Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг Страница 35

«неплохо бы стать князем». Без ясных целей себе жизни этот человек не представлял. Война не пугала его абсолютно, за все годы службы он наглядно убедился в том, что награды раздаются всегда, выигрывает армия или проигрывает (первый свой орден он получил за Аустерлиц), а в возможность действительно серьезного поражения России Чернышёв не верил, как не верил любой прошедший войны против Наполеона. Россия просто не могла проиграть защищенная расстояниями, климатом и населением.

Государь желал воевать? Пусть. Он, Чернышёв, его полностью поддержит. Конечно, в ведомстве были определённые недочёты, какие-то ружья не стреляли, где-то недоставало сапог и прочей амуниции, местами был недобор людей, но к войне вообще нельзя полностью подготовиться, что же такого если вскроются некоторые недоработки? К тому же, всё познаётся в сравнении, у моряков дела обстояли много хуже, отчего и возникла идея подставить перед очи императора флот, после чего тот не станет сильно ругать армию.

Обсуждение вели втроём, кроме военного министра был приглашён главный дипломат страны. Нессельроде так и не дождался обещанных доказательств прямой вины французского правительства, хотя он знал, что Бенкендорф почти буквально роет землю, отчего вообразил будто Николай остыл и отказался от безумного, по его мнению, замысла. Увиденное и услышанное обескуражило. Государь принял их в своём кабинете, весьма холодно поздоровавшись с ним и значительно теплее с военным министром.

Карл всё понял. Ощущение надвигавшейся катастрофы охватило его. Николай жаждал крови. Война категорически не вписывалась в представление министра как решение проблемы, но государь считал иначе. Николай был напуган, по-настоящему, но как император, а как человек лично смелый пребывал в бешенстве от собственного испуга. От слабости он защищался гневом, и Нессельроде не знал как изменить это.

«Никогда бы не подумал, что читать в душе государя словно в открытой книге может стать мучительным. — пришла ему мысль. — Но как объяснить человеку то, что тот не хочет понимать?»

Ход мыслей императора действительно был ясен ему как божий день, здесь министр себе не льстил. Николай заговорил о необходимости реставрации во Франции, занятии столь же частом как революции в той стране. Монархии в его понимании были непримиримым врагом тайных обществ, а любые указания на ложность данного постулата парировались тем, что иные монархии ложны, да и не монархии вовсе, лишь притворяющиеся таковыми. Вернуть в Париж монархию истинную — вот что перекроет кислород всякого рода обществам, как минимум отвлечет на себя все силы и внимание. Создать врагу ещё одного врага между ним и собой. Наивность, даже нелепость подобной логики казалась Карлу очевидной, чтобы не сказать больше, но совершенно не казалась таковой государю.

Чернышёв, между тем, продолжал:

— В случае некоторых сложностей по доставке нашего экспедиционного корпуса, мы получим время на доведение его до порядка. Таким образом время выиграем дважды, оно станет нашим союзником. Сперва в том как скоро окажемся в виду неприятеля, а я напомню, что от Амстердама до Парижа около пятиста вёрст. Затем в том, что покуда наши войска усиливаются, противник будет терять силы.

— Терять? Терять, граф, вы уверены? — скрипучий и насмешливый голос Нессельроде заставил его вздрогнуть от неожиданности.

— Разумеется, Карл Васильевич. Как может стать иначе?

— Поясните свою мысль поподробнее, граф, окажите любезность. Знаете, я дипломат и не всегда успеваю за военной логикой.

— Извольте, ваша светлость — опомнился Чернышёв, раздасадованный, что перед лицом императора его зовут графом, тогда как он не может позволить себе подобной фамильярности к человеку обходящему его по старшинству в произведении, титуле и возрасте.

— Кроме того, я не совсем понимаю о каких наших союзниках вы говорите, граф. У нас есть союзники? Во Франции?

— Он говорит о лигитимистах, граф, — вмешался Николай, — к чему притворное непонимание?

— Лигитимистах?! А каких именно? Сколь мне известно, их там много. Бурбоны, орлеанисты, бонапартисты, наконец. Предвосхищая ваш ответ, предположу, что речь идёт о сторонниках низложенного короля. Но он отрёкся, как и его сын. Даже их люди теперь сами не знают кого поддерживать, Карла, Луи или их внука.

— Низложение законного государя силой оружия не лишает его прав на престол.

Нессельроде остолбенел. «Попробовали бы вы, ваше величество, сказать такое при живом Константине, — подумал он, — да и сейчас перебор».

— Вспомните Бонапарта, — продолжал император, понявший невысказанную мысль министра, — он был предан маршалами и подписал отречение. Однако, стоило его ноге ступить на землю Франции, как вырванное силой отречение осыпалось прахом.

— Разве у нас есть Наполеон, ваше величество? Карл Десятый больше походит на своих предков Людовиков. К тому же он стар, немощен и серьёзно болен.

— Он законный государь и этого должно быть довольно! Напрасно мы позволили его свергнуть. Не случись польского мятежа, он бы царствовал и поныне.

Нессельроде промолчал, не рискуя заметить, что потому польский мятеж и случился так вовремя. Подобное замечание лишь укрепило бы Николая в решимости «покончить с заразой».

— Они объединятся, ваше сиятельство, и бурбоны и орлеанисты. Думаю, бонапартисты не останутся в стороне. Волки могут грызться между собой, но объединяются против общего врага. Более того, — окрылялся Чернышёв, — все складывается удивительно удачно. Кто наши враги? Некие тайные общества? Отнюдь. Нет никаких тайных обществ, которые бы не контролировались своими правительствами. В противном случае они контролируются чужими правительствами. Французов можно понять, восстановившие против себя всю Европу, потерпевшие поражение на поле брани, они мечтают о реванше, для чего стремятся сеять смуту и ослабить другие государства. То что произошло у нас в Петербурге и к англичан в Лондоне доказывает это. Смутить и столкнуть лбами главных врагов, давайте называть вещи своими именами, вот что они желают. Но Франция не едина, и не может быть едина с тех самых пор как они лишились разума казнив своего монарха. Недооценивать идущие от них зло опасно. Посмотрите — стоило свергнуть короля (в очередной раз!) и сразу мятеж в Польше! Сразу мятеж в Бельгии! Сразу какие-то смуты и беспорядки. Но они поспешили, поторопились раскрыть карты. Чудовищность преступлений у нас и в Лондоне указывает не только на абсолютную беспринципность и жестокость, но и на слабость. Словно поставили все на кон, на одну единственную карту и проиграли. Она оказалась бита. Теперь — расплата.

— Продолжай, граф. — скупо улыбнулся император, которому нравилось слушать Чернышёва.

— У них нет шансов. Враги внутренние — перечисленые вами, ваше сиятельство, легитимисты, здоровые силы Франции. Внешние — мы, англичане, весь Священный Союз. Голландия не простит потерю Бельгии и желает её вернуть. Англия не простит просто потому, что не простит. Кто как не британцы знают своего древнего врага? Пруссия наш вернейший союзник, Австрия ненавидит французов и ваш друг Меттерних сделает всё, чтобы унизить