Фрэнк Партной - Подожди! Как отложить решение до последнего момента и… победить Страница 35

Нейробиологи также изучают эту тему: недавние МРТ-исследования помогли ученым выяснить, как тяга к прокрастинации связана с различными областями мозга. На эти пестрые сканы теперь ссылаются все другие дисциплины – что ж, они выглядят куда круче, чем любые находки психологов, экономистов или историков. Пышным цветом цветут пограничные области науки, в том числе нейроэкономика и нейрофинансы, каждая из которых указывает на части мозга, которые, возможно, являются источником иррациональной прокрастинации.[227]

Почти все согласны в одном: практически каждый человек, по крайней мере, иногда, чувствует желание отложить дело на потом. И в каждой позиции есть доля истины[228]. Удивительный скепсис Пола Кедроски по поводу действий, которых от него ожидают, характерен для творческих, неординарных мыслителей. Психологи Джозеф Феррари, Джейн Бурка и Пирс Стил помогают хроническим прокрастинаторам, которые мучаются от парализующего стресса и низкой самооценки. Кроме того, различные точки зрения экономистов и историков позволяют лучше узнать предмет – разные ракурсы одного и того же предмета. Но несмотря на обилие книг, сайтов и курсов самопомощи, большой универсальной теории прокрастинации не существует[229]. Наиболее близка к этому определению теория Джорджа Акерлофа.

В 1991 году, через 25 лет после возвращения из Индии, Акерлоф был приглашен прочесть лекцию на сто третьем собрании Американской экономической ассоциации. К этому времени он разработал экономическую модель, объясняющую, почему люди прокрастинируют. Лекцию под названием «Прокрастинация и послушание» он начал с рассказа о коробке Стиглица.[230]

В основе классической экономики лежит гипотеза о том, что люди мыслят рационально и думают о будущем. Они принимают решения двумя разными способами с помощью простой техники – умножения. Во-первых, экономические модели предполагают, что люди умножают вероятность каждого возможного исхода на степень благоприятности результата, а затем выбирают решение с наибольшим ожидаемым значением. Например, мы скорее выберем получить гарантированные 100 долларов, чем шанс выиграть 150 долларов, подбросив монету, потому что каждая сторона монеты будет стоить в среднем всего 75 долларов (150 долларов, умноженные на 1/2). Но если бы вместо 150 нам предложили 250 долларов, мы выбрали бы монету, потому что каждая возможность теперь стоила бы примерно 125 долларов. Согласно этой теории, мы почти никогда не покупаем лотерейные билеты, потому что «ожидаемая» ценность, как правило, отрицательна: цена билета выше, чем крошечная вероятность выигрыша, умноженная на его сумму (за исключением того случая в 2007 году, когда джекпот лотереи «Мега миллионз» достиг 390 млн долларов, и шансы на выигрыш оказались всего 175 миллионов к одному). Предположение, что мы проделываем подобные расчеты, может показаться неправдоподобным, но оно довольно точно подтверждается вот уже более двух столетий – с тех пор, как его сделал в 1738 году математик Даниил Бернулли.

Согласно другой гипотезе, люди используют умножение, чтобы «обесценивать» платежи, которые будут сделаны в будущем. Основная мысль проста: завтрашний доллар стоит меньше сегодняшнего. Большинство из нас, естественно, предпочли бы заплатить кому-то 100 долларов через год, а не сегодня. С другой стороны, мы сами предпочли бы получить 100 долларов сегодня, а не через год. Сторонники классической экономической теории предполагают, что люди выбирают между деньгами сегодня и завтра так: они умножают будущую сумму на коэффициент обесценивания, или дисконтирования, который рассчитывается на базе сроков и возможного риска (с поправкой на инфляцию). Например, оценивая мое обещание заплатить вам 100 долларов через год, вы можете обесценить их, умножив на девять десятых. Другими словами, в современных условиях обещание сотни долларов стоит только девяносто. Когда процентные ставки и риски малы, мы не особенно обесцениваем будущие платежи; когда они высоки – наоборот.

Если эти два предположения верны и люди умножают без ошибок, то такого понятия, как прокрастинация, не может существовать вовсе. Получается, если кто-то затягивает решение, он, должно быть, рассчитал вероятности и обесценил будущие затраты и выгоды, а затем определил, что дело просто не стоит того, чтобы делать его сегодня. (В детстве я любил математику и как-то привел именно такой аргумент, когда родители попросили меня заправить кровать. Вероятность, что явится гость и заглянет в мою комнату, низка. Если это вообще случится, то в будущем и поэтому не стоит усилий. Заправлять кровать энергозатратно, а немедленных выгод не сулит, так зачем мне делать это сейчас?)

Экономисты, слушая Акерлофа, в соответствии с классической экономической моделью предположили, что он поступил рационально и отправил коробку Стиглицу.

В конце концов, стоимость отправки была относительно низкой, а выгода для Стиглица, который, предположительно, хотел получить вещи, за которые недавно заплатил, – относительно высокой. Выгода для Акерлофа заключалась в приятном ощущении, которое ему доставило бы осознание того, что он помог хорошему другу[231]. Если Акерлоф все умножил правильно, используя верные показатели вероятности, и правильно дисконтировал будущие выгоды, значит, должен был отправить коробку как можно скорее, может быть, даже на следующий день. Естественно, аудитория предположила, что Акерлоф так и поступил.

Однако, как признался ученый, он не послал коробку ни в тот же день, ни на следующий. Ни через день. К ужасу собравшихся экономистов[232], Акерлоф открыл, сколько времени ему понадобилось, чтобы отправить посылку, и как он день за днем откладывал поход на почту: «Каждое утро на протяжении восьми месяцев я просыпался и решал, что на следующее утро отправлю коробку Стиглицу». Восемь месяцев? Это не просто невежливо по отношению к юному Стиглицу. Это настоящая пощечина классической экономической теории.[233]

Акерлоф заявил, что, хотя в целом люди не иррациональны, они склонны совершать повторяющиеся мелкие ошибки в суждениях «в связи с произвольными особенностями некоторых затрат и выгод по сравнению с другими». Одно лишь упоминание этих произвольных «особенностей» заставило полный зал экономистов, рациональных до мозга костей, замереть. Акерлоф высказывал предположение, что человеческие существа поступают иррационально. И подкреплял его вычислениями. Он описал алгебраическую модель своего решения, которое включало стоимость отправки, ценность вещей для Стиглица и еще один новый фактор – привлекательность дела, которым он мог заняться каждое утро вместо того, чтобы разбираться в тонкостях индийской почты. Использование математики для описания человеческого поведения лежит в самой основе экономики, но обарифмечивание задачи не утешило экономистов и не смягчило радикальный вывод Акерлофа: в пределах короткого периода люди принимают неудачные решения, даже если осознают, какими последствиями это обернется в долгосрочном плане.

Хуже всего, что Акерлоф осознавал, что ошибается по поводу «особенностей», и все равно продолжал затягивать доставку посылки. Каждое утро он вставал, чувствовал запах горячего самбара[234] и кофе, думал об ужасах индийской бюрократии и откладывал отправку Стиглицу его коробки на следующий день. Акерлоф знал, что преимущества отправки коробки перевешивают непосредственные расходы. Он понимал: исходя из учета вероятностей и обесценивающих факторов, ее нужно отправить. Он сделал все расчеты. И все же никак не мог послать коробку. Для экономистов, которые считали рациональность чуть ли не одиннадцатой заповедью, это была настоящая ересь.

В своем выступлении Акерлоф сравнил эту ситуацию с другими неудачными краткосрочными решениями, имеющими долгосрочные последствия, начиная с алкоголизма и заканчивая диетами и своеобразной экономностью пенсионеров. Его аудитория в значительной степени состояла из старых, полных, выпивающих экономистов. Неужели они не понимали долгосрочных последствий подобного поведения? Акерлоф предположил, что эти привычки тесно связаны с прокрастинацией, потому что ориентированы на сегодняшний день. Оказалось, что люди рассчитывают выгоды не так, как думали экономисты: они не учитывают вероятности далеких негативных последствий и слишком обесценивают будущие риски (например: «У меня не будет болезней печени и сердца» или «Я не волнуюсь о своей пенсии»). Наблюдения Акерлофа ударили не в бровь, а в глаз: даже сами классические экономисты поступают нерационально.