Владимир Булат - Лишь бы не было войны! Страница 4

и военных, бежавших от троцкистов в гражданскую войну. Так вот, его как раз и

командировали в Гуляй-Поле как специалиста. А там он и познакомился с самой

красивой девушкой городка — школьной учительницей.

— Все равно странно… После войны у нас на одного жениха приходилось по десять

невест, но у вас… Ей тогда было двадцать два года. Почему она не вышла замуж

до тех пор?

— У нее был жених, но он попал под трактор в сорок третьем году.

— А в моем варианте он в то же самое время воевал под Курском…

— Под Курском?!! Вы что? от немцев до Курска бежали?!

— Хуже. Немцы дошли до Сталинграда.

— Однако! Ну и вояки у вас там!

— Это ваши же вояки. Только у вас, поскольку вы не воевали, их некомпетентность

не вылезла наружу — отсиделись вы. А мы за это очень дорого заплатили.

— Ну, мы тоже полмиллиона положили на Амуре в пятьдесят втором. И все же

личность Сталина, я считаю, положительна и необходима в советской истории. Он

уберег нас (да и вас) от троцкистской нечисти и космополитических вырожденцев.

Видишь ли, в двадцатые годы была единственная валена: между Сталиным и

Троцким…

— Валена? — переспросил я.

— Германоязычное слово. Означает выбор.

— У нас говорят: альтернатива. Англоязычное слово.

— Ах да! у вас же Америка самая главная страна. Удивительно, как могли эти

забитые эмигранты так возвыситься? У вас какой-то нереальный вариант истории.

— В принципе я с тобой согласен. Но неужели все вы — наивные коммунисты?

— Коммунизм бывает разный. Мы ж не троцкисты. Россия — цель, коммунизм —

средство. Да, мы уж и не столь наивны, как десять лет назад.

— По дороге сюда я видел коммерческие ларьки….

— Да, пять лет назад у нас разрешили мелкое предпринимательство. Разумеется, под

партийным контролем.

— А ты в партии?

— Нет, но собираюсь вступить… О, уже восемь! Я побегу в фотоателье, надо

забрать фотографии. Если в мое отсутствие придет Виола, веди себя, как ни в чем

не бывало. Скажи, что идешь за фотографиями, и поджидай меня у подъезда. Завтра

у нас суббота? Да?

— И у нас тоже.

— В понедельник у меня последний экзамен сессии. Диалектический материализм! У

вас, небось, такого не учат.

В коридоре он заглянул в мою кожаную сумку:

— Это оттуда?

— Да.

— Ладно, потом посмотрим. Пошел я.

И он исчез.

Я, оставшись один, обошел обе комнаты. Мебель и прочая обстановка были иных

конструкций, однако телевизор, как и у меня, назывался "Радуга 716". Но меня

больше заинтересовали книги, куда многочисленнее моих. Многие были мне

незнакомы, другие соответствовали моим, многих из имеющихся у меня тоже не было.

Десятитомник Сталина, сочинения Гракха, Бабефа в четырех томах. Международные

ежегодники начиная с 1957 года, "Россия в 1913 году", Л.Н.Гумилев "Этногенез и

биосфера Земли", "Иерусалимский процесс" в трех томах.

Последние я полистал. Оказывается, в августе 41-го года германская армия заняла

Палестину, а год спустя в Иерусалиме открылся под председательством доктора

Фрайслера процесс над сионистами. В числе подсудимых — Менахем Усышкин, Давид

Бен-Гурион, Мартии Бубер, Хаим Вейцман и другие. В материалах процесса — тексты

Ветхого Завета, Талмуда и "Протоколов сионских мудрецов", свидетельские

показания местных жителей-арабов и граждан различных европейских стран.

Семьдесят главных обвиняемых были приговорены к публичной смертной казни, а

Иерусалим отдан арабам и переименован в Аль-Кудс. Советский Союз признал

основные положения Иерусалимского процесса в декабре 49-го года.

Художественная литература несколько беднее. Книги Набокова, Генриха Сенкевича и

Экзюпери отсутствовали. Зато стоял шеститомник Аркадия Гайдара с фотографией

престарелого писателя в первом томе (романы "Целинные годы" 1958 года, "Он

сказал: Поехали!" 1962 года, "Сибирские истории" 1977 года). Помимо

общеизвестной классики было еще несколько неизвестных мне фамилий: Соколов,

Заварзин, Романовский…

Пока я пролистывал книги, в замке захрустел ключ, и я услышал свой голос:

— Да, это действительно так! Я и сам сначала не поверил! Когда видишь самого

себя, это невероятно. Но если невероятное становится очевидным, его принимаешь

как факт.

— Где он сейчас? — этот голос, без всякого сомнения, принадлежал моей

возлюбленной Виоле. Вернее, ее двойнику из этого мира.

— Да здесь. Вальдемар!

Я вышел. Блондинка Виола была восхитительна в своей мягкой белой шубке из

заячьего меха. А мой двойник помогал ей разуться, наклонившись к ее коленям, как

не раз наклонялся я. При моём появлении Виола вскрикнула.

— Извините, — забормотал я, пытаясь как бы оправдаться, — я сам не знаю, как это

произошло… Это, конечное невероятно, но…

Через полчаса мы ужинали. На столе — копченая мойва, бутерброды, чай с

клубничным вареньем.

— А где мама? — поинтересовался я.

— Она вышла замуж… за немецкого барона… полтора года назад, — отвечал мне

мой двойник в перерывах между пережёвыванием пищи.

— И живет в Германии?

— Разумеется. Берлин. Геббельс-штрассе, 14.

— А я там, — кивнула Виола в мою сторону, — есть?

— Да, — только и смог ответить я.

Я чувствовал себя в самом что ни на есть дурацком положении и старался не

смотреть на нее.

— Вот что я придумал, — сказал после некоторого молчания мой двойник. — Ты

можешь через три дня съездить в Германию. Дело в том, что туда должен ехать я, у

меня уж все готово: все документы, справки, виза и все такое, но мне не хотелось

бы сейчас никуда ехать: я тут диплом пишу, и работы в училище много (я преподаю

в Высшем Военном-Политическом Училище МГБ). Съездишь?

— Хорошо, — ничего другого мне и не оставалось сказать. — Но ты введи меня в

курс дела, чтобы я там глазами не хлопал.

— Ты немецкий знаешь?

— Более-менее.

— Ну, это не беда, полистаешь разговорник. Барон, Иоганн фон Кампенгаузен,

милейший человек пятидесяти лет, полковник люфтваффе, истинный ариец, воевал в

Африке, интересуется русской классической литературой, на досуге музицирует. Он

вдовец, и у него пятилетняя дочь Кунигунда, в которую мама влюблена без памяти.

Его младший брат Отто — профессор генетики и евгеники Кенигсбергского

университета, немецкий вариант Жака Паганеля. У него двое детей: наш с тобой

ровесник курсант танковой академии войск СС Харальд (мировой парень) и Ингрид —

студентка-энтомолог (она же — активистка университетского комитета Союза

немецких девушек, а также член молодежной секции Союза арийских писателей, ибо

она поэт в стиле Ахматовой — мне, во всяком случае, так показалось). Ее опасайся

больше всего: эта валькирия видит людей насквозь. Жена дяди Отто — тетя Свава,

полунорвежка, выглядит лет на пятнадцать младше своего возраста (я подозреваю,

что муж делает на ней какие-то генетические опыты, потому что не может

сорокалетняя женщина так юно выглядеть!) Все они, естественно, аристократы до

мозга костей и ужинают за столом из шестнадцати кувертов (так что, будучи на

свадьбе, я чувствовал себя хамом). Прислуга у них вся из итальянок и болгарок,

так что можешь при случае завязать интрижку, — продолжал он, но осекся под

пристальным взглядом Виолы. — Уже девять: пора "Время" смотреть.

Когда я чистил зубы в ванной, я услышал, как Виола спросила своего мужа:

— Ну и что потом?

— Побудет недельку в Рейхе, — довольно беспечно ответил тот, — вернется — дальше

видно будет. Но в МГБ пока о нем заявлять не будем. Не забывай, что точно так

же, как он здесь появился, он и исчезнуть может в любую минуту.

Это лишило меня последних крох оптимизма, которого и раньше у меня было немного.

— Если Алеша Данилчук тебя спросит о нашей с ним встрече сегодня, — сказал я

ему, выйдя из ванной, — скажи…

— Понял, все понял, — закивал он.

Виола тем временем уже включила большой телевизор в зале и забралась в большое

мягкое кресло. Я сел поодаль на диван.

— А как у вас с экологией? — неожиданно спросила она.

— Скверно, — констатировал я. — Но нет худа без добра: закрывшиеся заводы

перестали загрязнять атмосферу.

Экран засветился на полуфразе диктора:

— …дружественный визит президента Арабского Государства Палестина господина

Ясира Арафата в Москву. У трапа самолета в Шереметьеве высокого гостя встречали

министр иностранных дел СССР Владимир Михайлович Виноградов и член Политбюро ЦК