Лев Соколов - Своя радуга Страница 4

– Бери отрок. Носи Мешко так, чтоб никто не сказал, будто княжий дар втуне пропал. Обнажай за князя своего, за дело правое.

Мешко в руки взял. А они ходуном ходят, – не то устал сильно, не то еще от радости. Языком трудно ворочает, к цветистым речам-то не привык.

– Благодарствую за жалование, княже… И раньше верно служил, а теперь уж… буду служить с троицей.

– Все ли слышали унного? – Улыбнулся князь – Любо ли вам, братие и дружина?

– Любо, княже! Любо! – Отозвалась дружина. – Исполати за щедрость твою, Юрий Ингваревич! Достойному отроку и дар достойный. В добрый час!..

Глядит Мешко на меч. Ножны простые, без украс, но добротные, из толстой кожи. Устье и наконечник оправленны аккуратно, обоймицы подогнаны, не сразу где соединены и найдешь. В колечки шнурки-помочи для привеса к поясу вставлены, так с ножнами одного цвета… Но ножны только вместилище. Каков сам? Потянул за рукоять, освободил на свет… Вот меч! Полоса – чистая как вода, от крыжа рекой течет, плавно в острие спускается. По той "реке" узор бежит, как туман утренний. Лезвия тронул пальцем – волос брось сверху, – впополам рассечет. По голоменям длинные долы, овражками бегут. Черен из зуба зверя-моржа, что в далеком студенном море живет, – не толст, ни скользок – будто специально под руку Мешко сделан. Огниво с загибом к полосе, и самому на длинном замахе не помешает, и вражий удар на такую уловить сподручнее. Яблоко – повел Мешко рукой – как верный пес-выжхлок идет за хозяином меч; острием не тяготит, в крыж весом не сваливается, – хошь руби, хошь коли. Ай меч!.. На голомени, у самого крыжа знак-имя стоит. Якун коваль меч сработал, то мастер известный. Его работа ох каких денег стоит. К такому мечу на опоясь, ни звениц ни бряцалец не потребно, – он сам собой украшение.

Подбегали к Мешко другие унные, завидовали, радовались, просили обнову посмотреть. Мешко давал, радостью делился, её-то у него было с лихвой. Так случайно глянул на князя Юрия Ингваревича. Стоял тот, смотрел на него, улыбался, а глаза задумчивые, грустные. Много позже понял тот взгляд, – уже не Мешко, а боярин Межислав, который прикупил себе ума бедами: – Меч, вещь дорогая, а все же только вещь… Дали её отроку, и гляди-ка, как мало для счастья человеку в унности надобно…

***

Кружит снег, поднял руку Межислав, смахнул белую крупицу с бородки. Скорей бы уж началось… – тихонько сказал сам себе он, и глянул на сидящего рядом на санях Бунко, что привалился спиной к бортку саней. Не отвечает ему Бунко, головы на слово не повернет. А ведь мало кто любил так приправить свою речь острым словцом, как этот молодец… Сидит Бунко, обхватив копье, прикрывшись щитом, а белая крупа уже саваном осела на его смелое лицо, на закрытые глаза, и не тает та крупа, не тает… Так обсыпало, что стал похож Бунко на снеговика, каких катают дети себе на шалость. И не видно под этой пеленой той раны на виске от палицы, что заставила бойкого Бунко замолкнуть навек.Сидит Межислав, а прошлое опять нахлынуло памятью.

***

Опять унесла память из зимы, – на этот раз прямо в лето… Наяву проводил рукавицей по лицу, – снег сметал. А загрезил, провел рукой по волосам, по бородке, – и посыпались с них не снежинки а зерно, которым молодых на свадьбе обсыпают. У церкви люди обсыпали, а и здесь за столом еще не все из волос вытряс, – добрый знак, быть в доме многим детям…

Сидит Межислав во главе уставленного явствами стола. Обсели тот стол на скамьях веселые шумные гости. А рядом, одесную, сидит рядом с Межиславом его Веленушка. От взгляда на неё сердце стесняет, глаз радуется. Как весна она свежая, как лучик солнечный теплая. В глазах неё все звезды светят. А в праздничном платье, нарядная, будто бабочка. Платье красное, понева длинная, все узором вышито, птицами да деревьями украшено, рукава пышными разливами расходятся, – кажется затопили бы весь дом, если бы зарукавья-браслеты их у запястий не смиряли. Гривна шейная златом горит, узором сплетается, колечками позванцивает. Повойник-кика, убор замужний, голову покрыл, спрятал волосы; то многим женщинам по красе в ущерб, а Веленушка-то только краше, будто ярче очертило её лицо. Перстни с подвесками на тонких пальцах при каждом взмахе рук звоном шелестят, а сама слово скажет, будто птица небесная из ирия спустилась-поет. Хвалят гости невесту, да не для красного словца, как оно бывает. От души хвалят, павушкой называют, светом переливчатым. Да и жених у ей не хуже. У князя в чести, лицом хорош, телом статен, рубаха крестами расшита, пояс узорчатый ниже колена свешивается, – по мужу и жена, по жене муж! А ну еще поднимем за молодых чаши медовые!

Сидят гости вокруг стола, гомонят, бороды в кубки обмакивают. Сидит по чину родня, – молодые подальше, а старшие к жениху с невестой поближе. Межислав-то сирота, потому сидят только Веленины родичи. А с его стороны дружина сидит, – вот его родня, его братья, по воинскому обычаю заповеданные. Ну а ближе всех к молодым сидит сам Юрий Ингваревич, – ныне уже князь всей земли рязанской – да со женою княгинею. Свадебный чин – чин особый. Издревле на Руси в день свадьбы считается, что жених – князь, а невеста – княгиня, так в этот день и зовут их. Потому в этот день Юрий Ингваревич приветствует и величает Межислава как себе равного. Непривычно Межиславу во главе стола сидеть, своего князя на сторону спустив, да что робеть – так в особый день предки заповедали, не журись, володей прздником!

Князю же Юрию Ингваревичу благодарен Межислав по гроб доски. Отец Веленушки серебро-коваль, человек зажиточный. Сыновей ему бог не послал, начастил вместо них дочек, и Веленушка меж ними самая младшая. Роздал отец Велены старших дочерей за достойных мужей, всех кроме младших двух, да на том и успокоился. А вот та, что Велены старше, засиделась в девках. Уродилась ни в мать ни в отца, нескладухой, некрасна ни лицом ни фигурой, среди сестриц как гусыня меж белых лебедушек. Кому что Бог на жизнь положил, что тут будешь делать? Не хотят парни её сватать. А то может какой умник и сосватал, если бы отец за неё богатое приданное дал. Дак отец уж очумел маленько за старшими приданное мужьям отправлять, потому не давал за девку богатого выхода. Так и сидела Веленина сестра старшая у отцовой печи, а и Велена вместе с ней, потому что по обычаю, младшую наперед старшей замуж не выдают. И что бы тут Межиславу? Не видать ему Велены, дак Юрий Ингваревич помог. Развязал князь мошну, сладил для старшей дочери прибавок к приданному, тут же и отыскался на неё оборотистый вдовчик. Ну а за княжьего дружинника-то после этого отец младшую выдал с радостью. Богатого приданного правда тоже не дал. Ну да и Межислав не на гривне серебряной женился. Веленушка сама себе приданное, и красотой и трудом. Великая она искусница в хитроручном ухищрении, в пялечном изрядстве. Мало что ткет, – ещё так полотно узорами дивными изукрасит, что и Киевским купцам, не снилось видеть. Плыви хоть в Корсунь, до Царьграда дойди, не увидишь такого вышиванного великолепия, вот какова…

Вот вдруг, дождавшись момента, когда чуть стихло веселье, сильный женский голос из рядов гостей издал печальный тягучий вздох. И тотчас погрустнела Веленушка, вздохнула тяжко. Примолкли гости. А женский голос начал выводить, и тотчас другие женщины подхватили распевом.

На девять небес бирюзовыхНа девять морей зеленыхНа девять сфер золоченыхДрево крепко растетВширь ветвями течетВглубь корнями ползет.Ветвями трясет красуется.Листвою шумит волнуется.Само собою любуется.По утру Матушка-ЖиваОт Рода матушка-ЖиваПод самое дерево всталаЗверье да птиц окликалаЭх люд от неба крылатый,Эй люд от леса рогатый.Эй люд чешуею богатый.Ко мне по небу летитеКо мне по тропам идитеКо мне по морю плывитеНа ветви древа садитесьПод корни древа ложитесь.В ручье у древа резвитесь.Предстали звери невиданыПрисели звери неслыханыНа матерь-живу глядятПод очи попасть ей хотят

Бегут у Велены слезы по щекам. Не муж тому причина, – рада она выйти за Межислава, по пригожеству сердце свое ему отдала. Но должна горевать невеста на свадьбе, так обычаем отчичей и дедичей завещано. Должны добрые люди на свадьбе видеть, что мать с отцом растили девицу так справно, что горько ей покидать родной дом, уходить к другому очагу. Потому, дело для девушки известное, – глянешь на мужа, глазами ему свети, а глядишь на родню и родителей так и рыдай в голос… А чтоб легче было вежество роду слезой выказать, – девушке другие женщины помогают. Выждут они момент, когда веселье чуть угаснет, да заснут песню грустную, расстаную, тут и не захочешь, слезы прольются.

Встала Мать-Жива важноВзглядом дарила нежноВедь ласки всем детям нужно.Всех зверей обласкалаА сокола взгляд не поймала.Сидит он на ветке гордоКрылами поводит грозно.На матерь-Живу не глянет.Его к лебедушке тянет.Лебедушку взглядом пытает.Поближе к ней подседает.А лебедь крылом укрылась.Да к Матушке-Живе жалась.Зашиты её просилаВсё Матушку-Живу молилаА Жива-Мать отказалаЛебедице так сказалаСлезами от бед не умытьсяОт сокола не укрытьсяЛети лебедка крыламиЛети над лесом-полями.Коль сможет сокол догнатьЕму тебя и забратьКоль схватит тебя за волосЕго тебе будет волостьЛебедь испугом вздохнулаКрыльями резво взмахнулаЛетит-парит, от доли бежит…

Сидит Межислав, смотрит на жену. Одно ему только жаль, что нельзя положить ладонь на руку милой, утешно теплом её согреть. Не можно молодым трогать друг-друга на свадьбе, а то ни богатства ни удачи ни здравия им не будет. Пока обряд не закончен, не отпустил её еще прежний род, не принадлежит Веленушка до конца Межиславу. Для прежней жизни умерла, для новой еще не родилась. Ну да ничего, сколько дней пиру не пить, а до конца свету не быть…

Сокол с ветви кинулсяБуйным ветром ринулся.Ветром летит, громом шумитЛебедь гонит, к земле клонитКамнем с небес упалЛебедь когтями сжалЯрится сокол, пошучиваетЛебедку в когтях окручиваетЛебедица стала кикать,Родню принялася кликать.Уж вы родные прощайтеМеня добром вспоминайтеПомню я ясные зорькиЛью теперь слезы горькие.Девице дом не забыть.Да всеж за молодцем быть.

***

Ах свадьба… Доброе дело, да не в доброе время. В ту пору, как Межислав молодую жену в дом ввел, забылось на Руси былое единство. Четыре великих дома соперничают за главенство на Руси. На черниговском столе сидят Ольговичи, на волынском Изяславовичи, на смоленском Ростиславовичи, а на суздальском Юрьевичи… Те четыре сильных княжества меж собой спор за великий стол ведут, все меньшие княжества под себя подбирают. Рязанская земля ныне под крылом суздальского княжества, чья столица расположилась в граде Володимире-Залесском. Правит суздальским княжеством князь Юрий Всеволодович. Два тезки, выходит, – Юрий Всеволодович Володимерский и Юрий Ингваревич Рязанский. Рязанский Юрий, со своей землей у Володимерского Юрия в подчине, ему принес присягу наименьшего наибольшему, при его стремени по первому зову должен идти в поход. Не миром, не ладом пришло рязанское княжество под суздальское крыло. При предшественниках Юрия Ингваревича приставала Рязань, ища выгоды, то к Чернигову, а то к Суздалю, пока отец нынешнго князя Володимирского – Всеволод Большое Гнездо, чередой походов не привел к службе и покорности рязанцев. Ну да что о том говорить…

Но было мира и за русской границей. Тридцатое лето встретил Межислав, когда взял за себя Велену. А пятнадцать летов назад, когда он еще только осваивал воинскую премудрость под тяжелой рукой дядьки-Годуна, пришли из степи, да наводнили русские украинные земли беглые соседи-половцы. Сорвали половцев с их пастбищ находчики неведомых языков, – татарове да мунгалы. Лишенный степи половецкий каган Котян Сутоевич, обратился к галицкому князю Мстиславу Удалому, который ему зятем приходился; обратился и к другим русским князьям. Просил Котян помощи против находчиков, сказал, – сегодня мунгалы взяли нашу степь, завтра возьмут вашу Русь. Не оставил Мстислав степного родственника, и другие русские князья, почуяв грозное, одолели на время распри, – встали в стремена, собирали войско могучее на правом берегу Днепра. Выступили русские и половецкие князья в поход, встретились с табунщиками-мунгалами.

Шли русские единым полком, да едины не были. Сидели в сердцах князей как занозы памяти о старых распрях. Не смогли князья даже о том условиться, кто будет держать главный стяг, а которые пойдут при его стремени. Каждый шел своим полком, по виду вместе, поистине наособицу. Шли князья к синему морю, а предел их походу на реке Калке лег. Закрутили хитрые мунгалы русские стяги, опутали князей боем, по частям их ломали, будто разгибали пальцы из некрепкого кулака. А князья-то, – один смотрел как другого бьют, не мешал, а другой бежал, третий бился удал, да один слишком мал… Говорили, что встал остаток русского полка на холме, стойко отбивал атаки поганых три дня, пока не обессилел от степного солнца. Предложили тогда мунгалы, чтобы сдались русские, а они мол обещают не проливать их кровь. Поверили русичи, сложили оружие. И мунгалы слово сдержали, на свой звериный лад. Повязали они князей, положили на них поверху настил, и на том настиле сели пировать, пока всех князей тяжестью не задавили; потому крови пролито действительно не было… Убежавших же русичей гнали мунгалы по степи долгим гоном, подбирая отстающих, как загнанных зверей на облаве.

Многие века стоит Русь украшенная. Много кто на неё из большой степи наскакивал, да обратно и уходил. Известно, степь – как волна, налетит, зашумит, пожгет, пограбит, да обратно отхлынет. Равнину затопит на краткое время, а о крупные города, как об утесы, волной разбивается. Не в первом походе русичи головы сложили. Кто смог, воротился, вдовы отплакали, из детей новые люди взросли, из чрев новые дети появились. Жила Русь дальше, своим ладом. Да только мунгальский прибой из тех был, что лишь на время отлынивает, силу набирает, а потом возвращается и камни дробит.

Через семь лет после гибели русского полка на Калке, Мунгалы внезапным броском пошатнули соседнее болгарское царство. Болгары почуяв угрозу, замирились с Русью на шесть летов, отпустили всех русских пленных, договорились о беспошлинном пути для купеческих людей, – эх, пойти бы еще дальше, стать военным союзом! Ведь болгарские князья прислали к Юрию Всеволодовичу Володимирскому послов с просьбой ударить вместе на мунгалов. При этом обязались болгары выплатить все убытки за помощь. Выгодный был союз, но… Видно крепко засело в голове Юрия Всеволодовича чем обернулась в свое время русским князьям помощь половцам на Калке, даром что посланный тогда лично им полк к битве не поспел… Болгарские послы убыли ни с чем.

Юрий Ингваревич однажды рассказал Межиславу, как объяснял свой отказ от союза с болгарами Володимирский князь. По разумению Юрия Владимирского выходило, что войско в степь вести, – там его и сгубить. Мунгалы в степи сильны, зато как все кочевники городов-то брать не умеют. Лучше уж сидеть под надежными стенами. Болгары союза просят – а давно ль на нас зубы точили? Если мунгалы болгар пощиплют, – то и к лучшему, они для Руси сосед хопотный, соперник извечный. Сам же Юрий Всеволодович разошлет гонцов с предупреждениями во все страны, а даже и самому папе всех латинян Григорию. Одних болгар для одоления врага было бы маловато, но если удастся собрать войсковой союз из многих держав, тогда можно будет выступить на мунгалов… – Так говорил Юрий Всеволодович Володимирский. Юрий же Ингваревич Рязанский сказал свою думу: Если сам князь Володимирский не спешит встать в союз с ближним соседом, почему думает, что захотят более дальние? Отсидеться в городах – хорошо. Хорошо князю Володимирскому, и его суздальцам, что от степи укутаны дремучими лесами. Мунгалы через них полезут ли? Да если и полезут, – стольный град Юрия Всеволодвича – Володимир-Залесский из самых сильно укрепленных на всей Руси. Не то наша Рязань, её отец Юрия Володимирского сжег, людей к себе отселил. Да еще мор… Стены мы отстроили, что как смогли, да вот людей у нас в земле маловато, против лучших времен… Судальское княжество, да престол его Володимирский широко размахнул свои крыла. Были под их сенью не только люди русские, а и часть земли болгар, мордвы, буртас, черемис. Мунгалы взяли земли болгар, взяли земли мордвы, – Юрий Всеволодович Володимерский выжидает, бездействует. Были те хоть и чужинцы иноземные, да под крылом князя Володимирского. А он им не помог, свое крыло отринул. Мы рязанцы, как и суздальцы от рода Русского. Мы у стремени князя Володимирского, да придет пора – развернет ли он свое крыло, чтобы нас укрыть?.. Так-то Межислав, думай…

В год свадьбы Межислава монголы окончательно покорили волжскую Болгарию. Чёрные вести шли на Русь вместе с бежцами. Мунгалы не просто прошлись по Болгарии обычным степным налетом, но взяли все крупные грады. И Кернек, и Жукотин, и Сувар, и саму столицу Булгар, и громадный Биляр, известный во всех сопредельных землях крепостью стен и шестью опоясывавшими его защитными валами… Ошибся князь Володимерский, мунгалы как-то ухитрялись брать города. Только Болгарии, чтоб вступить с ней в союз уже не было. Теперь надежа была только на себя.

В тот же год, как отыграл Межислав свадьбу, мунгалы пришли на Русь, в рязанские земли.

***

Ведет память. Неспокойно, тревожно на всем юге Руси. Малыми ручейками, сливаясь в половдье идут на Русь бежцы: половцы, болгары, марийцы, мордва… все на чьи земли легла тяжелая длань мунгалов. Юрий Рязанский неустанно шлет к своему наибольшему – Юрию Володимерскому гонцов с письмами…

"Брате и господине, Юрий Всеволодович, зима все ближе, вести все чернее. Степь нас бежцами затопила. Всех потеснили грозные татарове и мунгалы. Все ближе они к нашим границам, как волки к добыче. Великим станом стали напротив границы земли Рязанской. Известно от бежцев, что мунгалы почитают своей великой целью подчинить всю вселенную своему правителю. Мню, ждут дикие только, когда промерзнет земля, и окует мороз реки, чтоб шагнуть в вотчины наши. Пошли же свои полки под главенством добрых воевод к нашим границам, усиль землю рязанскую, которая и твоим суздальцам и всей Руси оборона и украина…".

Отвечает Юрий Володимерский.

"Не тревожься брате, Юрий Ингваревич, все знаю, все ведаю. Однако же, рано еще двигать полки. Дошли мне вести – мунгалы коварные, на четыре части войско разделили. Одной частью твоей Рязани грозят, а другой с Итиля нависают над Суздалем, третей же с Дона к Воронежу близки, а четвертой рыщут по всей русской украине слабину ища. Двину к тебе полки, – так поганые в другом месте ударят. Ныне не в шашки-тавлеи играем, где удобно тому, кто первый ход содеит. Ждать надобно, как монголы двинутся. Тогда и будем знать, куда послать полки, где дать бой нахватчикам. Не тревожься брате Юрию, будь на меня в надеже. Не оставит Суздаль земли Рязанские…".

***

В конце осени, на рязанский княжий двор влетел гонец на взмыленной лошади. Не слез, – сполз с коня. Как смог слово молвить, сообщил что послал его боярин Славер, – управитель малого пограничного городка Нужа на реке Воронеже. Сообщил гонец, – нежданно, как из-под земли вышло под городок войско мунгалское, в огромной силе. Только и успел Славер гонца на коня поднять, без письма, живым словом передать весть грозную. Поскакал гонец, а что дальше было с Нужей, не ведает… Спал с лица Юрий Ингваревич. Послал он своего гонца со Володимир, а сам ответа дожидаться не стал. Зазвонил рязанский вечевой колокол. Полетели княжьи мужи в города и веси, – сряжать народ на ополчение, удельных князей с малыми дружинами в кулак созывать. Выставляли людей рязанские городские концы. Межислав же среди прочих дружинников, по деревням и селам поехал, поднимать мужиков на ратный труд. Звенели колокола, охали тяжко жены и матери, кряхтели мужики, и отложив хозяйственную снасть, брали в руки рогатины, да засовывали за пояса топоры, которыми можно с одного удара срубить, что деревце, что человека, была бы в руках сноровка…

Пока Межислав в деревнях сряжал мужиков, – то ему потом рассказали – к князю второй гонец прискакал. Привез весть, – Мунгалы Нужу не разоряли, Славер им ворота добром открыл, а к Рязани уж едут мунгальские послы. В те поры собрались уже под Рязань братья Юрия Ингваревича, – князья Роман и Олег, прибыли и другие; князь пронский, и даже Юрий Давыдыч князь Муромский. Муромское-то княжество уже давно стало от Рязани наособицу, да признало своим наибольшим князя Володимирского. Только потому что общий наибольший был у Разанского и Муромского князя, в походы вместе и ходили… Но Володимир далече, а мунгалы все ближе, потому забыл ныне о своей особливой гордости Муромский Юрий Давыдыч… Послов мунгальских князья решили встретить вместе. Не почванились сами выехать навстречу. Тем и почтение послам выказали, тем и в Рязань не пустили. Известно ведь, посол он всегда еще и соглядатель…

***

Послы мунгальские щедры на улыбки, сообщили, что великий хаган Бату, внук сотрясателя вселенной чингиз-хагана шлет рязанским князьям свою милость и желает им здоровья и крепкого мира. Взамен же просит быть ему добрыми соседями, дать на зиму хорошее становище его войску, да платить малую дань, – десятой частью в князьях, людях, и конях.

Ответил им на то Юрий Рязанский, – мол, есть у него наибольший – князь Юрий Володимерский. К нему мунгольским послам ехать надобно, тот им и даст ответ. Дал послам провожатых. Велел везти послов не раздражая задержками, но и излиху не торопясь. А сам послал во Володимир самых скорых гонцов. Да заодно послал боярина Евпатия Лововича за помощью в Чернигов; забыть нужно старые споры, ой не до них сейчас… Рязань волновалась, – чего ждать от этого Батыги, внука Чагонизова? Как решат князья? Миру быть, аль войне? Хорошо, что под зиму пришлось сбирать ополчение, ни сеять ни убирать не надобно. Завершить бы все миром. А подраться, так успеть до весны…

***

Летят, летят письма, несут в себе слова княжеские… Решают судьбу Руси.Летит весть от князя Рязанского к князю Володимерскому:

"Брате и господине Юрий Всеволодович. Прислали к нам в Рязань мунгалы послов лукавых. Требуют с нас десятины в конях и людях, чтоб платили мы им дань, кровь свою вливали в их бессчетное войско. Тех послов послал я к тебе, своему наибольшему. Ты же мне дай ясный ответ, – как вести мне вести себя, к чему готовится? Под Рязанью дружины княжьи у меня уже собраны, ополчение созвано. Коли съеденим силы, выгоним поганых с земли русской…".

Отвечает князь Владимерский:

"Брате мой, Юрий Ингваревич. Слушай как я поступил, и как тебе поступить надобно. Послов мунгальских я принял со всем вежеством, но данником их быть отказал. Не бывать тому, чтобы мы захватчику сами воинов и коней поставляли. Одарил я послов дорогими подарками, да еще больше послал самому кагану Батыю, – степняки на подарки падкие. И тебе то же делать надобно, – шли Батыю подарки великие, не скупись не них, у нас земли богатые. Тяни время переговорами. Но людей и коней диким не давай, и на земли наши далее не пускай. Если пойдут вглубь земли русской дикие, затворись крепко в Рязани, и всех больших крепостях, пусть степняки в осаде измотаются, в лесах русских глухих затеряются. Я полки же собираю во Володимире, послал весть по всем княжествам, в земли северные. Как закончим сбор, вместе выступим к защите рязанской земли…".

***

После того, как собрал Межислав с доверенных селений отряд, и привел в Рязань, случилось ему старшим стать в караул на княжьем дворе. Заперлись князья да бояре тысяцкие в гриднице, совещают про письменный ответ князя володимирского. Два боярина при входе стоят, Сам Межислав рядом присел, перед гридницей, все караулы проверив. Что греха таить, бывало какой дружинник в караул поставленный, впадет в дрему, поддастся сладкому сну. Подкрадется к нему тогда старший, и поучит как нести княжью службу надобно; тому способы разные есть. Можно гаркнуть так, что сонливец с посдкоку головой в потолок воткнется. А можно и оружие у сонливца вытащить, – то воину самый великий сором… Ну да в этот раз, и хотел бы кто, не уснуть бы ему на посту. Бояре стоят около двери глазами лупают, друг на друга, да на Межислава. А из-за двери голоса слышны так, будто и не закрыта она. Высят там друг на друга князья, ярятся, кулаками по столешнице лупят.

– Значит князь Володимирский велит нам Батыю отказ давать, на войну поворачивать, а сам подмоги не шлет?! – Голосят из за двери – Как он то мыслит себе?! Затвориться в Рязани велит. Вот уж дал совет! Ладно, стены хоть отстроены. Сколько сидеть? Говорил князь Володимирский, – на помощь приду, если мунгалы на нас пойдут. Теперь говорит, на помощь приду, когда мунгалов измотаете. Где же слово его? Где ему цена?..