Владимир Поселягин - Офицер Красной Армии Страница 4

— Так что там с баней? Или врали?

— Есть баня, не врала, – несколько заторможенно кивнула она. Как бандерлоги глядели на удава Каа, так же она не сводила взгляда с дула револьвера.

— Это хорошо. У вас заплечный мешок есть?

— Сидоры солдатские.

— Нужно набить их до отказа продовольствием. Нескоропортящимся. Крупами там, солёным салом, сухарями. Есть?

— Ты нас убьешь? – прямо спросила хозяйка. Похоже, она уже пришла в себя и начала мыслить. При этом продолжала стоять, со злостью глядя на меня и с жалостью – на сына.

— Сына вашего – да, насчёт вас ещё не решил, – честно ответил я и ударом ноги свалил Федора обратно на пол, отбирая у него классическую финку, что он достал из‑за голенища сапога. – Сказал же, не балуй.

— Сын он мой, кровиночка.

— Воспитали подонка, так держите ответ, – рассеянно ответил я, разглядывая клинок. Он мне понравился, поэтому я отошёл в сторону и положил его на стол. Заберу с собой. – Отойдите к сыну, чтобы я вас видел обоих.

Проследив, как мать с опаской подошла к сыну и захлопотала над ним, я отошёл к убитым полицаям, снял с них ремни с амуницией и убрал винтовки в сторону. У одного полицая в кармане красноармейских галифе нашлась граната, классическая «лимонка». Выдернув ножницы из глаза убитого, вытер лезвия о его же форму и положил на стол. Они мне понравились, тоже заберу с собой.

Одеваться я не торопился, всё так же оставаясь в одном исподнем, хотя форма капитана висела на открытой крышке сундука. В доме тепло, печь была горячей, протопленной, так что чувствовал я себя вполне комфортно.

Подхватив табуретку, – та первая, на которой я сидел и брился во время прихода полицаев, находилась в зоне досягаемости Федора, не хотелось бы давать ему такой шанс, вот я и воспользовался вторым и последним табуретом, – я поставил её у стола и, проверив мыльную воду в крынке, поморщился. Та успела остыть. После чего, сев, с интересом посмотрел на языков, мысленно прикидывая, с каких вопросов начинать.

— Ну что, граждане предатели Родины. Хотелось бы выслушать ответы на несколько заданных вопросов. И первый из них: какой сейчас год, месяц и день. Второй: где мы находимся? Ну а третий самый простой. Один я такой попал к вам в сети, или ещё кто есть? Про лётчика наврали или действительно грех смертоубийства на себя взяли? Давай, Федор, изливай душу.

Последний вопрос я задал не просто так. Больно уж отработано всё это было. Ловушка явно не первый день действует. Да и правильно, куда подадутся окруженцы или беглецы, если не к крайнему дому на окраине деревушки? Не знаю, кто придумал посадить тут мать Федора, но продумано всё было хорошо. Думаю, и дом им не принадлежит: или выселили хозяев, или похоронили.

— Меня Григорием зовут. Федор вон, у порога лежит, – хмуро ответил старшой.

— Хм. Твоя мама сказала, что Федор гуляет, думал, это ты. Ошибся, бывает. Давай, Гриша, изливай душу. Или хочешь, чтобы я полевой допрос провёл? Знаешь, что это такое?.. Тем более. Валяй, я жду.

Задавая наводящие вопросы, я внимательно слушал Гришу. По первым вопросам ответ был такой. Вылез я из могилы действительно там, где и погиб. То есть информация подтвердилась. Подсчитав, сколько прошло времени с того момента, я понял, что пролежал в могиле порядка девяти месяцев. Ха, заново родился! Сегодня был вечер четверга шестнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок второго года. О фронтах Гриша знал только со слухов. Киев немцы всё‑таки взяли. Правда, с большими потерями, и не было того огромного котла. Было три, но меньше. В одном сгинули войска в количестве полутора сотен тысяч бойцов и командиров, в двух других – общим счётом около семидесяти тысяч. Остальные отошли и создали новую линию обороны, встав на защиту

Москвы. Немцы дважды прорывали их, и фронт всё откатывался и откатывался к столице. Когда ударили морозы, немцы находились в ста пятидесяти километрах от столицы, бросая в бой всё, что было под рукой. Для них был в тот момент только один выбор: всё или ничего. Как и в моём мире, тут тоже был удар советских дивизий с Дальнего Востока, которые отбросили немцев на пару сотен километров. Сейчас шла позиционная война, обе стороны накапливали резервы. Крым немцы взяли. Одесса тоже пала под их ударами, но гораздо позже. В общем, несмотря на моё вмешательство, по сути ситуация была всё так же тяжёлой. Про Ленинград вот только узнать не удалось, о нём Григорий ничего не знал.

— Подождите, – помотал я головой от удивления. – Что вы сказали?

— Я говорю, что лётчика мы поймали у рощи. Он там костёр развёл и грелся.

— Это я понял. Ты про крики рассказывай.

— Крики? – задумчиво переспросил Гриша и поморщился, невольно пошевелив сломанной ногой. – А что крики? Дедок один поехал на санях в рощу, нарубить веток, дрова у них к концу стали подходить, так услышал вой из‑под земли и утёк. Всем рассказал про это. Так что местные к роще, а тем более к стану теперь и близко никто не ходит. Боятся, что чудище из‑под земли вылезет и их утащит к себе.

— Давно это было? – спросил я, смущённо почесав щеку.

Ну да, пару раз я впадал в панику, пока характер не закалился до состояния кремня. Видимо, в один из этих периодов и попал дровосек.

— Давно, в январе.

— Понятно. Теперь давай про лётчика. Что там с ним?

— Да ничего, подошли, винтовки наставили, разоружили… Прикладами… и повели сюда. Сейчас у меня в сарае сидит, ждём, когда погода наладится, чтобы его в комендатуру отвезти.

— Так он здесь, значит? – протянул я.

— Здесь, – хмуро бросил Гриша.

— Ясно. Значит, так, сейчас я тебя связываю и иду с Ириной Васильевной к месту содержания лётчика. Пусть покажет, где он заперт. Надеюсь, сюрпризов не будет и вас действительно в деревне только трое, нет четвёртого?

— Трое нас, – с некоторой отстранённостью бросил Гриша.

Отошедшая от сына Ирина Васильевна вдруг бросилась на меня, решив своей массой сбить с ног, а там и сынок подоспеет. Почти сразу я ушёл в сторону, спуская крючок «нагана».

Это сопротивление немецких холуев меня даже порадовало, да и зря, что ли, я открылся для нападения? Между прочим, специально это сделал. Парня мне было не жаль, казню без проблем, но вот с женщиной я так не мог. А тут всё решилось само собой. Получив пулю в лицо, та вошла точно в переносицу, женщина рухнула, упав слева от меня, а я направил ствол на Гришу, который на четвереньках пытался добраться до меня следом за матерью, и трижды спустил курок.

Помахав рукой, разгоняя дым сгоревшего пороха, я проверил, есть ли пульс у семейного подряда, провёл контроль Грише – тот ещё дышал – и, зевнув, подошёл к столу и взял из миски солёный огурчик.

Особых моральных терзаний от уничтожения этой мрази я не испытывал. Во–первых, накрутил себя, думая о пользе этого дела. Во–вторых, я фронтовик. Брать на себя ответственность и действовать умею.

Добив огурчик, был он очень даже неплох, я подошёл к сундуку. Перешагнув лужу крови под Гришей, и взяв командирские синие галифе, надел их. Надо бы, конечно, красноармейское взять, да перешить на гимнастёрку петлицы согласно моему званию, но подождёт. Как я понял, лётчик фактически на улице пережидал в сарае третий день. А это непростое дело, уж поверьте мне.

Надев френч, я застегнул свой командирский ремень, на котором была кобура Гриши, убрал её назад, после чего привычным жестом согнал туда же складки. После этого, достав из‑за печки сапоги, проверил. Они всё ещё были сыроваты, однако у убитых был не тот размер, я уже проверил, поэтому, намотав портянки, надел свои. Ух, чую, намучаюсь я их потом снимать, уже знаю, проходил.

Кроме шести пилоток, правда, без красноармейских звёздочек, я нашёл две фуражки. Немного мятые, но хоть что‑то. Обе были с пехотным околышем. Выбрав ту, что подходила по размеру, надел и проверил, как я в форме. Смотрелось нормально, настоящий кадровый командир с отличной выправкой. Повесив на правое плечо обе винтовки и карабин Гриши, на левое набросил все три ремня, снятые с полицаев. Оставлять оружие в хате без присмотра не хотелось. Ничего, не соломинка, не переломлюсь всё таскать на себе.

Кобуру со своим «ТТ» я сунул в найденный за печкой мешок с заплечными ремнями. Туда же отправились горбушка хлеба и небольшой шмат сала – всё, что осталось. Прежде чем покинуть деревню, надо будет хорошенько обыскать эту хату и особенно ту, где проживали полицаи. Думаю, я изрядно обогащусь средствами выживания на оккупированной территории. Это я не только про оружие, но и про продовольствие. Финку сунул в сапог, ножницы тоже не забыл, убрав их в мешок, прежде завернув в запасные портянки.

Оставив убитых в доме, я накинул на себя высохшую плащ–палатку, надев сверху капюшон – на улице снова заморосил весенний дождик – направился по улице на другую сторону деревни, внимательно разглядывая хаты и особенно бани. Как ни странно, но на улице всё так же отсутствовали жители. Заметив, что из трубы одной из бань поднимается тепло – там свет преломлялся, это было видно, – я открыл калитку и громко крикнул–спросил: