Андрей Посняков - Кольцо зла Страница 4

Евдокся иногда вспоминала прошлое – не те времена, что провела в Самарканде под присмотром соглядатаев Тимура, и даже не жизнь в доме опекуна, старого воеводы Панфила Чоги, усадебку которого, исподволь прихваченную хитрым тиуном Феоктистом, давно уже следовало вернуть, нет, больше всего вспоминала Евдокся сорок девятый год, не лагерь, а колхозную ферму, затерянную бог знает где. И Раничев догадывался, почему именно эти воспоминания вдруг заставляли боярышню гордо вскидывать голову: в лагере, скажем, в историческом музее, она была при Иване – а там, на ферме, сама по себе, да еще и отвечала за Игорька – случайно приблудившегося по пути паренька. И люди ее уважали не за то, что боярышня, не за то, что жена Ивана, а за то, что умна да работяща, к тому же и певунья – заслушаешься. Уважение колхозников – а на дальней ферме это еще заслужить надо – Евдокся добилась сама. Своим трудом и своими мозгами – а потому вполне справедливо этим гордилась, да и Иван, скрепя сердце, предполагал – ежели что, ежели не сумел бы он вызволить суженую, не затерялась бы та, не пропала бы – в бригадиры, в орденоносцы бы выбилась. Такую супругу и уважать достойно – не за одну красоту, но и за ум, за ухватистость, за дела. Хозяйство Евдокся держала твердой рукою, иногда, правда, вздыхая о тракторах да электричестве – как бы пригодились в вотчине. Иван даже жалел иногда, что сам историк, а не физик – вообще несерьезные это науки, гуманитарные, языком болтать да в библиотеках копаться любой может, а ты поди-ка попробуй сложнейшую теорему доказать да еще доказанное применить на практике. Был бы физиком – может, сподвигнулся бы на строительство электростанции, а так… так только о мельницах пока думал. Одну – ветряную, на пригорке хотел сладить – уже и камни под фундамент готовили, а другую – водяную, с верхнебойным колесом – в овражке, отведя туда часть воды из реки. Тут дело явно требовало специальных знаний и навыков, поэтому покуда находилось в стадии проекта.

Зато частокол какой сладили – любо-дорого посмотреть: все, как положено, со рвом, с башенками – на башнях тех специальные воинские холопы службу несли да охочие люди, всеми Лукъян командовал – ловкий, широкий в плечах, парень со светлой бородкой – потихоньку переманенный Иваном от самого князя. Уж Лукъян в воинском деле разбирался, да и сам Раничев, к слову сказать, не последний в нем был, навострился за десять-то лет – и сабельному да мечному бою, и косой копейной атаке, и стрелы метать из лука да самострела. Попробуй, появись, ворог! Ну, конечно, с регулярными да многочисленными войсками не совладать, да толок где они, эти регулярные да многочисленные? Тимур умер – и его огромное, сметанное на живую нитку, государство быстро разваливалось на уделы, и наследник – умный, начитанный и непозволительно для правителя мягкий Шахрух – ничего не мог с этим поделать, как когда-то Владимир Мономах не смог ничего поделать со стремительно разваливавшейся Русью. Развалилась милая, и все. А всякие там «Поучения чадам» и решения Любечского съезда князей – не более, чем сотрясения воздуха. Парад суверенитетов, мать вашу! Правда, сейчас вот другие тенденции наблюдаются, большей частью – в пользу Московского князя. Вот и Федор Рязанский тоже, похоже, туда же… Что ж, в данный момент, наверное, и неплохо это. В Орде Едигей голову поднял, Витовт литовский по-прежнему оружием бряцает, а есть еще и Тверь, и Новгород…

– Задумался о чем, любый? – неслышно подойдя сзади, Евдокся уселась рядом, посмотрела в окно. Иван подвинулся, приобнял супругу.

– Слуги говорят, странники из Угрюмова проходили, – тихо сообщила та. – В обитель на богомолье. Чай ведь и Троица скоро!

– Надеюсь, их тут приветили, – Раничев почесал бородку. – А может, и вестями какими разжились?

– Да разжились… – боярышня повела плечами. – Не к ночи будь сказано, тати в лесах объявились – на обозы купецкие нападают, да и на крестьян не брезгуют.

– Эва невидаль! – усмехнулся Иван. – Когда их тут не было-то, татей? Сама-то вспомни.

– Странники говорят, это не те тати, другие, – Евдокся упрямо качнула головой. – Необычные.

– И что ж в них такого необычного?

– Эти всех убивают, а забирают не все – только серебро, злато, каменья… А недавно до чего обнаглели – иконы из дальней угрюмовской церкви украли. И на что им иконы? Грехи замаливать? Боюсь я что-то, Иване.

– Ничего, милая, – Раничев крепко обнял супругу. – Не доберутся до нас никакие тати – и частокол имеется, и людишки оружные.

Ничего не ответив, боярышня поцеловала мужа и быстро спустилась во двор – хлопотать по хозяйству, ведь все требовало пригляду – как выполот огород, хорошо ли вычищена конюшня, как дела на сыроварне, да мало ли? Еще к детям успеть забежать, проведать… Раничев даже иногда чувствовал угрызения совести, глядя на мятущуюся по хозяйственным заботам жену, и сам себе казался жутким бездельником, кем-то вроде альфонса. Пойти, что ли, на задний двор, к Лукъяну? Тот как раз вечером должен был тренировать юных ратников? Или не ходить? Лучше дождаться доклада старосты, Никодима Рыбы, да переговорить с ним насчет мельниц. Никодим мужик умный и жизнью битый, может, и подскажет чего дельного?

В окно видно было, как опускалось за рекой солнце. Еще не оранжевое, не покрасневшее даже, золотисто-желтое, оно висело в голубом мареве, медленно скрываясь за дальним лесом. Сверкающий край светила уже зацепился за черные вершины, от холмистого берега к реке потянулись длинные темные тени. Послышался звон – в окрестных церквях благовестили к вечерне.

– Можно тебя на пору слов, батюшка? – заглянув в светлицу, в пояс поклонилась Настена, нянька. Круглое добродушное лицо ее выглядело каким-то донельзя озабоченным и несчастным.

Иван кивнул, приглашая няньку, но та не подошла к нему, а наоборот, поманила за собою. Пройдя галерею, Иван вошел в уютную горницу, любуясь на спящих детей, Панфила с Мишаней. Ишь, сопят, наследники. Что долгонько уже спят, не пора ль будить?

– Глянь-ко, батюшка! – подойдя к кроватке, нянька показала на руку Мишани. – Эвон, на пальце-то…

Иван всмотрелся и заметил на безымянном пальце левой руки ребенка узенькую черную полосу – словно кольцо.

– И у Панфилушки так же, – прошептала Настена.

– И что с того? – не выдержал Иван. – Подумаешь, мало ли что бывает?

– Не гневайся, боярин, – нянька вдруг повалилась на пол, а в добрых глазах ее заблестели слезы. – Помнишь Алексия, царствие ему небесное? Уж какой был ангелочек… А вот прямо перед смертью вот эдак вот, на пальчике-то…

Раничев еле сдержался. Что-то подобного не припоминал, хотя, конечно, не очень всматривался, не до того было.

– Так ты думаешь…

– Не знаю, – покачала седой головою Настена. – Может, и ни к чему это… Да я ведь, батюшка, боярышне-то не говорила, тебе только…

– И что ты мне предлагаешь – в церковь или к бабке какой сходить?

– Знающие люди старуху Маврю хвалят, – тихо отозвалась нянька. – Говорят, знающая…

– Ага, знающая, – недоверчиво усмехнулся Иван. – Костер по ней плачет – вот что!

– Ну, как знаешь, боярин, – вроде как обиделась нянька. – Мое дело сказать… А только деток ваших я дюже люблю.

– Да ведаю…

– И ведь вялые они какие-то в последнее время. Сам от, видишь, спят, не ползают да не скачут. Уж не сглазил ли кто? Ты б, батюшка, сходил к Мавре… а грех-от потом отмолишь… да, мыслю, и не велик грех-то.

– Ну да, невелик – с колдуньей знаться! – невесело хохотнув, Иван окинул взглядом детей и вышел из горницы.

Ну и Настена, ну и темная бабка. Подумаешь, какие-то там пятна! Как там Владимир Ильич-то говаривал? Мракобесие!

Рассуждая так, Иван все старался отвлечься, выгнать из головы навязанную нянькой мысль, внезапно засевшую так плотно и никак не хотевшую уходить. Хорошо хоть, бабка ничего не сказала Евдоксе, а то бы и та места себе не находила. О предупреждении Настены Раничев думал и во время вечерни, и за ужином, и даже в постели – хорошо хоть утомленная хозяйственными делами супружница сразу заснула и не требовала любовных ласк. Спала крепко, хоть из пушек пали, из «тюфяков», как их здесь называли.

– Э-эй, родная, – Иван осторожно пошевелил жену. Та даже не дернулась – настолько крепок был сон. Тем лучше, тем лучше… Наверное, в иной ситуации Раничев бы и не решился, но вот сейчас…

Подхватив одежду, он на цыпочках выскользнул из опочивальни и, пройдя галереей, быстро спустился во двор. Опавший месяц висел в черном ночном небе серебряной абордажной саблей, мерцали звезды. Гавкнув, зарычал пес, загремел было цепью и, узнав хозяина, тихо заскулил, заластился.

– Тарзан, Тарзан, хороший, – Иван погладил собаку – огромного, серо-черной масти волкодава, умного и верного, как, наверное, могут быть одни лишь псы.

Неслышно подошел ночной стражник:

– Что угодно, господине?

Раничев было хотел спросить про Марфену, да прикусил язык – не стоило доверятся в таком деле первому попавшему человеку, пусть даже и многократно проверенному. Не нужно плодить лишние слухи.