Добивающий удар (СИ) - Птица Алексей Страница 36

Ему хотелось любить, а не иметь. Девушка ему нравилась и строгой чистотой, и обликом, и вообще всем. Немного смущаясь, чего с ним никогда прежде не случалось, он предложил девушке конфеты. Та взяла, с любопытством ища повкуснее. Через десять минут адъютант принёс две маленькие кружки с кофе.

— А зачем вы хотели меня видеть? — с трогательной наивностью спросила девушка. Но глаза её, впрочем, говорили об обратном. Она прекрасно понимала, что для общения, но надо же соблюсти приличия.

— Зачем? Вот хочу у вас спросить совета.

— Какого? — девушка маленькими пальчиками подхватила конфету в яркой обёртке и, развернув её, быстренько укусила за бочок.

— Вот не знаю, как мне быть. Жить здесь или же в Смольном?

— Да?! А почему не у себя дома? У вас же есть квартира, и жена, и дети.

— Квартира есть. А жены нет. Она с детьми уже давно уехала. Мы развелись, но здесь опасно, и я был вынужден ради наших общих детей отправить её в Испанию, а сейчас они уехали ещё дальше, в Аргентину. Это уже навсегда. Но они не будут ни в чём нуждаться, пока я жив.

Девушка быстро прожевала конфету, сделала маленький глоток кофе из кружки и потянулась за следующей конфетой.

— Я поняла, вам сейчас тяжело.

«Ещё как тяжело!», — хотелось сказать ему, но он промолчал.

— Да, мне очень хотелось вас увидеть и поэтому я набрался наглости и пригласил вас к себе в правительство. Если вы не против, я бы хотел приехать к вам домой, чтобы пообщаться с вами и вашей милейшей матушкой. Мне достаточно хоть иногда видеть вас, если вы, конечно, не будете против.

Нина Оболенская, у которой в голове после слов Керенского о разводе сложился пазл возможного замужества, сейчас даже не сомневалась в том, встречаться или нет. Ей очень импонировало внимание взрослого мужчины, который порядочно отнёсся к своей бывшей жене. А судя по манерам и высказываниям министра, она ему нравилась. А что ещё нужно молодой девушке?

Защищённость, любовь, достаток. Всё это мог ей предоставить Керенский. У неё не было пока особых чувств к этому мужчине, но почему бы и нет?

— Я тоже рада вас увидеть и вообще, выбраться из дома мне сейчас за счастье.

— Рад, что я вам помог развеяться от постоянного сидения дома. Позвольте тогда узнать, когда я смогу вас посетить?

Княжна запустила пальчики в коробку и выудила оттуда очередную конфету.

— Я каждый день абсолютно свободна, и мы с маменькой будем ждать вас в любой день.

— Хорошо. Как только я смогу, обязательно к вам заеду. Прошу вас, возьмите с собой конфеты, — сказал Керенский, увидев, что девушка засобиралась, несколько смущённая.

Княжна согласно кивнула и ссыпала в свою сумочку оставшиеся несъёденными конфеты. Блеснул воронённым боком дамский револьвер, это не укрылось от глаз Керенского. Он улыбнулся. Нина, поймав его улыбку, улыбнулась в ответ. Подавшись душевному порыву, Керенский схватил руку девушки и приложил её кисть к своим губам.

Прикоснувшись к нежной коже губами, он посмотрел прямо в голубые глаза девушки. Нина тут же залилась румянцем и мягко высвободила руку.

— А как мне добраться обратно?

— Вас довезут. Мишкааа!

В дверь постучались, и на пороге тут же возник Мишка собственной персоной.

— Отвези, пожалуйста, барышню обратно. Если ей нужно ещё куда, то сопроводи её до этого места, а потом домой.

— Будет сделано, вашбродь, — и Мишка посторонился, пропуская вперёд барышню.

Керенский тяжело вздохнул и отвернулся. Подойдя к окну, он задумчиво посмотрел на улицу. За окном была обычная Питерская погода: то светило солнце, то набегали быстрые тучи, заволакивая собой все небо. В канале плескалась мелкой волной вода, по набережной ходили люди.

А он по-прежнему был один. Керенский стоял и смотрел в закрытое окно, налетел порыв ветра, принёсший с собой капли дождя. Влагой покрылось окно, влагой покрылись щёки Керенского.

Он смотрел вдаль, и с его глаз катились редкие капли. Говорят, что настоящие мужчины не плачут. Возможно, но сейчас он позволил себе минуту слабости, оплакивая себя того, прошлого, с которым сейчас расставался навсегда. Нежный овал лица и тонкие руки девушки пробудили в его ожесточившейся душе какие-то чувства, что и прорезались на лице редкими каплями собственных слёз.

Он смотрел в окно и не видел ничего, уносясь мыслями далеко-далеко в своё детство. Он вспоминал заботливые руки матери, твёрдые руки отца, школу, институт, работу. Последняя мысль заставила его успокоиться. Правая рука смахнула с лица пару слезинок, которые, медленно стекая по щекам, теряли с каждым миллиметром кожи свой размер.

Нужно работу работать, а не сопли жевать. Работать, работать, работать. Завтра на двенадцать дня было назначено совещание с командующими, нужно было подготовиться к нему самому и подготовить некоторых людей, которым предстояла после этого собрания определённая миссия.

Он сел за стол и принялся работать с документами, отринув все эмоции, не нужные для работы.

В это время Нина Оболенская благополучно доехала до дома и вся раскрасневшаяся забежала в комнату. Мать настороженно посмотрела на неё.

— Всё хорошо?

— Да, угостили конфетами и восхищались мною!

— И это всё? — удивилась мать.

— Ну, ещё он поцеловал мне руки и рассказал, что окончательно развёлся, но по-прежнему содержит жену, одинок и хотел бы со мной встречаться. Просил приехать к нам, чтобы пообщаться со мной и тобой, мама.

— Удивительно! Но он тебе нравится?

— Не знаю, скорее да, чем нет. Он так смотрел на меня, так смотрел.

Мать вздохнула.

— Хорошо, подождём, дальше будет видно.

***

Керенский задумался. Ему ещё предстояло решить проблему чехов и словаков, проблему пленных и ещё множество других вопросов. По поводу чехов и словаков: пока на фронте действовала только одна Первая Гуситская стрелковая дивизия, но уже в военном министерстве лежала бумага с просьбой сформировать целых корпус из чехов и словаков.

А французский военный атташе, как сказал генерал Поливанов, очень сильно на этом настаивал, намекая, что вооружить их они и сами смогут. И, может быть, заберут на свой фронт. Предыдущий военный министр Гучков почти дал своё принципиальное согласие на это, но вопрос пока завис в стадии разработки.

А ведь интересно так получается. Керенский, вспоминая историю, задумался. В середине 1917 года формируется целых корпус из инородцев, до этого сражавшихся против русских. Томаш Масарик активно лоббировал переподчинение чехов французскому командованию с целью вывода корпуса из России.

Дальнейшее настолько было путано и непонятно, что мало походило на правду. Особенно много у Керенского было вопросов, как всего лишь один неполный корпус умудрился захватить большие территории и активно сражался в обстановке отсутствия подвоза, рьяно стремился во Владивосток, потом обратно. Этот корпус натворил много дел, и Керенский не хотел, чтобы эти ренегаты и ставленники союзников стали одним из камней, которые лягут на чашу весов истории.

На одной из карт были помечены лагеря военнопленных, разбросанные тут и там по территории Российской империи, много было их в Сибири, много в Туркестане, но были и в Центральной России.

Грубо выругавшись, пользуясь тем, что его никто не слышит, Керенский тяжело заходил по кабинету, пытаясь сосредоточиться и понять, какие шаги ему нужно предпринять в этом направлении. Мыслей было много, понимания — ноль!

Военнопленные — это ещё один фактор случайности, который надо исключить любой ценой из козырей его противников. Самому использовать его не хотелось. Наёмник он и есть наёмник. Ему возвращаться домой, а Венгрия — не та страна, в которой любят Россию, а значит, нет причин придерживаться договора. Сегодня они защищают тебя, завтра они же уже пинают твоё тело штыками и прикладами. Ничего личного — только бизнес. Это же не швейцарцы.

Однозначно с военнопленными надо было что-то делать и самое лучшее, что мог придумать Керенский, это отправить все формирования чехословаков на Румынский фронт, пусть там с румынами и цыганами воюют. И вообще, всех военнопленных нужно жестом доброй воли отправить домой, через Армению, например. А взамен запросить собственных пленных. Спорное решение, но как есть. Больше ничего ему в голову не приходило.