Нил Стивенсон - Золото Соломона Страница 38

— Меня удивило, что цель всей вашей жизни в руках у человека, которого вы назвали своей Немезидой.

— Моей Немезидой в том, что касается Монетного двора. В прочих областях у меня иные недруги, — напомнил Исаак.

— Это несущественно. Почему золото царя Соломона хранится не в Севилье, не в Ватикане, не в Запретном Городе Пекина? Почему оно во власти Джека-Монетчика — того самого, которого вы более всего хотели бы видеть на Тайбернском эшафоте?

— Потому что оно тяжелее обычного и тем ценно для фальшивомонетчика.

— Оно куда ценней для алхимика. Как по-вашему, известно ли это Джеку, и знает ли он, что вы, Исаак, алхимик?

— Он обычный проходимец.

— Скорее весьма необычный, судя по тому, что вы рассказали.

— Уверяю вас, что он ничего не смыслит в алхимии.

— Я тоже. Тем не менее я понимаю, что вы хотите получить это золото!

— Какая разница? Ему известно, что я стремлюсь найти его и покарать — довольно и того.

— Исаак, у вас есть обыкновение недооценивать ум всех тех, кто не вы. Возможно, Джек рассчитывает с помощью Соломонова золота заманить вас.

— Если мышь хочет заманить льва — что с того?

— Смотря куда она хочет его заманить. Что, если в ловчую яму с острыми кольями на дне?

— Не думаю, что ваша аналогия применима, хоть и благодарен вам за заботу. Давайте мы покончим со скучными разговорами о Джеке, покончив с Джеком!

— Вы сказали, «мы»?

— Да! Поскольку здесь всего два человека, разумеется, я имею в виду вас и меня. Как мы делили комнату и трудились вместе на заре жизни, так будем действовать и сейчас, на её закате.

— Чем я могу помочь в задержании Джека-Монетчика?

— Вы прибыли из Америки с таинственной целью, проехали через Англию в обществе известного весовщика и, по слухам, предаётесь неким оккультным занятиям в Клеркенуэллском склепе.

— Отнюдь, разве что считать застройку областью чёрной магии.

— Если теперь вы представитесь лондонскому преступному миру в качестве весовщика, владеющего золотом из Америки…

— Я не имею желания представляться лондонскому преступному миру ни в каком качестве!

— Но если бы представились, вы могли бы установить связь с осведомителями Джека и воровским подпольем…

— Второй раз за сегодня я слышу слово «подполье» в таком смысле. Мне всегда казалось, что это род погреба.

— Оно и больше, и куда опаснее, — заметил Исаак.

— Я не намерен иметь с ним ничего общего.

— Если вы сегодня слышали это слово, то, надо понимать, уже сошлись с его представителями, — проговорил Исаак насмешливо, — что ничуть меня не удивляет, учитывая ваши последние знакомства.

Даниель молчал. Он не мог сказать Исааку, что беседует с людьми, упоминающими воровское подполье — такими, как Питер Хокстон, — единственно из желания разыскать пропавшее наследие Гука.

Исаак решил, что ему просто нечем крыть. Будь у Даниеля время, он бы как-нибудь вышел из положения. Однако в дверь постучали. Чуть раньше хлопнула входная дверь: видимо, принесли записку, и слуга пришёл её передать, оборвав разговор в самый неудачный для Даниеля момент. А может, слуга караулил под дверью, чтобы постучать по некоему тайному сигналу Исаака: «Ловушка сработала, скорее прерви нас, иначе он вывернется!»

— Войдите! — сказал Исаак.

Вошёл слуга, тот самый, что провожал Даниеля в кабинет. В руках у него был лист дорогой бумаги с несколькими строками, написанными небрежной рукой знатной особы. Пока Исаак их расшифровывал и обменивался со слугой тихими невразумительными замечаниями, Даниель смог наконец мысленно подытожить разговор начиная со своих слов про гинею.

Чего он ждал? В лучшем случае холодности. Худший вариант рисовался так: Исаак, прознав, что он разыскивает наследие Гука и выполняет поручения Лейбница, вырвет ему сердце из груди, словно ацтекский жрец. Долгую дружескую беседу — если бы некий оракул предрёк её заранее — Даниель бы расценил как триумф. Что ж, возможно, это и впрямь триумф — только не его, а Ньютона. Вне зависимости от того, знает ли сэр Исаак о верности доктора Уотерхауза Гуку и Лейбницу, он решил держать бывшего приятеля под рукой и по мере надобности употреблять в дело.

— Мы так и не коснулись притязаний барона фон Лейбница на создание анализа бесконечно малых, — проговорил Исаак свойским тоном, плохо вязавшимся с его образом, — а мне уже пора уходить.

— Я безмерно признателен, что вы уделили мне столько своего времени, — ответил Даниель, стараясь, чтобы фраза не прозвучала иронически.

— Это мне следует вас благодарить, и, уверяю, предстоящая встреча не будет и вполовину столь приятной! Будь Монетный двор исключительно храмом натурфилософии, заведовать им было бы чистое наслаждение. Увы, мне приходится тратить много часов на дела политического свойства, — последние слова Исаак произнёс, поднимаясь из-за стола.

— Так сегодня виги или тори? — Даниель тоже встал. Всё, сказанное дальше, не имело никакого значения: с тем же успехом они могли обмениваться светскими любезностями на ирокезском.

— Немцы, — отвечал Исаак, пропуская гостя вперёд; видимо, Катерина Бартон или кто-то ещё научили его манерам.

— Немцы и так скоро будут тут заправлять, зачем они докучают вам сейчас?

За дверью кабинета они помедлили, чтобы Исаак сменил шлафрок на поданный слугою камзол.

— Они докучают не мне, а другим людям, более высокопоставленным, со всеми вытекающими последствиям. Я бы предложил вас куда-нибудь подвезти, но вы со мной не поместитесь. Приказать, чтобы вам вызвали экипаж?

— Благодарю, я прогуляюсь пешком, — ответил Даниель.

Они вышли в переднюю, где оказалось очень тесно. Между двумя дюжими молодцами, от которых разило улицей, стоял чёрный вертикальный ящик; за открытой дверцей виднелось алое кожаное сиденье. Исаак залез внутрь и уселся, расправив полы камзола. Слуга застыл рядом, ожидая знака, чтобы захлопнуть дверцу.

— Вы сообщите о своём ответе на мои предложения, — предрёк Исаак. — И не забудьте, что нам надо как-нибудь побеседовать об анализе бесконечно малых.

— Не было дня, чтобы я о нём не думал, — отвечал Даниель.

Дверца захлопнулась. Из ящика чётко донёсся голос Исаака: «Боже, храни королеву», напомнив Даниелю, что их разделяет лишь чёрная материя, через которую Ньютон всё видит и слышит, оставаясь незримым для внешнего мира.

— Боже, храни королеву, — отозвался Даниель и вслед за портшезом вышел на Сент-Мартинс-стрит. Исаака быстро понесли на юг, в сторону Сент-Джеймского дворца, Вестминстера и всего государственно значимого. Даниелю неловко было идти рядом с портшезом, поэтому он двинулся в противоположную сторону.

Пройдя через ворота в начале улицы, он оказался на широком открытом пространстве, называемом Лестер-филдс. С трёх сторон квадрат окаймляли новые дома, какие начали строить после Пожара, но в северной части, то есть прямо перед Даниелем на расстоянии полёта стрелы, высился уцелевший тюдоровский ансамбль: краснокирпичные и фахверковые здания, вместе называемые Лестер-хауз. Прежде, когда в Лондоне было не так много мест, достойных особ королевской крови, здесь проживали различные Тюдоры и Стюарты. Елизавета Стюарт занимала этот дворец до того, как отправиться в Европу, стать Зимней королевой и дать жизнь множеству детей, в том числе Софии. Нынешние монархи не питали к дому сентиментальных чувств, а новое строительство изменило представления о роскоши и великолепии; на фоне современных зданий Лестер-хауз представлялся обычной деревенской усадьбой.

Выйдя на Лестер-сквер, Даниель взглянул в ту сторону, пытаясь сориентироваться, словно моряк, высматривающий на небосводе старые знакомые звёзды. Перед дворцом стояло множество лошадей и телег. У Даниеля ёкнуло сердце: ему подумалось, что Лестер-хауз собрались сносить. Он зашагал по траве, распугивая овец и кур, и вскорости понял, что телеги не такие, на которых вывозят битый кирпич, а куда более приличные, для дорожной клади. Здесь же был и экипаж, запряжённый четвёркой вороных. Из него как раз вылезла дама и пошла в сторону Лестер-хауз, а слуги, выстроившись в два ряда, её приветствовали. Даниель видел только, что дама миниатюрная и хорошо сложена. Голову скрывал огромный шёлковый шарф поверх шляпы или парика. При своём слабом зрении Даниель не мог с такого расстояния различить губы, глаза, носы слуг, однако по тому, как слуги поворачивались к идущей даме, чувствовал, что все улыбаются, и понимал: хозяйку в доме любят.

Там, где два ряда слуг сходились перед парадным входом особняка, стоял человек, явно не принадлежащий к челяди; он был одет как джентльмен. Однако в его облике сквозило нечто необычное; Даниель не мог понять что, пока человек не склонился в низком поклоне, чтобы приложиться даме к руке. Он был совершено чёрный. Дама взяла чернокожего под руку, и тот повёл её в Лестер-хауз, а слуги бросились разгружать багаж или занялись какими-то другим делами.