Николай Андреев - За Русь святую! Страница 36

А депутаты сами оказались в замешательстве. До них уже дошли известия о мятеже волынцев и павловцев, быстро подавленных усилиями Кирилла Владимировича Романова. К тому же нигде не могли найти Александра Федоровича Керенского: его жена сообщила, что муж поздно вечером направился куда-то, с полным решимости лицом. До этого кто-то ему звонил, кажется, из трудовиков.

Представители левых партий неистовствовали: они обвиняли всех и вся в предательстве народа, избирателей, тех, кто доверился Думе, в новом Кровавом воскресенье. Однако и они примолкли, едва пришла новость о мятеже в Кронштадте: матросы, давным-давно волновавшиеся, подняли красный флаг, перебили офицеров и немногочисленных верных строю сослуживцев и теперь заперлись на острове, громя все, что под руку подвернется.

Удар за ударом в дубовую дверь. Капитан первого ранга Сидорков встал у узкого окна-бойницы, выходившей на воды Балтики. Куски льда плавали по темной воде. Небо только-только начал озарять рассвет: редкие алые лучики прорезали тьму, кромсая ее на части, дарили надежду.

— Ух, гад! Заперся! Ломи, братва, ломи! — петли уже почти не выдерживали. Сыпалась штукартурка.

В Кронштадт как-то просочились вести о том, что запасные батальоны подняли мятеж, что народ вот-вот выйдет на баррикады, требуя мира и хлеба. И полыхнуло…

В крепости собрались самые горячие головы со всего флота, не нюхавшие дыма немецких линкоров и не попадавших под пули их пулеметов в десантах, не смотревшие на проплывавшие у самого борта мины. Безделье и муштра, вечное, опостылевшее однообразие: многих это может свести с ума, чаще же — может привести к тупой ярости, к желанию поменять, любыми способами поменять, чтобы не так, как раньше, чтобы хоть как-то иначе…

Матросы "поднялись", перебив всех офицеров, что пытались удержать их от восстания, предотвратить это. Началась бойня, избиение кучки людей толпой озверевших, опьяненных чувством безнаказанности (они-то еще не знали, что устроили за бунт запасным батальонам) балтийцев.

Офицеры-балтийцы не сдались просто так. Они сражались до конца, как могли, защищая свою честь и выполняя священный воинский долг. Многие смогли укрыться в кабинетах и арсеналах, закрепиться там с оставшимися верными царю и порядку матросами.

Капитан первого ранга Кирилл Сидорков смог найти защиту за дверью кабинета. Но и за ним "пришли",

Капитан крутил барабан "нагана", пересчитывая оставшиеся в нем патроны. Три штуки. Много, это очень много. Даже если бы остался только один патрон — этого было бы достаточно.

Толчок в дверь — и та обрушилась вниз, ухнула на пол, подняв столб пыли. Кирилл, не целясь, дважды нажал на курок револьвера, направив его в своих бывших подчиненных. Два выстрела. Оба — в цели. Сидорков, вздохнув, приставил "наган" к виску и нажал на курок. В последний раз в своей жизни. Капитан уходил к Богу только с одною мыслью: отчего люди перестают быть детьми, ведь не рождаются же они такими жестокими и охочими до чужой крови…

К этому "благому делу революции" присоединились рабочие нескольких заводов, уничтожив полицейские участки на Выборгской стороне и начав строить баррикады. Везде царила анархия. И люди испугались, просто испугались, поняв, что же происходит, чем оборачиваются беспорядки…

— Пали!

Стройный залп из полутора десятков винтовок и револьверов по улице. Люди внизу даже не расступились, не дрогнули, когда на мостовой оказалось еще несколько трупов. Толпа неистовствовала, ломая двери полицейского участка.

— Порешат нас, братцы, — бесстрастно заметил один из околоточных, перезаряжая револьвер. — Как есть, порешат, как германьца.

— Отставить панику, — хлестко приказал офицер. — Мы еще им покажем, что значит полицию не уважать. Ребяты, ну-ка, еще залп!

Работяги из соседнего завода выломали фонарный столб и, перехватив его наподобие тарана, пошли на "штурм" участка.

Сам Родзянко, собравший "совет старейшин" Думы утром двадцать седьмого февраля, ударился в панику, посылая одну телеграмму за другой в Ставку, а затем рассказываю старейшинам-лидерам думских фракций и некоторым членам Государственного совета, что же происходит в столице и Кронштадте.

Старейшины Думы нервничали, ругались, и не могли понять, что же делать: бунт ширился. Превращаясь в революцию, и было непонятно, увенчается она успехом, или бунтовщиков вздернут на фонарях. Приходили вести, что по городу разъезжает на грузовиках и броневиках какая-то воинская часть, никого не щадившая на своем пути, ни офицеров, ни солдат, ни полицию, ни манифестантов. Другие утверждали, что над бронеавтомобилем, что едет во главе колонны, развевается русский триколор, а третьи — что из грузовиков несутся слова "Боже, царя храни!", а вместо флага — хоругвь. Сперва эти слухи приняли за бред перепуганных или пьяных, однако…

Однако перед Таврическим дворцом остановилось семь грузовиков, из которых быстро-быстро стали выбегать солдаты, разворачиваясь в боевые цепочки, расставляя пулеметы, чьи дула смотрели на волнующийся, потерявший сон Петроград.

А из броневика, на котором не было ни хоругви, ни триколора, ни красного знамени, вышел Кирилл Владимирович Романов. Вид у него был невероятно внушительный: хмурый, решительный, пронзительный взгляд усталых глаз, револьвер в раскрытой кобуре, несколько офицеров и солдат, все в орденах и медалях, за спиной. Один даже, особо рослый детина, прихватил где-то ручной пулемет Льюиса. Массивное оружие чем-то напоминало морское орудие, обрезанное, с приделанной к нему ручкой и дисковым магазином, с чуть сужавшимся к концу стволом. Завершали "картину масло" сошки, на время похода собранные и сложенные вдоль ствола. Эту бравую команду не посмели не то что остановить, но даже узнать, по какому поводу вооруженный отряд находится в Таврическом дворце.

Кирилл быстро нашел кабинет Родзянко, жестом приказал остаться в коридоре всем, кроме солдата с ручным пулеметом, и, постучав в дверь, вошел.

"Неизгладимое впечатление" — это слишком мягко сказано о том эффекте, который произвело появление Сизова среди старейшин. Родзянко остался сидеть, даже, кажется, вздохнул с облегчением. Монархист Шульгин улыбнулся, глядя на пулемет. Милюков вскочил со стула, затем снова сел. Гучков же замер, похоже, он менее всего ожидал увидеть так скоро Кирилла с "ординарцем"-пулеметчиком.

— Кирилл Владимирович, как это понимать? — все-таки первым проснулся Львов. — Что здесь делает этот солдат?

— Это мой ординарец, доверенное лицо, — "доверенное лицо" вытянулось во фрунт, да так, что аж пол заскрипел, а ствол "Льюиса" замелькал с невероятной скоростью перед глазами "старейшин". Те зачарованно, как будто под гипнозом, провожали дуло ручного пулемета глазами. — Господа, боюсь, в городе начались настоящие беспорядки. Несколько запасных батальонов попытались присоединиться к манифестантам, подняли оружие на офицеров, но мне удалось их утихомирить. Временно, конечно, у меня слишком мало людей. Восстал Кронштадт, так что у нас под боком настоящее гнездо проказы, откуда по всему Петрограду будут распространяться миазмы революционной заразы. Вы же все помните пятый год? Боюсь, в условиях войны события будут развиваться намного хуже. Мы не можем этого допустить, господа. Поэтому я прошу Вас, Михаил Владимирович, отправить нескольких человек из собравшихся здесь в Ставку, к Его Императорском Величеству. Я сомневаюсь, что Николай понимает всю глубину царящих здесь беспорядков. Но, боюсь, нужен какой-нибудь решительный шаг, который заставит людей прекратить беспорядки и продолжить работу на благо победы над врагом.

— Да, Кирилл Владимирович, мы хотели поступить подобным образом. Однако… Что там происходит, в городе? Мы слышали отдаленную стрельбу, крики. Кажется, к дворцу подъезжали какие-то грузовики, — Георгий Евгеньевич заметно волновался: он не знал, как быть. Никто не ожидал, что беспорядки разрастутся в таких масштабах, а гарнизон поддержит манифестантов.

— Это солдаты, прибывшие с Румынского фронта, сейчас они окружают Таврический дворец, чтобы защитить его в случае нападения восставших. Люди должны понять, что символ власти, Дума, остается островом спокойствия посреди хаоса. Но несколько сотен человек не смогут удерживать дворец, если весь гарнизон выйдет из повиновения. Я лишь надеюсь на генерала Хабалова и на Его Императорское Величество. Можете быть уверены, господа, что Дума получила достаточные силы, дабы поддерживать хоть какое-то подобие порядка в центре столицы. Но — не более.

— Спасет положение только отречение, я в этом уверен целиком и полностью, — высказался Гучков. — Иного выхода я не вижу. Правительство доверия уже не поможет. Массы просто не пойдут. Нужно отречение.

— Пусть Николай издаст указ о создании нового правительства, а затем отречется в пользу наследника. Думаю, что это утихомирит самых буйных, — Шульгин вздохнул. Он был единственным монархистом среди "старейшин", и ему нелегко давались слова об отречении. Однако он понимал, что без решительных, действенных шагов монархия может быть сильно поколеблена. И это — в условиях войны. Такого нельзя допустить, кто еще будет удерживать армию и страну от развала.