Андрей Семенов - Минус Финляндия Страница 38

Коля не нашел ответа. В общем-то, это справедливо, но что-то все равно не так.

— Я не спрашиваю тебя про прежнюю службу, — снова начал разговор Гольдберг. — Но судя потому, что мне вчера пришел приказ комиссара госбезопасности Рукомойникова с требованием вернуть тебя обратно в двадцать первый лагерь, ты натворил что-то из ряда вон выходящее.

— От Рукомойникова?! — Коля поперхнулся чаем и с тревогой посмотрел на майора.

— Ну да. Его подпись стояла.

— И что ты думаешь делать? — не без тревоги в голосе спросил Коля своего былого однокашника.

— Вообще-то гэбня мне по уху, — раздумчиво начал Гольдберг. — Но если ты так соскучился по лагерю, то я тебя оставлю здесь, а там тебя встречным этапом подберут и отконвоируют на восток.

— Нет, Марик, по лагерю я соскучиться за три дня еще не успел.

— Ну и правильно, — одобрил майор. — У меня на тебя другие планы.

— Какие?

— А ты послушай, — Гольдберг посмотрел Коле в глаза. — Какой-то там гэбэшный комиссар для меня — ноль без палочки. Пусть он в своей Москве командует, а не у меня в роте. Я сюда назначен приказом командующего фронтом маршала Рокоссовского. Слыхал про такого?

— Ну, как же…

— Так вот, — продолжил майор. — В моей роте хозяин — я. Я и только я решаю, кто завтра будет жить, а кто перестанет дышать уже сегодня. Отпустить тебя на все четыре стороны я не могу, не имею права. Но есть два пути. Первый: ты можешь с риском для жизни искупить, как говорится, вину кровью. Потом я тебя исключу из списков роты в связи с переводом на новое место службы. Но этот путь очень опасен. После атаки из роты редко когда полсотни человек набирается живых. Поэтому я предлагаю тебе второй путь.

— Какой?

— Ты больше не заключенный. НКВД не имеет никакой власти над тобой. Ты — рядовой Советской армии. Пусть в штрафной роте, но — рядовой. Военнослужащий. На тебя распространяется действие всех приказов наркома обороны. В одном из них сказано, что после трех месяцев службы в штрафной роте или штрафном батальоне считается, что штрафник отбыл наказание и подлежит переводу в обычную часть, даже если он и не имеет никаких ранений. Понял?

— То есть, — Коля начал понимать, что его однокашник Марик дает ему вполне реальный шанс уцелеть. — Ты меня держишь при себе как ротного писаря, я числюсь в списках штрафной роты, но в атаки не бегаю, а через три месяца…

— А через три месяца я тебе выписываю чистую красноармейскую книжку и через друзей устраиваю тебя на армейский узел связи. А с узла связи нашей Шестидесятой армии ты уже сам можешь выйти на свое бывшее командование и похлопотать о возвращении тебе офицерского звания.

— Ловко! — восхитился Коля умом Гольдберга.

— Еврей потому что! — скромно улыбнулся тот.

— Можно еще чаю?

— Конечно, — Гольдберг выплеснул ополоски прямо под стол, насыпал в стаканы свежей заварки и залил кипятком.

— А как же ты себе схлопотал такое теплое местечко? — задал Коля давно интересовавший его вопрос. — Штрафники, значит, бегут в атаку, а вы страхуете из пулеметов, чтобы они назад не повернули. Так всю войну можно провоевать и до Берлина дойти без единой царапины.

Майор понял намек, который показался ему неприятным.

— Ты думаешь, что я из штаба, из адъютантов прямиком в командиры штрафников попал?

— А как еще? Провинился перед хозяином — тебя и сослали.

— Да ты, я вижу, вообще ничего в войсках не смыслишь. Я тебя не слишком удивлю, если скажу, что в постоянный состав штрафных рот и батальонов отбирают лучших сержантов и офицеров? Лучших! И обязательно — награжденных. Взять, к примеру Ворошилова. Воюет второй год. У него медали «За Отвагу» и за «Оборону Сталинграда». Слыхал про дом Павлова? Так вот, у Ворошилова тоже был свой дом в Сталинграде, где он три недели в окружении держался. Рассказывал, что когда «юнкерсы» бомбили, они вылезали и почти вплотную подползали к немецким позициям, чтобы под бомбы не попасть. Потом отползали обратно и отражали атаки. Сержант Павлов стал Героем Советского Союза, а сержант Ворошилов — старшим сержантом и получил орден Красного Знамени за Сталинград. А за Курскую дугу ему орден Славы вручили. Он одним из первых в Белгород ворвался вместе со штрафной ротой. Вот так-то! За время войны Шестидесятую два раза переформировывали. Оба раза от нее после боев не больше бригады оставалось. И оба раза Ворошилов сумел уцелеть. Счастливчик. Везунчик.

— Ого! Серьезный парень. А ты?

— И я. Меня в должности не генерал Черняховский утверждал, а лично Маршал Советского Союза Рокоссовский Константин Константинович.

— Вы знакомы?

— Еще бы! Я ему с сорок первого связь делал. Начиная с обороны Москвы. А зима была лютая, если помнишь, и вот мы с бойцами…

— Не помню. Меня не было в Москве. Так чем же ты так маршалу не угодил, что он тебя из своего штаба отослал с глаз долой?

Гольдберг посмотрел на Колю, решая, обижаться ли на такие слова или не обижаться. Решив, что до «Дубравлага» навряд ли докатываются фронтовые новости, кроме сводок «Совинформбюро», майор повременил с обидой.

— Ты так ничего и не понял, — вздохнул он в ответ на колкость. — Я же тебе объяснял, что в постоянный состав штрафных рот отбирают лучших офицеров. Если в линейных войсках выслуга идет месяц за три, то у меня — месяц за полгода. Я уже три недели как подполковник, только приказ не зачитан, вот и хожу в майорских погонах. Рокоссовский — маршал прорыва! Там, где Рокоссовский, там жди главного удара. А штрафники идут на самом острие этого удара. За нами уже поднимаются линейные части — танкисты, пехота… Маршалу важно быть уверенным в том, что первый бросок в атаку не захлебнется, что бойцы не залягут под пулеметным огнем немцев, что штрафники оттянут на себя большую часть огня, а под их прикрытием пойдут все остальные. Сотни тысяч, миллионы человек участвуют в подготовке наступательной операции и нельзя допустить, чтобы она захлебнулась на переднем крае только из-за того, что какая-то одна рота не сумела добежать до немецких траншей. Маршал лично разговаривает с каждым командиром, прежде чем назначить его на должность.

— И с тобой разговаривал?

— Конечно, — с гордостью признал Гольдберг. — Еще перед Курском он вызвал меня и обрисовал задачу и ее значение в масштабах фронта. А потом определил меня в Шестидесятую армию командиром штрафной роты. Кстати, маршал перед войной тоже сидел. Он и придумал использовать заключенных на фронте.

— Да ну? — не поверил Коля.

— Точно тебе говорю. Его перед самой войной выпустили и восстановили в звании. Так что, я думаю, и тебя восстановят. Не ты первый, не ты последний. Ну что, пойдешь ко мне в писаря?

Коля допил чай, поставил стакан на стол и посмотрел на своего однокашника Марика.

— Не знаешь, как меня благодарить? — улыбнулся Гольдберг. — Не благодари. Мы с тобой, считай, с тридцать шестого года вместе служим. Уже третий раз нас жизнь сводит. В другой раз я к тебе попаду.

— Нет, Марик, — Коля встал. — Нечего от своей судьбы бегать. Бог даст — выживу, а не даст, то и в писарях от смерти не укроешься.

XXI

Сентябрь 1943 года. Украина, правый берег Днепра.

В конце сентября сорок третьего года Центральный фронт, завершая Черниговско-Полтавскую наступательную операцию, вышел на рубеж реки Днепр. Правофланговая Шестидесятая армия с ходу форсировала его в районе Припяти и захватила плацдарм на правом берегу. Ставка поставила задачу освободить столицу Советской Украины город Киев к седьмому ноября — двадцать шестой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.

Вообще-то мысль была неплохая — освободить Киев, третий по значению город Советского Союза, к этой памятной дате. Совсем даже неплохая, в духе директивы «освободить всю территорию СССР к концу 1942 года», которую издала Ставка полтора года назад. Вот только при этом не учитывались те препятствия, которые исключали выполнение фронтом поставленной задачи.

Войска два месяца вели изнурительные наступательные бои, оторвались от своих баз, растянули коммуникации и были вымотаны и обескровлены до предела. Перед войсками фронта лежала непреодолимая водная преграда — Днепр. Позади него немцы за несколько месяцев соорудили мощные и практически непреодолимые оборонительные сооружения, штурмовать которые означало бы обречь солдат на самоубийство.

Любое из этих трех препятствий являлось непреодолимым для любой армии мира… кроме советской. Всякий командующий, дорожащий своими солдатами и офицерами, берегущий их и не ищущий для них бесполезной смерти, принял бы решение дождаться ледостава и уже зимой по льду переходить через Днепр как по мосту в любом месте, удобном для наступления.

Ставка не стала распускать сопли из-за грядущих чудовищных потерь, так как понятие «сохранение личного состава» ей никогда не было знакомо, а слова «потери, неприемлемые для нации» вообще казались смешными и дикими. В самом деле, что это за нация такая, если она не может лишний раз пожертвовать миллионом-другим своих граждан? И может ли эта нация сама себя называть великой?