и недоверчиво поджатыми губами, господина.

— Кто из этих молодых людей Потанин? — спросил я Стоцкого. Но ответить тот не успел, хотя и мог. Паша Фризель опередил.

— Вон тот, с возмутительной бородкой, Ваше превосходительство.

— Прикажете доставить, Ваше превосходительство? — изображая туповатого служаку, поинтересовался полицмейстер.

— Да-да, Фелициан Игнатьевич, не сочтите за труд. Сейчас же пусть за мной следом едут. И еще… Господин Ядринцов наверняка так же здесь? Его тоже.

— Будет исполнено, Ваше превосходительство, — видно хорошенько моего бравого блюстителя права и порядка эти доморощенные нигилисты примучали, что он чуть ли не бегом мой приказ собрался исполнять.

— Стоп! Фелициан Игнатьевич! Это не арест. Просто пригласите их…

— Так точно, Ваше превосходительство, — поморщился Стоцкий, и отправился командовать своими держимордами. Без прежнего энтузиазма, но достаточно целеустремленно.

Гинтара посадил рядом с собой в карету, выселив Апанаса на облучок. Любопытство грызло изнутри. Не терпелось узнать, что же этакого случилось, что «лучшие люди» моей столицы волками друг на друга смотрят. Для скалящегося в тридцать три зуба Миши тоже места хватило. У него иные источники информации, но и его мнение мне было интересно.

В общем, как оказалось, в эпидемии ссор и скандалов в Томске, в какой-то мере, виноват был я. Пока меня таскали по царским дворцам и министерствам, не отпуская из Санкт-Петербурга, все было хорошо. В губернскую столицу прибыл Стоцкий, быстренько принял дела у сидящего «на чемоданах» барона фон Франк, и принялся знакомиться с вверенным его попечению городом.

Тут позволю себе небольшое отступление, касающееся дальнейшей судьбы бывшего томского полицмейстера. Отбыв из Сибири, барон занял должность Белгородского исправника Курской губернии. И будто бы даже очень скоро «благодарные белгородцы» присвоили ему звание почетного гражданина города. Спустя три года донеслась весть, что фон Пфейлицер выслужил повышение и перевод в сам Курск уездным исправником. В 1870 году, осенью, встретил в газетах заметку, что едва вступивший на пост Курского полицмейстера барон фон Пфейлицер-Франк уличен в получении «денежного подарка» в размере ста восьмидесяти рублей. Губернское правление поспешило отстранить взяточника от должности на время производства следствия и суда. Тогда я уже имел возможность отслеживать дознание по этому, неприличному для МВД, делу, а потому оказался осведомленным и в его в исходе.

Барон фон Франк обвинялся во мздоимстве: в принятии от извозчиков и булочников города Курска денежных подарков в сумме 180 рублей серебром с целью «возвысить для извозчиков таксу на извоз» и для булочников «разрешить продажу булок, не стесняясь весом». По распоряжению губернского правления 8 июля 1871 года полицмейстер был предан суду Харьковской судебной палаты. Приговором судебной палаты 17 декабря 1871 года и решением Правительствующего сената 16 марта 1872 года, куда дело было внесено по аппеляционной жалобе Франка, он был признан виновным в получении взятки, подвергнут денежному взысканию на сумму взятки и отстранен от должности полицмейстера. Теперь уже окончательно.

Пока Стоцкий разгребал оставленные бароном «конюшни», я успел завершить свои дела в столице и телеграфировать в Томск о скором своем возвращении. Известие из этой депеши, разнесенное по городу стараниями супруги Павла Фризеля, послужило ни много ни мало, стартовым выстрелом для большинства городских склок и раздоров.

И первым «стартовал» плохо еще разбирающийся в хитросплетениях внитригородских отношений, Фелициан Игнатьевич. Он отправил урядника в штаб Одиннадцатого казачьего полка просить помощи в устройстве облавы и задержания пребывающих в «польском» клубе господ. Сам же полицмейстер посетил господина губернского прокурора, коллежского советника Гусева, с предложением поучаствовать в забаве: разгроме подпольного казино. На что, неожиданно для полицейского, Василий Константинович, ответил решительным отказом. Больше того. Он настоятельно порекомендовал не трогать заведение очаровательной полячки, а за разъяснениями посоветовал обратиться к личному секретарю губернатора, Михаилу Михайловичу Карбышеву. Суходольский же расстарался на письмо с предложением все-таки дождаться возвращения блудного Его превосходительства, прежде чем столь назойливо приставать к госпоже Бутковской.

«Все ясно! Коррупция!» — решил Стоцкий и написал рапорт жандармов начальнику и шпиков командиру полковнику Кретковскому. А тот, задерганный, запуганный и не высыпающийся — требования разъяснить, уточнить и выяснить подробности жизни господина Лерхе следовали одно за другим — прямым текстом отправил на… Ну в общем, приказал оставить «польский» клуб в покое, а заняться лучше надзором за распоясавшимися нигилистами — молодыми людьми — единомышленниками титулярного советника Потанина, за зиму съехавшимися со всей Сибири в Томск.

У самого Киприяна Фаустиповича до потанинцев руки уже не доходили. Даже если не брать во внимание столичных «попрошаек», дел у главного жандарма хватало. Продолжало раскручиваться дело о тайной организации ссыльных. Во второй половине весны, когда Иркутский тракт станет сравнительно проезжим, существенная часть бунтовщиков должна была покинуть Томский пересыльный острог. Кто-то — совсем мало — останется в городах губернии. Те, что были пойманы на грабежах и разбоях, и оказались в итоге в тюремном замке — были дополнительно приговорены к разным срокам каторги. Их ждал либо долгий путь к Байкалу — на строительство Кругобайкальского почтового тракта, либо в предгорья Салаирского кряжа — добывать уголь или железную руду в моих шахтах. Остальные — будут погружены на баржи и препровождены на поселение вдоль Чуйского тракта, на землях Южно-Алтайского округа Томского гражданского правления.

И в каждой группе, по сведениям жандармов, присутствовал член тайной польской организации, начавшей готовить восстание. Штаб-офицер с помощниками активно вербовал осведомителей, допрашивал подозрительных и отслеживал деятельность тех, кто уже поселился в Томске. Все им спокойно не жилось….

Клуб, организованный моим Варешкой, для Карины Бутковской, послужил прекрасной приманкой для заговорщиков. С чего-то они решили, что вольно живущая польская девушка, обладающая к тому же собственной недвижимостью в губернской столице, и некоторыми связями в администрации края, охотно станет помогать. Карина не стала разочаровывать земляков, с энергией включившись в подпольные махинации. В подвале ее клуба даже образовался небольшой склад ружей. Она же заказывала у кузнецов Татарской слободы лезвия кос — привычное оружие польских бунтовщиков. Естественно обо всех своих операциях мадемуазель Бутковская докладывала Иринею Пестянову, от которого рапорт раз в неделю попадал уже на стол Кретковского.

В это же самое время Дмитрий Иванович Тецков с Николаем Наумовичем Тюфиным оформляли товарищество на вере по обустройству и последующей эксплуатации Томского речного порта. Составлялись сметы на строительство. Закупался лес, кирпич, кстати, сильно подорожавший, и ломаный камень для засыпки причалов. Велся найм рабочих. Пока на улицах выли метели — все было хорошо. Компаньоны души друг в друге не чаяли. Николай Наумович даже сидел за отца невесты на свадьбе градоначальника. Так уж вышло, что шестидесятилетний пароходный магнат увидел однажды семнадцатилетнюю дочь одного из Тюфинских приказчиков, и влюбился. А почему — нет-то, если здоровья в этом здоровом сибирском мужике на пятерых хватило бы?

Потом пришла весна. Деньги, выделенные товарищами, большей частью были потрачены. Даже мой вклад, и тот пошел в дело. И надо же такому случиться — неожиданно растаяли дороги. От Черемошников до Томска всего ничего, но грузы везти-то как-то надо. В общем, пароходники решили найти еще одного инвестора — специально на устройство нормального, как почти во всем городе, дорожного покрытия. И нашли. Иосифа Михайловича Лавицкого, который прекрасно понимал, что вылетит из теплого кресла питейного надзирателя, как только блудный губернатор вернется.