Андрей Саргаев - Е.И.В. штрафные баталлионы. Часть 1. Страница 36

Большой угломер с телескопом, с четырьмя стеклами, в футляре

Большой уровень с отвесом к телескопу и к диоптрам, самый удобный и самый точный

Другой большой уровень в стеклянной трубке, в которой находится пузырек воздуха

Другой уровень того же фасона, самый маленький из всех, для проведения воды

Другой двойной уровень, для использования в разнообразных работах

Большая готовальня, из самых хорошо отделанных и самых необыкновенных

Два наугольника разных фасонов с полукруглым транспортиром в футляре

Большая медная буссоль в футляре

Пантограф, или инструмент для превращения большого в малое и малого в большое и для всех видов чертежей

Пропорциональный циркуль с подвижной крышкой, деленной на прямые линии и круг

Циркуль для проведения всякого рода эллипсов и овалов

Подставка для установки всякого рода инструментов в поле

Малый письменный прибор, украшенный серебром, самый удобный

Три трактата об устройстве и принципах пользования математическими инструментами, в шести частях

Трактат о пользовании глобусами и все то, что есть самого любопытного относительно движения звезд

Трактат о физических экспериментах

Трактат об устройстве и использовании астролябий

Куплено царскому величеству математических инструментов на шесть сот на двадцать гулдинов. Афанасей Татищев покупал.

Помянутые денги выдал с роспискою и записал: "выдал и записал в день 3 июня". Канцлер Ростопчин."

Глава 16

– Что ни говори, Матюха, а супротив нашей эта землица вовсе негодящая выходит! – старший унтер-офицер Кулькин опёрся на лопату и перевёл дух. – Камни тута одни да песок. А у нас воткни оглоблю, через неделю яблоня вырастет.

– Оно так, – согласился работавший рядом гвардеец. – Да только ведь барская она, не своя…

– Ну ты дурачок, Матвей! – в голосе унтера прозвучала насмешка. – Царские указы не читал?

– Которы?

– Те, что надо, дурень. Не знаю как прочие, но я свои сто десятин выслужил.

– Нешто в отставку пойдёшь, Лексан Юрьич?

– Зачем? Куды же мне без гвардии? Мне без гвардии никак нельзя. Подпишу бумагу на полный пенсион – служить, пока в силе, а там до самой смерти по полсотни рублей в год получать буду. Серебром! А то на офицерски курсы пойду, как их превосходительство советовали. В дивизии таки открывают, говорят и струмент математический государем прислан.

– Не-е-е, а я, как срок выйдет, домой вернусь. Хутор Глинище, может слыхал?

– На берегу Медведицы который? Бывал даже там по молодости. От Царицына-то всего ничего.

– Ага, он и есть. Приеду, значится, весь из себя герой в медалях, и, в первую голову, женюсь.

– Дело хорошее. А потом?

– Да не знаю. Если жив останусь, то и придумаю чего, – солдат кивнул на погибших, для которых они и копали могилы. – Наше дело такое…

– Не боись, – подбодрил унтер и ткнул пальцем за спину, где другая команда торопливо забрасывала землёй яму с застрелившимся час назад подпоручиком Закреневским. – Видишь? Нарушил господин офицер слово о сбережении солдат, данное государю-императору, совесть его со свету и сжила. Теперь вот без отпевания, как пса какого…

– Храбрый человек был, – пожалел самоубийцу Матвей.

– Храбрость-то с дуростью не путай! И вообще, хватит базлать, работу заканчивать надобно! А то, вишь, батюшка уже кадило раздувает.

Священника, рекомендованного в дивизию лично отцом Николаем, тем, что из Красной Гвардии, уважали. Именно уважали, но не любили за тяжёлую руку и своеобразные епитимии, накладываемые на согрешивших. Положит, бывало, прочитать двести раз "Отче наш", да не просто так, а во время учебной сабельной рубки. Или полтыщи земных поклонов в полном снаряжении, да с набитым песком ранцем. А до места поклонов ещё бежать три версты, а после них по мишеням тридцать патронов выпустить. Изверг, как есть изверг. А сам стоит рядышком, в бородищу ухмыляется. И попробуй слово поперёк сказать – брови нахмурит, старые шрамы на лице кровью нальются… жуть! Лучше не грешить.

Страшная головная боль с постоянными приступами тошноты не выпускала полковника Бенкендорфа из шатра. Он лежал на раскладной походной койке под клетчатым трофейным пледом и прислушивался к доносившимся снаружи звукам. Вот затихло шорканье лопат о землю – гвардейцы закончили копать могилы. М-да… едва ли не четверть состава отряда останется здесь навечно, а если считать гусар, то почти треть. И всё из-за одного мерзавца… с помощью самоубийства сбежавшего от суда и виселицы. Разжалование было только первым шагом к петле. Сбежал. Ах, как благородно – тонкая ранимая душа дворянина не выдержала участия в казни захваченных шотландцев. Ублюдок!

– Шапки долой! – послышался голос капитана Денисова.

И тут же глубокий бас отца Димитрия завёл заупокойную службу. Но что это? Молитва прервалась громким возгласом:

– Срочно позовите Его Превосходительство! Государственное дело!

Какого чёрта, прости Господи? Александр Христофорович растёр лицо руками, в надежде, что его цвет хоть немного будет отличаться от зелени мундира, и попытался подняться на ноги. Но тут же коварный потолок поменялся местами с полом, и вбежавшие офицеры обнаружили своего командира лежащим ничком. По счастию, пребывающего в полном сознании.

– Г-г-господин п-п-полковник! – капитан Денисов совершенно бледен и заикается, что раньше за ним не замечалось. – С-с-срочно т-т-требуется в-в-ваше п-п-присутствие!

– Неужто самого Нельсона поймали?

Офицер шутку не поддержал и отвёл взгляд:

– Х-х-хуже…

Опираясь на плечо неизвестно каким образом оказавшегося тут старшего унтер-офицера Кулькина, Александр Христофорович встал, чуть покачнулся, удерживая равновесие, и решительно последовал к выходу:

– Показывайте.

Его повели на небольшой пригорок, где у свежевырытой общей могилы лежали тела гусар. Денисов, справившийся с заиканием, мрачно указал на одно из них, выделяющееся грязным, но когда-то белым мундиром среди красных с золотом ментиков и доломанов.

– Вот.

У невысокого, склонного к полноте конногвардеца отсутствовало лицо – жуткая рана от сабельного удара, а поверх неё сплошной пороховой ожог, исказивший черты до неузнаваемости. Но сердце дрогнуло, опознав знакомое…

– Задело взрывом уже после смерти, – заметил капитан.

– Вижу, – глухо ответил Бенкендорф и, опустившись на колени перед телом, поправил у него на груди простреленную в нескольких местах ленту. – Здравствуй, Константин…

– Это точно он?

– Он, – Александр Христофорович перекрестился и закрыл глаза. – Вот это кольцо на руке… его когда-то подарила моя сестра.

– Но зачем?

– Зачем подарила?

– Нет, – Денисов присел рядом. – Зачем он это сделал?

– Видите ли, Сергей Николаевич, – полковник замолчал, выбирая слова. – Впрочем…

– Понимаю, не моё дело, – капитан попытался подняться, но был остановлен за руку.

– Не понимаете. Просто он… он тяжело переживал холодность, даже разрыв в отношениях с отцом, случившийся после неудачного покушения. И вот итог. Захотел доказать, что представляет из себя не только носителя великокняжеского титула, но и человека, офицера, продолжателя славных отцовских дел.

– Я сочувствую, Александр Христофорович, – негромко произнёс Денисов. – Вы были дружны с детства?

– Почти. После смерти матушки, мои сёстры воспитывались под опекой Марии Фёдоровны. Но сочувствие нужно не мне – ей. Какой-то злой рок преследует государя – потерять в течении полугода двух сыновей и старшую дочь… Боюсь, это слишком сильный удар.

Бенкендорф оборвал себя на полуслове, поймав на крамольной мысли – предыдущие потери и испытания лишь улучшили характер Павла Петровича, почти полностью уничтожив скверные черты, и усугубив положительные. Что станется в этот раз? Только одному Господу ведомо.

– Прикажите продолжить похороны, Сергей Николаевич, а я здесь побуду. Идите же, капитан!

Целик совпал с мушкой, задержка дыхания, палец выбирает свободный ход спускового крючка… выстрел! Отдача сильно толкает в плечо, и внизу, на набережной, падает в воду размахивающий шпагой шведский офицер.

– Ты бы поосторожнее, батюшка, – неодобрительно покачал головой Тучков, выпуская пулю точно в грудь вражескому барабанщику.

Отец Николай, пригибаясь, перебежал к другому окну, выстрелил, и вжался спиной в простенок. На припорошенном пылью от отбитой штукатурки лице промелькнула улыбка:

– А ты за меня не беспокойся, – священник заглянул в патронную сумку, висевшую на ремне поверх рясы. – Моя жизнь Господом отмерена, и только ему ведома. Чем причитать, лучше бы зарядами поделился.

Капитан развёл руками – у самого, мол, кот наплакал.

– Это плохо, – вздохнул батюшка и опять заглянул в сумку. – Совсем плохо.

Бывшие штрафники, а ныне красногвардейцы, держали оборону в доме тайного советника Брюховицкого, не пуская неприятеля к Михайловскому замку, где кроме штаба генерала от инфантерии Кутузова, находились малолетние дети императора Павла Петровича. Двадцать четыре винтовки, двадцать четыре шпаги, две тысячи четыреста патронов нового образца… Много или мало?