Сергей Синякин - Владычица морей (сборник) Страница 4

Иван недоверчиво хмыкнул, наклонился к круглому стеклу и постучал по нему пальцем, стараясь привлечь внимание шустрых мальков.

Яков, примеряясь, сел за стол.

— А это что, тоже дверь? — указал он пальцем на плотно подогнанный овал на юте подводки.

— Сие есть минная камера, господин мичман, — сказал Курила. — Помимо размещенных там зарядов, имеется камора, которая служит для выпуска пловца под водой. Пловец, выходя в воду, буравчиком высверливает в днище вражьего судна отверстие, в коие крепит особый крюк, на котором подвешивается мина.

— А как же у сего заряда запал поджигать? — недоверчиво спросил Яков. — Нешто пороховой шнур под водой горит?

Курила с достоинством кивнул.

— Сие есть вторая великая тайна. Шнур кольцеобразно уложен внутри заряда и загорается, когда пловец дергает за выступающее из мины кресало. Тогда внутри заряда происходит вспышка и возгорается заложенный шнур, в чем пловец, заложивший мину, убеждается посредством заглядывания в специальное окошечко, прозрачной слюдою закрытое. Опасаться нечего, шнур горит вельми долго, и пловец, убедившись, что мина зажжена, все равно успевает отплыть на безопасное расстояние.

— Погоди, погоди, Яшка! — сказал мичман Мягков, что-то сообразив. — Ты, Курила, говоришь о пловце. Но разве может обычный человек достаточное время находиться под водою без дыхания? Да тут быстрее утонешь, нежели вражий корабль просверлишь и мину на его днише укрепишь! Ох, чаю я, в заблуждение вы ввели государя нашего и в напрасную трату казны его ввергли!

Курила Артамонов заносчиво вынес бороду вперед.

— А вот это, господа мичмана, — сказал он, — есть третья великая государственная тайна. Пловец под водою находится не бос, раздет и разут. Пловец находится в кожаной шапке с увеличительными окулярами перед глазами, наподобие тех, что в подзорной трубе имеются, и в шапку эту в достаточном количестве подается воздух с подводки посредством виденного уже вами бочонка с секретным составом. Известно, что сам Александр Македонский спускался на дно морское в специальном колпаке, подолгу сиживал на оном дне, наблюдая за диковинами подводными, и оставался после этого живым и в добром здравии.

Иван с Яковом снова переглянулись.

Корабельщик задумчиво сжал бороду в кулаке, оглядел мичманов и хитро прищурился:

— Дозволено ль спросить, когда господам мичманам вольно будет к обучению пользоваться подводкой приступить?

Иван посмотрел на Якова. Яков скучающим глазом обводил внутреннее убранство подводки. Не иначе решал, стервец, где ему портрет Вареньки Аксаковой-Мимельбах приспособить. По всему выходило, что отвечать на вопрос следовало Ивану.

— Сразу же и приступим, — рубанул граф Мягков. — Допереж только вот команду собрать надо. Веселыцики из добровольцев будут или каторжников дадут?

Глава вторая

Вдова, что мичманов на постой пустила, оказалась премиленысая, хоть и из простолюдинок. Семнадцати годков ей еще не исполнилось. Звалась она Анастасией Каряки-ной и в замужестве пробыла всего две путины. В третью муж ее Савелий со товарищи вышел на промысел трески и сгинул в начавшемся вскоре шторме. И ведь предупреждали его, что шторм надвигается, но что делает человеческая жадность — треска пошла косяковая, только лови, вот и не выдержали рыбацкие души, ушли в море, на предупреждения грозные не глядючи. А с морем северным не шутят, щедро море, однако ж и люто, глотает шкуны рыбацкие и досточками выплевывает.

С месячишко Анастасия на берегу слезами волны посолила, но что делать-то? Жить надо. И стала Анастасия жить. Кому робу сошьет, кому невода залатает.

Подполковник Востроухов со своей галантностью к вдовушке не один день клинья бивал, только Анастасия гордая оказалась, не хотела, чтобы в Холмогорах говорили, мол, за чин, без любви отдалась. Так что напрасно подполковник к ее дому тропки торил, напрасно тульскими пряниками сердце вдовой рыбачки усладить пытался. Хотел он в договоренности с сыскными Анастасии корчемную продажу табака доказать, так люди ж его на смех подняли, даже архангельский судья в суде отказал, гово-ря-де, известно всем, что неоткуда Карякиной денег для покупки табака на продажу взять. Он, вишь, с отчаяния да вредности мичманов к Анастасии и направил. С тайной мыслью, что скажут люди: вот, не хотела с солидным жалованным человеком жизнь свою связать, так живет сразу с двумя молокососами.

Только Анастасия офицерам не отказала, горницу отвела, сама же в комнатенке малой поселилась, где пьяный Карякин отлеживался при жизни, и предложила щеголям морским столоваться у нее, чтобы дешевле выходило. Мягков да Раилов на свою хозяюшку не нарадуются, но относятся к ней ровно к сестре — с любовью да уважением. Анастасия, оно конечно, плавна, кругла да румяна, только Яков сразу у своей постели на стеночке повесил портретик ненаглядной Вареньки Аксаковой-Мимельбах работы известного в то время художника Чирик-Петровского, любуется им все свободное время, разве что вечерами не молится. Может, и молился бы, да Бога гневить боялся.

У Ивана же первая влюбленность быстро прошла. Где мичман Мягков и где эта самая помещичья дочка Акса-кова-Мимельбах? Разошлись их дороженьки. Девки-то быстро замуж выходят и, как правило, за тех, кто в солидном возрасте и вес в дворянских собраниях имеет. Может, и вышла замуж за какого-нибудь вдового обер-майора, которому с неприятелем воевать уже по возрасту неприлично, а на жинку в атаку ходить еще в самый раз.

А тут — девица молодая под боком. Да премилая к тому же! Иван на Анастасию поглядывать стал, зашучивает с ней, улыбается. Оренбургский платок, что в Москве по случаю купил в подарок Вареньке, взял однажды и подарил. «Спасибо вам, — говорит Анастасия, — что же вы так растрати-лись, Иван Николаевич? Не по чину нам такие подарки принимать!» А глаза у нее синие-синие, дерзкие-предерзкие, и уголочками платка зазывно играет. Что ты хочешь» молодость, она любого безрассудным делает! Сгреб ее Иван в охапку, аж сам задохнулся от жадного поцелуя. Ах ты, птичка-невеличка, замерла Анастасия на его груди, затихла, притаилась, словно воробышек в траве. Богу одному ведомо, чем бы у них все кончилось, только, на счастье или на беду, Яков пришел. «Ах, — говорит Анастасия. — Вы меня погубите, Иван Николаевич!» Вырвалась да порх в свою комнатенку темную. Яков Николаевич, если даже что и заметил, виду не подал. Только покашлял многозначительно, посмотрел на брата и вздохнул:

— Эх, Ванька, нам с тобой счастья в баталиях искать, а ей здесь, с Востроуховым жить оставаться! Мягков помрачнел, злостью надулся.

— Пусть только попробует что! Я ему единым мигом зубы на зубы помножу!

— И в солдаты загремишь, — сказал Яков. — Не рабу, дворянину да чину высокому морду поправишь!

Мягков посидел в задумчивости, посмотрел вслед убежавшей Анастасии и упрямо покачал головой.

— Ищите и обрящете, — сказал он. — Такой роже, братец мой, да битой не быть? В жизни не поверю! — Покрутил головой, подумал немного и суждение свое вынес об Анастасии: — Цветок лазоревый, а не девка. Куда до нее знакомой нашей, Вареньке Аксаковой-Мимельбах.

Яков ничего на то не сказал, лишь вздохнул да головой покачал с укоризненной обидою. В другой раз, может быть, и сказал чего, а тут промолчал. Что возьмешь со здоровенного дурака да еще до крайней глупости влюбленного?

Между тем учеба их плаванию на подводке продолжалась и порою весьма даже успешно. Каторжников на весла им никто, конечно, не дал. Каторжники — народ опасный, им государственных тайн доверять нельзя, не ровен час переметнутся на вражью сторону, поди тогда собери эти самые государственные секреты! Никаких приказов сыскных не хватит! По указанию Востроухова подобрали мичманам шесть гребцов из крепостных крестьян из поместья Муромцева-Оболенского. Князь попервам заартачился, мужиков из своей вотчины отпускать не желал.

— Мало ли что там государь император задумал! — кричал он, стоя посреди площади перед господским домом и размахивая руками. — Мои то холопы, и ни одному государю не повадно будет их у меня отбирать. У государя батюшки под пятою Россия вся, а я деревней своей распорядиться не могу! Как конных рекрутов, так с восьмидесяти дворов по человеку! Без челобитья сосны и дуба не спилить! На садки и те пошлины уже установлены! Не отдам! У меня на этих мужиках все хозяйство держится!

Иван без особых раздумий схватил Муромцева-Оболенского за грудки, но приложить печать к красной морде не успел. Яков его осадил, отвел князя в сторону и спросил:

— Ты что же, тать, супротив императорских указов злоумышления творишь? Указу царскому подчинения не имеешь? Тебе кто право дал государю Петру Алексеевичу под каблук заглядывать да угодья его считать? Не зришь ли, что у тебя над головой деется?