За пределом (СИ) - Кири Кирико Страница 4

— Нет, — покачал я головой.

— Да ладно, это же пять…

— Нет, я серьёзно. Ещё не хватало, чтоб потом меня собственный отец в тюрьму вёз.

— Да не будет…

— Нет, — твёрдо ответил я, посмотрев на него серьёзно. — Прекращай это. Я не стану подобным заниматься.

— Да я просто предлагаю, — поднял он руки, улыбаясь. Всего мгновение, и туча тайны, которая зависла над нами, рассеялась. — Нет так нет. Разговора нет, раз не хочешь.

— Разговора нет… за такое твои собственные родители тебе настучат по голове.

— Да чего ты за родителей-то сразу?

— А разве нет? Ты пойди маме своей скажи, где решил поработать.

— Да хрен с тобой, — отмахнулся он. — Я же просто предложил. Однако, если что…

Алекс сделал знак рукой около уха, типа перезвонить ему, если вдруг передумаю.

Но я не передумаю. По крайней мере именно так я думал в тот момент.

Глава 2

Я был на работе, когда мне позвонила мама. Натирал шваброй полы в отделе овощей, понимая всю тщетность занятия, да и бытия моего тоже, так как каждый подходящий покупатель, которых здесь было немало, тут же оставлял на белом кафеле отпечатки. Это была бесконечная работа. И я подозревал, что меня на неё поставили только для того, чтоб занять чем-нибудь, лишь бы не сидел на месте. Словно пытались выбить каждый доллар, который мне платили. Потому я медленно, монотонно тёр шваброй, радуясь, что здесь было прохладно, и я не потел, как последний толстый свин.

Бесполезная работа для бесполезного человека.

— Да, ма, что такое, я на работе, — выдохнул я в трубку, прекратив на мгновение своё бесполезное занятие. Выдохнул так, словно был занят действительно чем-то важным.

Но уже через пять минут, отпросившись, собирал свои вещи и прикидывал, за сколько успею доехать до больницы. Рука невольно тянулась к крестику, а в голове проносилась самая быстрая молитва из всех, которых я знал, чтоб на этот раз всё обошлось.

Кажется… седьмой маршрут должен был быть самым коротким. Этот автобус был всегда забит до отказа, и я предпочитал им не пользоваться, однако в этот день это не играло никакой роли. Едва ли не с разгона я втиснулся в него, пользуясь своей массой и не обращая внимания на возмущения людей. Они меня интересовали ровно так же, как грязь на земле.

То, что сказала мне мама по телефону, не стало новостью, однако каждое такое событие я встречал со страхом.

У моей сестры вновь приступ.

И если её вновь увезли в больницу, это лишь значило, что самостоятельно его она пережить не могла. В свои шестнадцать я отлично представлял, что происходило. Потому каждый раз ехал в уже знакомую больницу, боясь, что сестра в больничной сорочке — последнее, что останется в моей памяти о ней.

Я с неприятной болью в душе чувствовал, что устал от этого, устал ждать новости о том, что дорогой мне человек на этот раз до конца останется в больнице. Я ненавидел себя за эти мысли, за собственную слабость, что были во мне и моей голове, но ничего не мог поделать. Я устал бояться и ждать, когда всё будет кончено.

Думаю, устала от этого вся моя семья, хотя со слезами на глазах мы каждый раз срывались в больницу к моей сестре. Просто иначе мы не могли — она была частью нас, мы — частью неё.

Наша семья изначально даже считалась многодетной. Папа и мама умудрились нарожать сразу четверых, хотя тут надо сказать спасибо сёстрам — они у нас близняшки. Старший брат, две близняшки и я, младший. Мама — учитель литературы, которая привила мне любовь к книгам настолько, что я им предпочёл общение со сверстниками. Папа — полицейский, который всё собирался стать детективом. Он научил меня… быть настолько реалистом, что я начал выглядеть пессимистом. Однако благодаря ему, как говорила мама, я был куда взрослее своих одноклассников.

Чуть раньше я сказал, что нас можно было бы назвать многодетной. Это потому, что теперь мы таковыми не являемся.

Брата сбила машина.

Просто несчастный случай на переходе, таких случаев по одной нашей стране десятки, если не сотни. Кто-то гнал, не успел остановиться, сбил его, непродолжительный полёт, и мой брат разбивает свою голову о бордюр, неудачно на него приземлившись. Когда он погиб, ему было четырнадцать, мне же шесть.

Нас осталось трое.

Кажется, в тот момент мои сёстры получили психологическую травму. Иначе объяснить их навязчивую заботу я не мог. Они едва ли не заменяли мне родную мать: готовили, стирали, помогали с уроками, опекали так, как не снилось другим. Возможно, потеряв любимого старшего брата, теперь боялись потерять и младшего.

Сначала меня это раздражало, я всячески противился этому, ругался с ними, доводил до слёз и истерик, но потом смирился с этим. Я их любил, и это, можно сказать, показ моих чувств им. Они были старше меня на четыре года.

А восемь лет назад у обоих сестёр обнаружили импульс. Ерунда, которая добивала теперь нашу семью, словно смерти моего брата для неё было недостаточно.

Если быть кратким, то импульс — возможность человека воздействовать на окружающую материю посредством мозговой активности. В отличие от обычных людей, у таких вот носителей импульса мозг может вырабатывать волны, импульсы или поля, которыми они способны влиять на окружение на молекулярном уровне. Железо в золото не превратят, однако подогреть воду в чашке смогут без проблем. И это не предел их способностей.

Импульс, как и многие другие генетические особенности типа родимых пятен или цвета волос, передаётся по наследству: чем больше родственников владеют таковым и чем сильнее в импульсе родители, тем сильнее вырабатывает волны их ребёнок. Правда, не до конца известно, почему этот самый импульс иногда проявляется и у обычных людей, которые не имели подобных родственников.

Это всё я вычитал из книг, но не сказать, что это мне помогло понять проблему, которая возникала едва ли не у тридцати процентов носителей этого импульса. Почему со временем эта способность иногда убивала обладателя.

В семнадцать лет у одной из близняшек случился первый приступ — первый признак того, что человеку пора отсчитывать время до своей смерти или копить деньги на лекарства. Или на операцию.

Он произошёл прямо на моих глазах. Мы сидели за обеденным столом, девчонки баловались своей способностью и злили отца, когда одна из них неожиданно замерла. Она выглядела так, будто остановили время. Её кожа побледнела, глаза стали пустыми, после чего моя сестра со всего маха уронила голову прямо в тарелку с едой.

Это выглядело жутко, неестественно, ненормально. Я и позже становился свидетелем этого приступа, и каждый раз меня не прекращало бросать в холод от вида этой неестественной реакции. Словно она за мгновение лишалась всех сил.

Способность убивала её. Можно сказать, откачивала из неё всю энергию, от чего с каждым разом она выглядела всё более болезненной, хрупкой и уставшей. В конечном итоге всё кончится тем, что её сердцу не хватит силы даже биться. Это понимал я, это понимали все. И под улыбками и ободрениями я видел лишь страх и отчаянье.

Лечилось ли это?

Да, лечилось. Медикаменты или операция на мозге. Но что одно, что другое стоило таких денег, какие просто не могли водиться в обычной семье. Речь даже не шла про то, чтоб стабилизировать её — вылечить от приступов, при этом сохранив способности. Такое стоит вообще баснословных денег, и обычно этим пользуются богатые обеспеченные люди, которым важно оставить ребёнка с импульсом. Речь шла о том, чтобы уничтожить сам импульс, который и служил причиной приступов. Это стоило дешевле, но не настолько дёшево, чтоб подобное потянула обычная семья типа нашей.

И тут плавно я подхожу к тому, почему устроился на подработку, почему мои отец и мать впахивают по-чёрному, а сестра отказалась от университета в пользу работы в какой-то захудалой фирме. Мы зарабатывали деньги, как могли, чтоб оплатить лечение и лекарства, а заодно не умереть с голоду.

У Наталиэль была тяжёлая форма. Срочно требовались деньги, чтоб не дать ей умереть в ближайшие недели от первого приступа. Моя семья продала свой дом, продала всё, что можно было продать, продала машины, как свои, так и машины покойных бабушек и дедушек. Возможно, мы бы и дедушек с бабушками покойных продали, будь от этого хотя бы копейка. Моя мама сама продала фамильное кольцо, и я помню, как она долго плакала над ним, когда думала, что никто этого не видит.