Проклятие Ильича - Андрей Готлибович Шопперт Страница 38

— Пусть спят пока. Надо, штоль, эту, с косой, прислать сюдыть, пущай подсобит. И мужиков найти, чтоб схоронили. Негоже покойнику в доме лежать.

— Я останусь, если нужно, — отозвалась Марьяна Ильинична. — Жалко же… она ж ещё не поняла…

Сердце у Левиной и правда разрывалось от сочувствия к несчастной вдове. Вот только что она могла сделать? Воды нагреть, детей обмыть, бульона наварить. Свою утрату девушке придётся пережить самой, другие тут бессильны.

— Поди пока с нами, посмотрим, всё одно спать энти покамест будут. Для начала поглядим, что с другими.

Из избы старосты колдуньи вышли раздосадованные и направились к следующему дому. Весть об их прибытии уже разнеслась по деревне, и из калиток с надеждой или недоверием выглядывали люди.

Дукуна шла с высоко поднятой головой, как генерал маленькой армии, воюющей против невидимого противника.

И куда бы они ни заходили — картина всюду ждала одинаковая.

Марьяна Ильинична помогала, как могла — кипятила воду, обтирала, перекладывала упавших с пола на кровать. И даже выносила на холодный снег тех, кому помочь уже было нельзя. Злые слёзы жгли глаза, Левина и ненавидела то, что приходилось делать, и в то же время не могла развернуться и уйти. А ведь за руку никто не держал. Не заставлял. Но — делала.

Нельзя было по-другому.

Марьяна Ильинична трижды возвращалась в избу с забывшейся целебным сном молодой вдовой, проверяла, не проснулись ли дети, обтирала, следила, как бледнеют на маленьких личиках страшные синеватые пятна, как отступает жар и выравнивается дыхание.

Стиснув челюсти, собрав волю в кулак, наплевав на усталость и голод, Левина продолжала помогать, пока утром следующего дня от усталости случайно не отрубилась сама.

— Прам! Прам! — жалобно скулил незнакомый голос.

Марьяна Ильинична с трудом разлепила опухшие от слёз веки. Молодая вдова сидела у постели почившего мужа и трясла его за плечо.

— Прам!.. — снова взвыла она, потрогав холодный лоб. — Прам… нет…

Левина хотела подойти и обнять незнакомку за плечи, но не решилась. Замерла рядом, сочувственно глядя на молодую вдову.

— Вы! Кто вы? Что вы сделали? — накинулась на неё та, когда заметила.

— Вас выхаживала. Мужу вашему, к сожалению, помочь уже нельзя было. Он уже был мёртв, когда мы вас нашли.

— Неправда! Он был живой! Он был жив! Он бы обязательно поправился! Прам был сильнее всех! — закричала девушка и упала на бездыханную грудь мужа.

У неё началась истерика. Проснулись дети и зашлись в крике. Марьяна Ильинична попыталась их успокоить, но незнакомка пугала малышей, и тогда Левина вышла из избы, надеясь, что мать проплачется и придёт в себя. Вспомнит о детях.

Солнце уже стояло в зените. Сколько она проспала? Не меньше четырёх часов. А чувство такое, будто и не спала вовсе. В глаза словно песка насыпали, а голова гудела. И где искать теперь целительниц? Левина пошла в ту самую первую избу, чтобы спросить Вадуну, ту растрёпанную девушку, куда могли запропаститься её спутницы.

Глава 20

Владимир Ильич

Событие сорок девятое

Если читатель не знает писателя, то виноват в этом писатель, а не читатель.

Гипотеза Ильфа

Всякий образованный человек, умеющий читать и писать, в конце концов должен решиться для себя: так что же всё-таки делать — читать или писать?

Постулат Кнышева

Владимир Ильич решил вечером статью всё же о колхозной секции написать. Телевизора в номере нет, книга гондурасского писателя Alfonso Seisdedos Pies Planos надоела до чёртиков. Кроме интересной фамилии автора, в ней интересного вообще ничего не было. Если же перевести фамилию на русский, то хоть тут посмеяться можно. Получалось при дословном переводе — Альфонсо Шестипалый Плоскостопый. Произведение тоже было плоскостопое. В ней — в книге — тупо описывалось, как пятнадцатилетний пацан подглядывает за хозяйкой дома, где он работает мальчиком на побегушках, и регулярно получает по всяким частям тела, пойманный за этим то самой хозяйкой гасиенды, то её мужем, то своей сестрой-горничной, то садовником. Если это юмор, то специфический, если любовная драма, то так себе, а если это вообще трагедия, то она ещё более специфическая, чем если бы книга была юмористической. Детально описываются стати немолодой женщины и боль, которую испытывает подросток после очередной выволочки.

Переведя фамилию автора на русский, Левин решил поэкспериментировать и с остальными известными испанскими фамилиями. Кто там самый известный? Antonio Banderas — Антошка Флагов. Поэтесса аргентинская Susana Braga Palomino — Сусана Голубиные Шаровары. Нормально. Дальше не пошло. Не смешно.

Решил тогда статью написать про секцию самбо в колхозе.

— И ведь ни разу не журналист и тем более не писатель, — поморщился от боли в пузе Левин, поудобнее усаживаясь на кровати. — Куда полез?

Решил Владимир Ильич описать весь свой приезд в колхоз, как дорога пылила, как в столовой шницель с луковыми кольцами ел и даже рецепт этого блюда, как потом ребята показывали ему приёмы. Получилось целых два листа тетрадных, убористым почерком исписанных. Левин глянул на командирские часы, что ему на восемнадцатилетие подарили родители. Где по блату батя достал в экспортном исполнении, изготавливаемые для подарков иностранным военным шишкам? И в огне не горят, и в воде не тонут. В смысле можно на сорок метров погружаться в них. На экспортных звездатых часах было половина девятого. Не спит же ещё дядя Волеслав, решил Костик за Левина и пошёл в холл звонить Седых домой.

— Кхм, — выслушав отчёт о первом дне пребывания в «Завете», директор издательства «Прогресс» помолчал и выдал ещё одно «кхм». — Ты, конечно, Костик, не журналист. Как статья — это полная ерунда. Но знаешь, мне понравилось. Я, сам понимаешь, не главный по тарелочкам в журналистике, но завтра… Стоп. Давай так. Ты завтра в восемь утра позвонишь мне на работу и продиктуешь эту… сказку про белого бычка Анне Михайловне. Она её напечатает, и я тогда покажу главному редактору журнала «Юность». Там у них есть раздел с рассказами начинающих авторов. Пусть Андрюша Дементьев прочтёт и оценит. Решит напечатать — так и ладно, ну а нет — я тогда настоящему журналисту отдам, и он эту сказку в статью превратит. Договорились?

Владимир Ильич ушёл к себе в номер в непонятном состоянии, то ли радоваться, что статью могут в «Юности» напечатать, то расстраиваться, что журналист из него хреновый. С такими чувствами и уснул.

А проснулся Левин от сирены. Почти под окнами гостиницы сверкала разноцветными огнями и оглашала окрестности противными звуками скорая. Скорый рафик, в бело-красный цвет покрашенный. Были ещё сумерки, но у фельдшерско-акушерского пункта суетились люди, и даже кого-то на носилках несли. А ещё женщины голосили.

Через пару минут всё стихло, сирена уже в отдалении рассвет распугивала. Левин вернулся в кровать, бок почти не болел. Может, и не сильно ему удар морячка прыщавого навредил? А вот интересно, зачем скорая сирену включала, ночью в колхозе точно никто ей дорогу уступать не будет. Некому уступать — совершенно безлюдная должна быть дорога.

Поворочавшись с боку на бок, Левин вновь уснул. Утром уже по отработанному распорядку умылся и пошёл в спортзал гантели немного потягать, не послушавшись тётю Лену. И по дороге вспомнил, что ему же позвонить в редакцию нужно. Пришлось Костику подпрыгивающей чуть походкой, стараясь правую ногу не нагружать, возвращаться в гостиницу, благо далеко не ушёл, подниматься в номер и с листками уже стоять над душой тёти Дуси, ожидая, пока соединят с Москвой. От неё и о скорой узнал.

Информация была не то чтобы неожиданной. Она была непривычной. Если обычному советскому человеку сказать, что он теперь не простой комсомолец Квасин, а настоящий злой колдун, гарантированно причём, то как должен комсомолец на это реагировать? Скорая увезла Василия Горбылёва и Евгения Тихонова в Москву с непонятной болезнью. Всё лицо, что у первого, что у второго раздулось и превратилось в один сплошной гнойник. По телу тоже полно гнойников, но особенно сильно сказалась эта болезнь именно на лице. Пострадавшие или вернее заболевшие испытывали при этом нешуточную боль и всё время выли. А вслед за ними выли уже и матери, и бабушки, и сёстры. Вся эта воющая компания и прибыла к фельдшерскому пункту, куда прибежала и разбуженная тётя