Андрей Муравьев - Так хочет бог! Страница 39

Сомохов повел рукой в сторону степи.

– А представьте, что вы бросаете камень не в пруд, где волнения, им поднятые, достигнут берегов, а, скажем, в море… Или даже океан. Миллионы людей даже не заметят вашего появления.

Костя решил оспорить:

– Но, ведь, мы уже спасли тысячи крестоносцев! И, вероятней всего, будем и дальше влиять?

– Почти наверняка, – Сомохов оглянулся на едущих недалеко "божьих воинов". – Только вряд ли многие из них вернуться из этого похода. Они должны были умереть под Дорилеей – погибнут под Антиохией… Истории все равно.

– А если нет?

– Тогда остается надеяться, что кто-то из тех, кому вы своим появлением сохранили жизнь, сделает нечто, что останется в веках.

– А если сделает?

Сомохов пожал плечами:

– Увидим…

5.

Ранним майским утром под стенами полуразрушенного монастыря на одной из скал, окружавших Антиохию, собрался совет. Вожди похода думали, как быть дальше.

Ситуация не радовала.

Город, выдержавший полгода осады, и не думал открывать ворота и подносить ключи. Осунувшиеся от голода христиане, демонстративно готовившиеся к штурму, со сжатыми зубами посматривали на высоченные стены. Идти на приступ очень не хотелось. Места, где к крепости можно подвести осадные башни, были наперечет, тяжелые длинные лестницы и штурмовые шесты вызывали радостное улюлюканье со стороны тюркских лучников, усыпавших стены. Попытки провести подкоп или взломать ворота провалились одна за другой. Штурмовать придется, но… неудача могла обернуться катастрофой.

Потому как каждый в лагере и в крепости знал, что сюда идут все воины Востока.

Двадцать восемь эмиров сельджуков привели свои отряды под руку мосульского эмира Кербоги. Войско, равного которому тюрки еще не собирали, уже двигалось к цитадели. По слухам на помощь спешило от трехсот до пятисот тысяч мусульман. Даже если отбросить восточную привычку преувеличивать все, новость была отвратительной. Для полутора сотен измотанных "божьих воинов" даже в два раза меньшая армия была угрозой. Зажатые между стенами цитадели, из которой в любую минуты могли ударить в спину, христиане оказались бы между молотом и наковальней.

Потому все готовились к штурму, хотя многие и не верили в успех.

Но были и приятные новости. Господь, взирающий на верных чад своих, не оставил без помощи тех, кто истово служил ему. Лишь только весеннее ненастье в море сошло, в пределах побережья появилась эскадра. Загруженные деревом, зерном, машинами и осадными орудиями крутобокие нефы, под прикрытием боевых кораблей Византии разогнали редкие мусульманские посудины и вошли в гавань Лаодикеи. Получив гостинцы с родины осажденные вздохнули свободней. Активнее застучали топоры в лагере, потянулись с берега упряжки с разобранными механизмами и брусьями осадных машин. Кнехты, съевшие вместо пустой похлебки хлеба и каши, взялись за правку доспехов и оружия.

Вторую новость принес на взмыленной лошади вестник из Армении. Кербога, решивший проверить боеспособность собранного воинства, вместо марша на Антиохию, начал рейд с осады Эдессы.

…Еще зимой туда добрался Балдуин со своим отрядом. Младший брат Готфрида, герцога Нижней Лотарингии и главы немецко-фландрской армии, он меньше, чем брат заботился вопросами веры, зато хорошо понимал, что в походе к далекому Иерусалиму можно остаться и без армии и без славы. Богатые земли за Ефратом, заселенные христианами армянами, числились за сельджуками. При правильной подходе там можно было сохранить людей и получить добычу, способную при возвращении в Европу обеспечить освободителей землями и титулами.

Овеянные славой германцы, сдерживаемые рукой Балдуина, были подобны своре волкодавов в стаде овец. И эти доводы стали куда красноречивее слов. Престарелый князь Торос, управляющий Эдессой и окрестностями, после встречи с непобедимой армией "божьего воинства" провозгласил Балдуина своим наследником и заявил, что армяне отныне не являются вассалами сельджукидов и больше не входят в их империю.

О том, что эти земли необходимо отдать представителям кесаря, никто не упомянул. На настойчивые напоминания младший брат графа Бульонского ответил, что земли не его, не отвоеванные им и управлять ему тут нечем. Это, мол, сами армяне иго сбросили. С ними и договариваться надо. Торос же, чувствуя за спиной мощь латинян, легатов и вовсе отослал, сославшись на плохое здоровье и отсутствие у тех документов, подтверждающих полномочия послов.

Пока легаты басилевса добирались обратно, "свободная Эдесса" сменила владельца. Торос умер, корону на себя воздел Балдуин, провозгласивший полученные земли графством Эдесским, Божьей милостью первым государством освобожденным от мусульман.

После такого демарша, гонцы между басилевсом и вождями похода замельтешили, но… эффекта они не добились. Никто не хотел ссорится с Готфридом и германцами. Вожди резонно указали, что земли к Балдуину пришли по наследству, а не взяты "на меч" и, соответственно, отдавать их под руку Византии никто не собирается. И забрать их у своего же собрата по оружию они никому не позволят.

После такого демарша отношения между союзниками совсем остыли. Снабжение христианского войска ухудшилось, подкреплений маленькому контингенту вспомогательного корпуса не поступало. Стало ясно, что отступать крестоносцам, вероятней всего, уже некуда.

Теперь еще и Кербога под стены Эдессы ушел.

Чем же новость была хорошей? Тем, что Кербога не двинулся сразу под Антиохию. Три недели осады и штурмов Эдесса пережила, а вот прокормить полмиллиона газиев, воинов за веру, оказалось совсем не легко. Армяне и немцы отбили все приступы армии, большая часть которой состояло из конных лучников. Войско сельджуков начало таять и Кербога, опасающийся, что за его спиной христиане возьмут штурмом Антиохию, ушел. Теперь он двигался в сторону побережья и следовало поторопиться.

Но, кто предупрежден, тот вооружен.

Вождям похода очень хотелось, чтобы так оно и оказалось.

– О чем спорим, братья? Ведь понятно, что только штурм оставляет нам путь к победе.

Готфрид отставил кубок с вином.

– Разве?

Граф Тулузский, уже немолодой и изрядно потрепанный перенесенной болезнью, устало потер красные от недосыпа глаза:

– Я думаю, что сейчас пришло время для того, чтобы вспомнить нам те слова, которые говорили мы в Константинополе. Все наши последние беды от того, что, начав угодное Господу дело, мы по пути осквернили себя клятвопреступлением.

Германец понял, куда клонит южанин:

– Я не буду требовать, чтобы мой брат принес присягу кесарю. И никому тут не позволю этого.

Раймунд стукнул ладонью по столу.

– Только флот империи может дать нам лошадей! У нас осталось не больше двух тысяч, из них лишь пара сотен еще может скакать с рыцарем на спине! Остальные – полудохлые клячи. Без зерна скакуны пухнут и дохнут! Кого ты поведешь на орды степняков?! Пехоту, которую они будут расстреливать с сотни шагов, как ты бьешь оленя у себя дома?!

Готфрид, за спиной которого набычился брат Евстафий, упрямо мотал головой:

– Господу было угодно одарить Балдуина. Не нам забирать то, что даровано свыше!

– Знаем мы, как он отхватил эти земли.

Роберт Норманнский, состривший невовремя, ухмылялся, поигрывая чашей. Оброненная фраза вывело из себя лотарингца.

– Да! Господь даровал ему… НАМ эти земли! Это первый лоскут христианского государства, которое предстоит воздвигнуть на землях неверных! Первый кусок! Отдать его, значит, оскорбить Господа нашего в его желаниях и отвергнуть помощь его! Не тебе, человеку, обязанному мне и моим братьям за спасение под Дорилеей, указывать теперь! И если ты, норманнская су…

Стальные пальцы брата, сжавшие плечо, остановили готовое слететь с уст оскорбление.

Но и того, что было сказано, оказалось с избытком для вспыльчивого берсерка.

Роберт Норманнский вскочил, сминая в пальцах серебряный кубок. Ладонь его сжала рукоять меча.

– Коли считаешь, что я тебе задолжал, так я могу и вернуть долги!

Адемар, легат Папы, стукнул ладонью по столу, но его мало кто слышал.

Роберт, сдерживаемый Боэмундом и братом Робертом Фландрским, шипел угрозы. Белый от ярости Готфрид, замерев в кресле, шумно дышал, успокаиваясь. За его спиной собрались германцы.

– Хватит, я сказал!

Голос простывшего епископа перекрыл на мгновение ор военачальников.

Адемар, чья окованная сталью дубина (чтобы бить врага, не проливая кровь) стояла у ног, побелел от напряжения. Каждое слово давались ему с трудом, каждый крик отнимал слишком много сил.

– Хватит!

– Да я его…

– Я сказал "хватит"!!! Отлучу!

Гомон оборвался.

Собравшиеся разом уставились на седевшего во главе стола немолодого епископа. Ждали речи… Но Адемар был слишком измучен. Усилия, приложенные для того, чтобы утихомирить буянов, оказались некстати. Епископ зашелся в кашле, скрючился, схватился за грудь. Подбежавший медик протянул легату чашу с настоем, которую он торопливо опустошил.