Михаил Ремер - Спасти Москву Страница 35

– Так что за земли такие, Америка? – мягко сменил тему старец, уводя от конфликта. – Богатые ли? Христианские? Далеко от нас? В союзники годятся?

– Америка? – он как-то и не ожидал такого поворота, потому и не готов оказался. – Уголек бы мне, – обратился пожилой человек к старцу. – Я бы и нарисовал сейчас все, – потирая от возбуждения руки, он склонился над столом, прикидывая, с чего бы начать.

Вскоре принесли пару обуглившихся веточек, и на крышке появилась кое-как набросанная карта мира.

– Вот, – вспоминая географию, начал пенсионер, – наш мир. Шесть континентов: Африка, Австралия, Евразия, Америки и Антарктида. Между ними – океаны.

– Океаны? – Донской удивленно посмотрел на карту, а потом на преподавателя.

– Ну да, – кивнул тот головой. – Как море, только больше. Отсюда сюда, – преподаватель указал на две точки, – корабль плыл три месяца!

– Врешь! Лодья столько не пройдет! А буря как? А людей куда девать? А провиант? А как весло подломится, да не одно если?

– Да не на лодьях. Там больше корабли нужны. Как… Как три лодьи!

– Не может быть! Гребцов одних сколько надо? А плыть куда?

– И без гребцов. На парусах.

– Ох и заврался ты, чужеземец! – Кулак Дмитрия с грохотом приземлился на стол, да так, что его спутники от неожиданности вздрогнули. – Даже детям малым известно, что парус один!

– Да потому и на лодьях только плаваете, что один! У Царьградских вон по два и по три даже. Спроси своих! Не дадут соврать, – Николай Сергеевич тоже вошел в раж и уже ни в чем не отставал от князя, громыхнув в ответ по столу. – У кого море в руках, у того и торговля, и сила! Вон с османами сколько наших полягут в войнах за выходы в море! У морей жить да не торговать! До моря рукой подать, да московские князья по рекам только и ходят! У голландцев кораблестроению учиться! Да всему миру на потеху!

– Молчать! – лицо Дмитрия перекосило яростью, да так, что пенсионер аж отпрянул. Сообразив, что позволил себе лишнего, он замолчал, лихорадочно соображая, как бы замять неприятную ситуацию. – Уж больно на сказки похожи твои россказни, чужеземец, – негромко начал князь Московский, барабаня по деревяшкам стола. Замолчав, муж медленно посмотрел в упор на собеседника. Затем, усмехнувшись, снова склонился над ростком. – Но и делаешь, что обещано, – совсем успокоившись, продолжал Дмитрий Иванович. – Сколько гостей заморских бывало, не видывал ничего такого. Похоже на то, что и твоя правда в словах есть. А ну как демон ты искуситель, а? – уже было успокоившийся князь вновь вскипел. – Что, если небылицы рассказываешь да только и думаешь, как сгубить душ поболе?! Вон и на Тохтамыша натравливаешь; гляди, и разобьет войско московское. Мне бы раны зализать да мир наладить, хоть бы и худой, а ты мне войну на пустом месте-то ладишь. Как это разуметь прикажешь? Или, может, от Ольгердовичей ты тьфу-человечишко, а? Может, литовцам хочешь продать?! Войско в походе, так кому защищать стены родные?!! Может, на кол тебя, чужеземец?! Ну, что замолчал?! Скажи что-нибудь!!!

– То и скажу, что не прав ты, князь, – усталость вдруг навалилась на Булыцкого. Он-то рассчитывал, что уж теперь-то веры словам его поболе будет. И уж совсем не подумал о том, что его могут заподозрить в чем-то, а тут… – Можешь ты, конечно, сделать со мной все, что душе вздумается, а можешь послушать. Твоя воля. Только необязательно тебе ордынцам навстречу выходить. Ты и здесь их встретить можешь, а еще лучше, лодьи потопить, на которых Тохтамыш придет; будет и такая возможность. Христом только тебя Богом заклинаю: не уходи из Москвы этим летом.

– Христом Богом, говоришь, – усмехнулся вдруг Дмитрий. – А ну-ка крест покажи свой! Коль не врешь и я увижу, и отец святой. Коль бес, то путь тебе на кол прямой.

Пришелец оттянул горло тяжелого вязаного свитера, что всегда теперь носил под худыми монашескими одеяниями, и легко извлек на свет маленький серебряный крестик на тонкой работы цепочке.

– Да не бес я. Куда мне?

– А цепочка работы тонкой, – взял слово Сергий. – Ни наши, ни иноземные мастера на такое не сподобятся. И крест работы великой. Не от демона ты.

– И крест нательный, и яблоко наливное на блюдце серебряном, – кивком указал Дмитрий на красующийся логотип «Apple», – и сам чуден. Вернешься в монастырь, так я воевод к тебе пришлю; им все и расскажешь. Что, как да к чему, а там и посмотрим. Коль все по-твоему будет, твое счастье; обманешь если, то на себя сам пеняй. Честно скажу тебе, пришелец: не Сергия если бы заступничество да Тверда, гнить тебе в порубе.

– Позволь слово сказать, – снова вступился Сергий. – Ты, князь, горяч иногда, да злоба, она слепит только. Ты остынь да погоди. Коль не соврал чужак, да правду говорит, сохранишь княжество. Коль паскудник – наказать успеешь. Недолго уж осталось.

– Нечего возразить тебе, старче, – спокойно отвечал Дмитрий. – Прав ты. У тебя он останется; пригляди, чтобы не утек. А я, как и говаривал, воевод пришлю, пусть расскажет, что знает.

– Благодарю тебя, князь, – в знак согласия склонил тот голову.

– Благодарю, князь, – Николай Сергеевич последовал примеру защитника своего.

– Князь, – впервые взял слово Тверд, – ты на самострел погляди, что чужеродец принес. Уж если поросль тебе не чудна, так хоть он тебе приглянется.

– А чего это ты, а не чужеродец печется об этом? Снюхались никак?

– Да чего тебе, князь, повсюду сговоры чудятся? – снова начал закипать Булыцкий. – Ты перед носом, что маячит, видишь только, а подале и не хочешь взглянуть.

– Подале? – расхохотался вдруг тот. – А поди ты, объясни, что есть «подале» твое? Оно все просто трепаться! А вот дела делать – беда. Или князя умнее мнишь себя, а?! Ну так присаживайся! Покняжь! А я тут, рядышком, про «подале» глаголать буду! Что, – видя замешательство гостя, продолжал наседать тот, – не торопишься?!

– Прости, князь, – чуть стушевался Николай Сергеевич. – Не про то я тебе сейчас. Ты – князь, и служение твое и вере христианской, и народу славянскому, и земле русской. Кому, как не тебе, видеть все да узлы рубить. Мне до тебя куда? Кто я с тобой рядом? Да никто! Простолюдин, да не боле. Да вот в чем беда-то вся, – увлеченно продолжал пенсионер, – ведь и ты без меня птица грозная, да не всемогущая. Ты на земле родился этой, вырос и правишь мудростью да волей. Справедливостью да мечом. Так и я родился здесь же; вот только разница между нами – почти семь веков! Века, через которые многое видать! И не спрашивай, – вдруг перешел он на шепот так, словно бы разом его силы покинули, – отчего я здесь. Христом Богом говорю: знать не знаю, ведать не ведаю! Но, коль угодно силам высшим, чтобы я здесь оказался, – он, вдруг встрепенувшись, сумасшедшим взглядом уставился на собеседника, – так и все, что в силах моих, сделаю, лишь бы беду отвести.

Оно видишь, князь, дело какое. Там, я откуда, там все с ног на голову перевернется, и не на волю Божью уповать все будут, да сами себя богами возомнят. Оно и хорошо, с одной стороны, – помолчав, продолжал он, – науки, технологии. Погоду тебе на много дней вперед расскажут, какая будет, из одного конца мира в другой в день один летать будут, избы, в небеса уходящие, строить… А с другой – возомнит о себе человек многое. Оно только о себе думать. И не говори, что и сейчас так. Так, да не так. Это я тебе говорю, раб Божий из грядущего. И мне грех тот ведом. – Подумав и собравшись с силами, продолжал: – И я создателем мнил себя великим. И я думал, что своими руками лишь судьбу вершу свою, да за грехи свои, похоже, здесь оказался. А раз так, то пусть все как Создателю угодно будет. Угодно Всевышнему, чтобы Москва дотла сожжена была, так тому и быть. Я со своей души грех снял уже, рассказал да показал все, что знаю. Мне на Страшном суде не боязно будет в глаза Спасителю взглянуть, – замолчал наконец он, глядя в упор на Донского.

– Делай, что ладным считаешь, – выдержав этот взгляд, спокойно отвечал князь. – Но поперву самострел мне свой чудный покажи.

Тут же на столе появились два увесистых свертка из кожи, в которых угадывались очертания будущего орудия. Бережно, почти как детей малых, распаковал их Булыцкий, открывая всеобщему обозрению два неказистых арбалета. Впрочем, вызвали они не столь бурную реакцию у князя, как предыдущие диковины; хотя уже готов был к тому Николай Сергеевич, неоднократно показывавший людям, с оружием знакомым, творение свое. Не стал исключением и князь.

– Ох и страшен, – поморщился князь. – Охота было переть такой из самого монастыря? Может, – кивнул он на кости, установленные в качестве плечей инструмента, – собакам скормить, а? Толк хоть какой будет. Или пугалам огородным, птицам на устрашение?

– Так и цена ему – полушка! И хитрого ничего нет, – уже сталкивавшийся с реакцией опытных воинов на свое творение, спокойно отвечал пришелец. – А как сломается кость – так заменить, – тут же продемонстрировал он механизм ремонта, – дело плевое.