Доктор Эстерхази в юности - Аврам Джеймс Дэвидсон Страница 4

— Замечательно! — Борг.

— После этого… что ж, хотя сейчас, увы, не проходит совещания парламента, тем не менее, визит на галёрку явит утончённое изящество, с каким, посредством уникальной для Европы системой цветной маркировки, определяется национальная, лингвистическая и политическая принадлежность; стулья обиты материей — к примеру, у скифских консерваторов — серо-белой, у гиперборейских монархических демократов — бежевой…

— Славно, славно! — Борг.

— Как-то произошла небольшая размолвка между словаческими христианскими социалистами и объединёнными пан-имперскими социалистами — каждая сторона требовала красный цвет; однако, предоставить его было нельзя, ибо красный — традиционный цвет ультраконсервативных аграриев Паннонии; и в конце концов, словаческие христианские социалисты согласились на пюс, а объединённые пан-имперские социалисты — на мов[3]. Возможно, графу Кальмару это будет интересно?

— Иначе и быть не может, корнет. — Борг.

Позже (и мрачнее) Магнус впал в угрюмое молчание, но, мало-помалу, с некоторым интересом начал разглядывать мимолётные сцены предположительно разноязыких народов. Тогда юный корнет приподнял лёгкую ротанговую тросточку и указал на невыразительное гранитное здание через дорогу. — Имперский Институт Политической и Социальной Экономики. — Лицо Магнуса тут же вытянулось, но его гид бодро продолжал: — Хорошо, вот Имперский Институт Политической и Социальной Экономики; с него мы и начали. А далее, в конце того переулка, что ведёт к реке, имеется публично-увеселительное местечко, официально именуемое «Портвейновая Пинта», по напитку, которым там обильно торгуют за три десятых скиллинга… официально… на деле же он составлен из отжимков виноградной мезги, смешанных с толикой низкопробного картофельного спирта, из-за которого это место обычно называют «Писаной Пинтой». Помещение там неотделанное, обстановка грубая, посетители частенько совершенно порочны и…

— Ведите меня туда сейчас же, слышите? — заявил граф Кальмар.

Это произошло, вероятно, часа через полтора, как они начали прогуливаться по Впалой Площади (Игнац-Сальвадор планировал дворец, но скончался прямо по завершении земляных работ) — крупная пожилая женщина, столкнувшись с ними, исполнила старомодный полновесный реверанс; и Магнус машинально отвесил ей полновесный поклон. Он отмерил немало шагов, прежде чем вздрогнул, резко обернулся под изумлённым взглядом своего нового друга и спросил: — Кто это был?

Глубоко в недрах подземелья… то есть, глубоко в недрах того, что когда-то было подземельем для заточения мелких фальшивомонетчиков (и они этого заслуживали), а теперь всего лишь погребом для хранения умеренно крепких вин — того вида, что скупщики-бакалейщики крепят сахарным сиропом и преподносят как «С Нашего Собственного Сельского Виноградника»…. приём, который никого не одурачит, но указывает, что вещь не слишком скверная: наихудшее пойло почти неизменно маркируется как «Импортировано Из Опорто В Стране Портогольцев, ИЗЫСКАННЫЙ ВКУС!»…. трое мужчин сидят на скамье у стола, заваленного оборудованием. Вскоре: — Дело почти сделано, — говорит один из них. Он утирает лоб рукавом саржевой куртки.

— А затем, — продолжает другой… помолчав, будто смакуя слова… — а затем: БА-БАХ!

— Смерть тирану! — восклицает третий. Они вернулись к своему занятию.

Всего через минуту один из них опять произносит: — Все слышали… все слышали пересуды… все слышали пересуды, что, может, тиран уже мёртв…

— Бредни!

— Ложь, распространяемая прихлебателями тирана!

— За дело! Давайте работать, а не отлынивать на бабкины сплетни!

Некоторое время они упорно трудятся, с ювелирными лупами на глазах — осторожно отвешивают порох, тщательно прилаживают часовой механизм, искусно подсоединяют провода, закручивают крошечные винты… — Но почему, если тиран не мёртв, его не замечали, как обычно, выезжающим на Вайси, его коне? Все слышали, что уже много дней он не…

— Хватит, балабол! За дело!

Комната большая и тёмная; светло лишь там, где они трудятся. Где-то, ни далеко, ни близко, капает вода. Робко высказывается ещё один. — Конечно, это очень важно — уничтожить тирана. Но это ненадёжный способ. Предположим, что именно тогда, как начнётся дело, прямо у дверей малышовой палаты в Лечебнице для детей дворцовых слуг, тиран останется в тронном зале, примеряя короны — и не понесёт конфеты больным малышам?

Раздаётся ропот. Звучит жёсткий голос: — «Предположим?» — предполагай. Мы предположим, что он там будет.

Шипит газовый светильник.

Первый, сбавив тон, продолжает ту же тему. — Так ужасно думать, что дети могут погибнуть напрасно…

Снова жёсткий голос. — В этом будет виноват тиран. Если бы у него не было слуг, то не было бы и их детей. Враг определяет условия этой войны.

Все кивают, склоняют головы, продолжают трудиться дальше. Больше они не прерываются.

Не далее, чем в километре оттуда, в комнате башни трое других мужчин изучают свои карты и смотрят из окна. Один из них жестикулирует указкой. — Автомобиль, о котором шла речь, в условленное время пересечёт Итальянский мост, будучи замаскирован под фруктово-овощной фургон. Они рассчитывают без затруднений попасть на территорию Королевского и Императорского Дворца через центральный проезд сзади и остановиться лишь у дверей малышовой палаты в Лечебнице для детей дворцовых слуг. Там, для большего правдоподобия, они выгрузят несколько ящиков сельхозпродукции. Затем, один за другим, те люди покинут место действия. Тормоза и колеса уже повредят, так что автомобиль не сможет легко уехать. Как обычно, в три часа Король-Император явится в лечебницу с пятнадцатиминутным визитом, считается, что этот визит включает и палату, и адская машина должна сработать в четверть четвёртого. — Он указывает на часы.

Все присутствующие в мундирах; но это мундиры необычного вида, полностью лишённые любых знаков различия. Один из мужчин спрашивает: — Насколько точен отчёт?

— Наш тайный агент уверяет нас, что совершенно точен.

Наступает тишина, прерываемая лишь звуками необъятной столицы внизу, на расстоянии сливающимися в единый непрерывный ропот, словно некий далёкий и непрерывный прибой. Затем кто-то произносит: — Это ужасная перспектива.

Другой отвечает, слегка пожав плечами: — Все якобинские перспективы ужасны. Именно поэтому их всех следует уничтожить, вместе с их перспективами, какие бы имена они не носили: демократы, социалисты, республиканцы, реформаторы, анархисты, консерваторы — будто существующая система достойна консервации! Одна лишь реакция может спасти всех нас. Реакция, что полностью сметёт такую дьявольщину, как представительное правительство, религиозная терпимость и всё прочее. Грязь! Грязь! Каждая перемена, произошедшая с 1789 года, вышла из грязи и ведёт в грязь, куда и должна.

Кто-то откашливается. — Значит, партнёр, вы совершенно уверены, что нам не следует сообщать Августейшему Дому?

— Определённо, нет! Якобинцев следует уничтожить и именно такое действие с их стороны сможет вызвать реакцию, омерзение, которое их уничтожит. Всех их! Все они должны умереть! Пусть чернь восстанет и сделает это; а потом мы уничтожим и чернь!

Вид из окна башни охватывал всю близлежащую Готскую низменность; один из присутствующих