Борис Батыршин - Мартовские колокола Страница 39

Сосед Геннадия по пролётке и неизменные его спутник с момента приезда в Санкт—Петербург, Янис Радзиевич, молчал. Он знал о цели намеченной поездки, но, вероятно, догадывался о чувствах, охвативших товарища. Янис сопровождал Геннадия с момента их отъезда из Москвы; посвящать его в свои тайны лидер «Бригады Прямого действия» человек пока не решался, но всячески давал понять, что возглавляет активную, но тщательно законспирированную противоправительственную группу, разделяющую программу «Молодой Партии» революционной организации «Народная Воля». Сам молодой поляк, будучи деятельным членом этой организации и знакомый даже с кем–то из Исполнительного Комитета, отправился в Петербург, чтобы навести связи с товарищами из «Петербургской рабочей группы» которая после 1884–го года отделилась от остальной «Молодой Партии», действовавшей по всей остальной России.

Геннадий очнулся от своих мыслей.

— К Волкову кладбищу, любезный. — ответил он извозчику. — только сначала заедем в какую ни то похоронную контору, венок надо купить…

— Так это на Растанной! — обрадовался кучер. По Лиговке поедем — туда и свернём. Там все, которые на Волковом хоронят, завсегда венки покупать изволят…

Железные шины пролетки глухо застучали по торцевой мостовой. Это была особая питерская выдумка, подобной которой в Москве было не сыскать: своего рода «уличный паркет». На главных улицах и по направлениям возможных царских проездов мостовые выкладывали из шестигранных деревянных шашек, наложенных на деревянный настил. Геннадию не раз приходилось наблюдать, как рабочие искусно вырубали эти шашки по особому шаблону из напиленных деревянных кругляшей. Шашки скреплялись железными шпильками; после их замазывали газовой смолой и посыпали крупным песком. Это было удобно во многих отношениях: ступать по торцу было мягко, да и лошади не разбивали на нем ноги; что до езды, то она была куда тише, чем по булыжной мостовой. Однако, судя по рассказам тех же извозчиков (охотно пускавшихся в объяснения по всякому поводу), торец был недолговечен а так же служил рассадником грязи и дурного запаха, впитывая навозную жижу и становясь скользким при долгих дождях и гололеде.

На подъездах к кладбищу стали часто попадаться группки людей. По большей части это были пешеходы; кое–кто, однако, подобно им, ехал и на пролётках. У многих были венки — по большей части, скромные, если не сказать бедные. Заметен был состав группок — по большей части студенты, курсистки, люди постарше явно интеллигентской наружности, в массе своей дурно одетые. Городовые на перекрёстке беспокойно переминались под мелким дождиком, оглядывая проходящих.

— Кого такого хоронят, господа хорошие? — обернулся к седокам кучер. — Вроде, и не говорили, что кто–то важный представился…

— Да не хоронят, любезный. — ответил изрядно уже озябший Радзиевич. Сегодня двадцать пять лет, как скончался Николай Александрович Добролюбов. Вот эти люди и пришли почтить его память Не слыхал небось о таком?

Кучер помотал головой.

— Литературный критик и писатель. Большой ум, и всё думал о свободе простого народа. — наставительно продолжал студент. Запомни, голубчик, и вот тебе пятак сверх уговора — выпей на добрую память о Николае Александровиче.

Кучер принял монету и перекрестился.

— Большого ума, должно быть, господин был… вишь, сколько людей пришло! — и остановил пролётку.

— Всё, господа, приехали, дальше — сами видите, ходу нет. Сколько народу–то, тыщщи…

Толпа у кладбища и правда, собралась изрядная — люди всё подходили, и поодиночке и группками по три–четыре человека.

Медленно, со скрипом опустился полосатый шлагбаум. За ним маячит редкая цепочка полицейских чинов — дальше не пускали. Стояли видимо давно: Геннадий обратился к маленькой, остроносой курсистке с пышным венком из хвои и брусничных листьев. И та пояснила, что полиция после долгих переговоров, пропустила к к могиле делегатов с венками, а оставшаяся перед кладбищенскими воротами толпа принимается то петь «вечную память» то отпускать обидные шутки в адрес собравшихся в большом числе полицейских чинов.

Геннадий с Янисом пришли, вероятно. К самому концу ожидания: делегаты показались из ворот и толпа, не расходясь, двинулась по Растанной. Впереди раздался возглас: К Казанскому собору!». Геннадий увлёк Яниса в сторону, на тротуар: на их глазах молодые люди в студенческих шинелях образовали живую цепь и, охватив ею голову толпы, двинулись вперед. Янис подтолкнул спутника, указывая на группку впереди цепи.

Геннадий вгляделся — да, это были те, ради знакомства с кем они и прибыли на кладбище в этот промозглый день. Спасибо электронным архивам — перепробовав все возможные способы выйти на нужных людей (Бронислав Пилсудский, к которому они, собственно, и ехали в Петербург, оказался в Отъезде, в Варшаве), Геннадий обратился к испытанному в фантастической литературе методу и принялся искать, где интересующиеся их лица окажутся наверняка. И нашёл: 29 ноября (по старому стилю, разумеется), Союз студенческих землячеств, в которые входили представителями Новорусский, Ульянов, Шевырев, Лукашевич — все будущие «первомартовцы», — решил выступить политически, и приурочил это выступление к 25–летней годовщине смерти Н. А. Добролюбова. Демонстрация эта должна была состояться — и состоялась! — на Волковом кладбище, где они, собственно, и оказались.

И вот теперь, во главе живой цепи, взявшись за руки, шагали молодые люди, смутно знакомые Геннадию по чёрно белым архивным фотографиям полицейских архивов, не раз опубликованных в исторических трудах. Вот Новорусский, Осипанов… а этот, бледный, кудрявый студент?

Геннадий вспоминал: «Его бледное лицо с глубокими темными глазами производило неизгладимое впечатление выражением упорной воли, недюжинной нравственной силы и большого ума…» Александр Ульянов? Точно, он…

Толпа тем временем миновала Николаевский вокзал, поравнялась с домом учительской семинарии. Испуганные прохожие жались к стенам домов: вот взвод кадетов–мальчишек на прогулке, сопровождаемый огромным усатым дядькой–фельдфебелем. Вот подвыпившая компашка, только что, видимо, высыпавшая из ресторации у вокзала: женщины громко смеются, мужчины размахивают руками…

Из–за угла, от вокзала, вынеслись конные, с пиками наперевес. «Казаки! Казаки!» — загомонило в толпе. Те приближались: бородатые лица, флажки на древках, оскаленные морды лошадей, роняющие на мостовую клочья пены. Геннадию подумалось — нет, и в этом предки были, похоже, умнее нас — эти кони куда страшнее любых ОМОНовцев с их щитами и дубинками. Впрочем, почему умнее? Помнится, на Болотной площади в 2012–м году тоже была конная полиция, и вот от неё–то либералы–демонстранты бежали сломя голову и не пытаясь вступить в схватку, как с пешими ОМОНовцами…

Янис и Геннадий остановились. Обоим стало жутко, любопытно и восторженно–радостно — грохот копыт от несущихся казаков накатывал волной. Казалось, их уже ничто не удержит, и верховые, подобно неудержимому приливному потоку, сметут живую цепь. Но — казаки сдержали размах своих коней; остановившись в двух–трёх шагах они крутились на месте, угрожающе размахивая пиками и нагайками, но никого не трогая. Кое–кто из толпы — видимо, у кого сдали нервы, — попытался вырваться и бежать; бежать; бежать было некуда. Слева подпирала Литовская канава, сзади и спереди — казаки, а справа высоченный забор и закрытые ворота учительской семинарии. Геннадий запоздало сообразил, что они оказались в чрезвычайно грамотно расставленной ловушке. «Теперь только автобусов и автозаков не хватает, — подумалось ему. — Сейчас конные рассекут толпу, потом выбегут шустрые ребята с дубинками и щитами и примутся отделять группки по три–пять человек, винтить и запихивать в автобусы….

Но ничего такого не последовало. Казаки оставались на местах; группы демонстрантов постепенно успокоившись, стали выходить за оцепление: им не препятствовали, не давая только отделяться кучкам больше чем по пять человек. Правда, неизвестно откуда появились какие–то похоже одетые усатые люди; они внимательно осматривали уходящих и время от времени подбегали что–то сказать казачьему офицеру. Тот кивал, однако ничего не предпринимал: демонстранты всё так же продолжали утекать сквозь ряды казаков.

Увидав, как группка, в которую входил и Ульянов, отделилась от общей массы и миновала кордон, Геннадий, увлекая за собой Яна, решительно пошел по направлению к всадникам — важно было не упустить с таким трудом найденных народовольцев…

Хорошо всё же после петербургской слякотности в Москве! Никаких унылых запятнанных стылыми лужами мостовых; никаких чёрных, подобных изломанным мукой рукам обугленных скелетов, безлистным веткам на фоне свинцового, сыплющего моросью неба.

Облака прикрыты подушечками пушистого снега; небо морозно–голубое, яркое солнышко играет на льдинках. И синицы — скачут вперемешку с воробьями по грязным сугробам на обочинах. А вот и снегири…