Распутин-1917 - Сергей Александрович Васильев Страница 36

Совсем другое чувство испытывает человек, выходящий на перрон провинциального полустанка. Здесь даже мухи летают медленнее, а частота, с которой дворник машет метлой, составляет малую толику от активных колебаний его столичного коллеги. Зато у пассажира создаётся благостное духоподъёмное чувство, будто именно его тут ждали-ждали и наконец-то дождались. Как минимум, каждый приехавший становится объектом пристального любопытства, как максимум — мишенью всех известных в этой местности маркетинговых приёмов облегчения его кошелька. Но даже такое внимание всё равно радует, ибо быть в его центре всегда приятно.

Сегодня скромный полустанок Сестрорецка был не по сезону оживлён. В центре расположился духовой оркестр местных пожарных и небольшой, но ладный строй в военных мундирах. Редкие в это время года обитатели городка перешёптывались и подтягивались ближе, гадая, что за важную птицу занесло в их края.

Распутин с Непениным недоумевали, услышав звуки оркестра. Робко выглянув из вагона, они с удивлением оглядели ряд блестящих на солнце касок и духовых инструментов, переглянулись и сделали первый шаг на перрон.

— Ваше высокопревосходительство! — чёткий, натренированный голос профессионального военного прервал марш и заставил оглянуться. — В честь вашего прибытия, а также приезда нашего боевого товарища, почётный караул отряда особого назначения атамана Пунина построен! Исполняющий обязанности командира отряда, отставной штабс-капитан Ставский!…

(*)Цитата из статьи "Кончина века". Автор — Михаи́л О́сипович Ме́ньшиков — гидрограф, журналист, публицист и общественный деятель. Сотрудник газет «Неделя», «Новое Время» и ряда других изданий. Издатель-редактор журнала «Письма к ближним». Один из идеологов Всероссийского национального союза, Союза по борьбе с детской смертностью. Первый русский литератор, расстрелянный большевиками.

Удивительный факт: и русского поэта Николая Гумилёва, и русского публициста Михаила Меньшикова обрёк на казнь один и тот же человек, чекист Якобсон. Загадочная личность — неизвестно откуда появился, неизвестно куда исчез (на самом деле расстрелян в 1940 году)

Глава 15. Другой России у меня для вас нет…

— Здравствуйте, Михаил Афанасьевич! Не ожидал вас здесь увидеть.

Распутин с любопытством разглядывал Булгакова, пока тот осматривал Григория и делал перевязки.

— Да где ж мне ещё быть? Так получилось, что организованный вами походный госпиталь оказался самым близким к Митаве, а я — единственным квалифицированным лекарем при нем. И текли к нам санитарные обозы, пока фронт не укатился на Запад. После всей этой некрасивой истории с судами офицерской чести он стал единственным местом, где лечились пунинцы. Прямо на той мызе у реки Аа нас всех нашёл генерал Вандам и организовал эвакуацию раненых сюда, в Сестрорецк. Не мог же я их оставить без присмотра. Крайне интересно и познавательно было наблюдать прооперированных вами. Методика лечения частично открытой раны впечатляет и требует популяризации, чем я сейчас и занимаюсь — пишу работу для нашей академии…

— А как ваш крестник?

— Яша? Ещё не бегает, но уже порывается. Вам, как своему спасителю, он приготовил сюрприз, но об этом расскажет сам…

— А что за некрасивую историю вы упомянули?

Булгаков присел на стул, поморщился, словно ему предложили вспомнить вчерашнюю пьяную драку.

— Наши охотники захватили штаб 8й германской армии во главе с фон Кирбахом. Но захватили, как оказывается, нечестно, уронив офицерское достоинство…

— Это про переодевание в немецкую форму?

— Именно! По всем полкам прокатилась очень хорошо организованная волна собраний и заочных судов, где возмущенная офицерская общественность клеймила позором недостойные методы, не соответствующие понятиям русского офицерского корпуса. Всё произошло так быстро, массово и слаженно, что даже у нейтральных наблюдателей закралось подозрение о наличии единого сценариста и режиссёра этого действа.

— Стало быть, все фронтовики в едином порыве осудили? — огорчился Распутин.

— Что вы, конечно нет! Дело иногда доходило до дуэлей! Но распоряжение “осудить” пришло с такого верха, — Булгаков перевёл взгляд на потолок, — а штабисты, проводившие собрания, оказались настолько настойчивы, что голоса поддержавших операцию потонули в сонме возгласов “распни его”. В результате все офицеры пунинского отряда подали в отставку, и если бы не генерал Вандам…

— … тоже оказавшийся в отставке…

— Да, за отказ принести извинения фон Кирбаху и за публичное оскорбление, нанесенное союзникам в лице майора британской армии… Всё время забываю его фамилию…

— Торнхилл?

— Он самый!

— Майор тоже осуждал неправильные методы ведения войны?

— Наоборот — попытался предложить своё покровительство. Как он сказал, “несправедливо обиженным самодержавием у нас есть что предложить”. Намекал на сотрудничество с ним ради изменения ситуации… Вот генерал и не выдержал…

— Понятно. Значит во врагах у нас еще и англичане.

— Совсем нет. Их эмиссар еще раз появлялся здесь совсем недавно. На этот раз шпак статский. Вежливый, учтивый до приторности, рассыпался в комплиментах. А до него наведывались французы. Тоже сочувствуют. Сулят помощь, но предлагают подписать какие-то бумаги…

— А как звали посетителей, не запомнили?

— Британцев даже не видел. А с французами общался. Самый шустрый из них — с немецкой фамилией — капитан Дальберг..

— Как тесен мир…

— Знакомы?

— Не лично, но очень детально… Что хмыкаете, Михаил Афанасьевич?

— Да вот, осматривая ваши раны, убеждаюсь, что вы — человек необычный не только духом, но и телом… Ума не приложу, почему они так медленно заживают. Чистые, не воспалённые… С рукой вам просто повезло. Кожу, как бритвой срезало и ушиб, само собой, а сухожилия целы. Беспокоит?

— На удивление — нет. Уже знаю, что болезненные ощущения пройдут в течении трех дней, а заживление…

— Вот и я о том же… Ну хорошо, будем наблюдать. Я — за вами, а вы — за всем остальным. Очень ждали вас, Григорий Ефимович, очень… Каких только сплетен не наслушались, каких только историй не напридумывали, когда узнали, что вы — тот самый Распутин…

— Надеюсь, в этих историях я был не слишком отрицательным, — хитро подмигнул Григорий.

— Наоборот! После ваших подвигов под Митавой нашлись те, кто видел вас и под Гумбиненом, и под Перемышлем, и даже на Кавказском фронте.

— Какая богатая география!

— Так у нас тут, почитай, две сотни штыков и сабель собралось. Со всех фронтов. После эвакуации прибыло лишь два десятка. Офицеров-пунинцев Вандам собрал, а за ними остальной народ подтянулся — казачки пунинские прибились, сочувствующие из других полков, кто не согласился с такой несправедливостью… Все приехали здоровье поправить, а на самом деле — поддержать друг к другу. Дачи генеральской давно уже не хватает. Размещаются кто как может. Все жаждут дела, ждут чего-то… Чувствуют, что кипит всё вокруг, дрожит земля под ногами, как вулкан просыпается, а что делать — не понимают. Может