Сапер. Том IV - Алексей Викторович Вязовский Страница 39

Вот гад, у меня научился. Я давно понял — поддаваться нельзя. Никому и никогда. Даже если вообще ничего не запланировано. Привыкнут, сволочи, потом без спросу брать начнут.

— Я тебе дам «сам»! А командовать твоими бойцами кто будет? Пушкин Александр Сергеевич? Так он умер более ста лет назад. Сами видите, некого послать, — повернулся я к Нижинскому. — Один боец и взрывчатка. Надеюсь, не больше суток?

— Загадывать не будем, — ответил довольный поляк. — Когда вернутся, тогда вернутся. Но может, найдете еще человека?

— Тащ полковник, разрешите обратиться, — влез Дробязгин.

— Слушаю, — вздохнул я.

— Разрешите мне с хлопцами… Я же сам… Ну вы помните, я рассказывал… И фугас установить помогу, разве ж я… Это ж мы уже…

Почему я согласился на эту самую натуральную авантюру? Сам не пойму. Но точно знаю — если об этом узнает комфронта, люлей выпишет по самое никуда. Как бы до рукоприкладства не дошло. Потому что всё я делаю не так — отправляю людей заниматься хрен знает чем без приказа и согласования, беру на себя несвойственные моему подразделению задачи… Партизанщина, разброд и цыганщина, если коротко. Но чувствую — должно выгореть. А победителей не судят, так же?

* * *

Уж не знаю, как там Нижинский организовал это дело — я его и видел после этого совсем недолго. Но как уходили в разведку — это на моих глазах произошло. Потому что совсем рано утром я их сам, всех семерых, можно сказать, провожал.

Сам поляк остался в расположении. Кто ж его отпустит? Наверное, как и меня. Он тоже может отправлять людей умирать за свои ошибки, а сам пытаться их исправить — никак. Вот такие пироги.

Но потом мне некогда стало переживать. Как там этот парикмахер говорил? Фигаро тут, Фигаро там. И я точно так же. Начальство в наше расположение потянулось как на экскурсию по ленинским местам. У них что, по двести человек в плен никогда не сдавались? Вынь да положи. И покажи. Это всё тот штабной майор, не иначе. Напел про возможность прорыва, завершение окружения, и прочее. Сказочник. И ведь никто не спросил и теперь: а что же вон там было до вчерашнего дня? Я бы честно сказал — вон до тех пор, где лесочек и болотце — ничего. А дальше что — даже знать не хочу.

Накаркал. Уж не знаю, от обиды ли за потерю батальона последнего прорыва, или как-то немцы усмотрели звезды на петлицах экскурсантов, но нам устроили артналет. Так себе, третий сорт — не брак, но у нас тут всё взрывоопасно, и вообще. Даже если по нужде идешь, лучше не закуривать.

Короче, началось веселье. Что-то взрывается, где-то горит с ядовитым дымом, пыль столбом. Всё как положено. И меня опять приложило. Для симметрии, во второе полужопие. Не так глубоко, царапина, санинструктор помазал чем-то, и всё. Но я воспринял это как звоночек такой. Мол, не лезь далеко. Один мудрый мужик сказал как-то, что надо делать, что должно, а будет пусть то, что будет. Жаль, фамилию его не знаю, поискал бы книжки, может, он еще чего полезного написал.

И вот в результате всего этого у меня оказались порванными форменные брюки. Аккурат на месте ранения. И я, пока не зашил, ронял авторитет командира Красной Армии своим голым тылом. И только после этого додумался на часы посмотреть. Пять часов. В самый раз, когда генерала Херцога вызволять должны прийти. Значит, в одном нас покойный писарчук не обманул, а шумиха эта — чтобы внимание отвлечь…

* * *

Я после обстрела пошел свои дела творить — выяснять, кто жив, кто не очень, раненых обиходить, кого нужно — эвакуировать, кто цел остался — озадачить, чтобы не скучно было. Зато спокойно стало — ни одной звезды в петлицах в округе. Никто с ценными указаниями не лезет, что и как делать, не рассказывает. Короче, занимаемся кому чем положено. Опять времени не было на всякие глупости. Потому что всякими тоскливыми ожиданиями, всей этой сопливой ерундой из серии плач Ярославны, занимаются исключительно от безделия. А когда забот полон рот, то мысль одна — когда отдохнуть можно. Хотя мысль, конечно, в голове иной раз мелькала: как там? Удалось или нет?

Но я честно выдержал, не метался по краю минного поля, и не вглядывался в горизонт. Устал за день как собака. К тому же предыдущую ночь не спал почти. А потому после ужина дал ценные указания подчиненным и скомандовал себе отбой. Глаза слипались, я даже не перешел к еще более ценным указаниям.

* * *

Разбудил меня среди ночи какой-то гад. Я бы даже сказал, сволочина.

— Что? — спросил я, не открывая глаз и таким образом пытаясь поймать последние секунды сна.

— Там этот майор приехал, два часа назад, — начал докладывать Малышев. Ну да, вчера был Гапонов, сегодня он. Сутки через сутки, с правом сна, если получится.

— И что? Ради этого ты…

— Нет, тащ полковник. Там сигналят, с той стороны. Вроде наши. А вы сами говорили…

— Что ж ты сразу не сказал, дуболом? А он мне про майора сказки рассказывает! Сапоги мои найди срочно!

Глава 17

И еще сам не знаю сколько я ждал, пока наши доберутся. Уж лучше бы разбудили, когда они здесь оказались. Я бы сны смотрел, а не торчал в ночи рядом с майором Нижинским. А он никаких попыток развлечь меня не предпринимал. Только и рассказал, что когда сюда ехал, то машину обстреляли, но не попали.

Вернулись восемь человек. Уходило меньше, но состав был другой. Двое из разведгруппы остались в болоте. А вместо них в коллектив влились генерал и его адъютант в чине лейтенанта. Третий — неизвестно кто. Грязные все — до ужаса. Только по контурам формы нашего от немца отличить можно.

Доклад от старшего разведгруппы прозвучал коротко — группа задание выполнила, наши потери — красноармейцы Изотов и Бабкин, у противника — не менее девяти человек, трое взяты в плен. Доклад окончен.

Допросить на скорую руку решили в штабной землянке. И относительно просторно, и света хватает. Заводили по одному, начиная со старшего по званию, чтобы не обижать.

Генерал не выпендривался, но сразу заявил мне, определив старшего по званию, что зовут его Курт Херцог, генерал артиллерии, командующий тридцать восьмым корпусом. А больше он сказать ничего не собирается, и требует к себе гуманного отношения согласно Женевской конвенции об обращении с военнопленными. Диву даюсь даже, что люди иногда вспоминают! Его бы в Киев, в лагерь наш. Он бы навел там порядок!! Да уж, слова у меня кончились. Не знаю, что там ему положено, конвенцию не читал. Но мы с Нижинским посмотрели друг на друга, кивнули, да и отправил я сторонника правильного содержания в плену в сарайчик, который у нас был наскоро приспособлен для этого случая. Так или иначе, горячую ванную и хорошо прожаренный кусок мяса я ему хрен бы предоставил, даже если бы и было. Может жаловаться на меня прямиком в Женеву.

Следующим в наши кровавые лапы попал адъютант по фамилии Мюллер. Этот ничего не требовал, посмотрел только в честные и добрые глаза Нижинского, и сразу начал рассказывать истинную историю генеральского исхода через линию фронта. Получилось так, что сравнительно недавно где-то там в верхах кто-то из небожителей решил, что на изготовление «Доры» потратили слишком много денег, и надо бы ее использовать для демонстрации силы германского оружия. И пушку начали перевозить к Ленинграду. Из пяти поездов доставили три. Остался где-то лафет с монтажным краном, которые должны прибыть на место в течение двух недель. Примерно тогда запланировано начало работ по подготовке позиции.

А Курт Херцог — куратор операции. И совсем нехорошие вещи, которые сотворили Советы, разделили генерала и пушку. Он — в окружении, она — нет. Хотя по прямой между ними — жалких десять километров.

Я слушал этот сбивчивый лепет, и тихо удивлялся. Второй раз господь сводит меня с проклятой железякой. Первого свидания не случилось, не по чину мне было. Неужели и в этот раз не придется познакомиться?

Пока я думал о поворотах судьбы, Нижинский не спал. Потрошить трусоватого лейтенантика он продолжил с особым тщанием, время от времени снова смущая его зверским взглядом и воплями «не врать!». По службе адъютант со всеми приказами был знаком, и переписку вел своими нежными ручками. Поэтому от разведчика не смог скрыться факт, что охрану из трех