Александр Смирнов - Черный гусар. Разведчик из будущего Страница 40

Сердце вдруг екнуло у Игната Севастьяновича в груди. Он тут о братьях Орловых подумал, а ведь человек, которому суждено было стать отцом будущего императора Павла, под самым носом у Петра Федоровича находится. Барон с ним пару раз во дворце сталкивался. Звали его Сергей Васильевич Салтыков. При дворе служил камергером и до сих пор в сторону Екатерины Алексеевны не смотрел. Человек общительный, к тому же красавец, он вот-вот должен был стать душой «малого двора» и самым близким человеком как великому князю, так и великой княгине. Если раньше он опасности как таковой не представлял, все же отношения между ее высочеством Екатериной Алексеевной и им произойдут через восемь-девять лет. Именно тогда Сергей Салтыков будет посредником между великой княгиней и Великим канцлером. Таким же, как теперь был барон. Не станет ли появление Екатерины Алексеевны при дворе катализатором? Или уговорить, промелькнуло в голове у Игната Севастьяновича, отправить девятнадцатилетнего Сергея Васильевича куда-нибудь в Европу? Хотя бы в ту же Францию или Испанию. Братья Орловы и Григорий Потемкин сейчас опасности не представляли. Оба Григория и Алексей еще только пешком под стол ходить научились.

— С поляком как-нибудь разберемся, — проговорил Сухомлинов. — Отвадим его от посещения молодой княгини. Пусть в Польшу убирается, коли против государыни козни начинает творить.

Барон разорвал письмо Бестужева и положил на тарелку. Поднес к нему свечу и поджег. Запылало оно ярким огнем. В комнате сразу запахло горелым. Даже Тихон Акимович заглянул, увидел, что бумага горит, проворчал что-то под нос и тут же захлопнул дверь.

— Когда в Голштинию уезжаешь, барон? — полюбопытствовал князь Сухомлинов.

— Завтра. Шхуна уже в порту стоит под парусами. Меня дожидается, а я вот паспорт тут ждал, — Игнат Севастьянович потряс перед приятелями бумагой.

Утром барон растолкал Глашу. Ночью она вновь пришла к Игнату Севастьяновичу.

— Вставай, — проговорил он, — мне уже нужно уходить.

Девушка соскочила с кровати, быстро оделась и убежала, захлопнув за собой дверь. Игнат Севастьянович тяжело вздохнул. Привык он уже к этой девице. Поднялся с кровати. Провел по лицу рукой и понял, что не мешало бы побриться. Трехдневная щетина уже давала о себе знать. Если в Ораниенбауме Игнат Севастьянович старался бриться каждый день, то тут, в столице, как-то так получилось, что времени на эту процедуру просто и не осталось. Вот только в таком виде идти на корабль он не желал.

Шевалье д'Монтехо он встретил в порту. Тот крутился возле одного из кораблей. Стараясь быть незамеченным, Игнат Севастьянович решил проследить за французом. И как потом понял, правильно сделал. Дипломат явно кого-то ожидал. Нервничал, расхаживал из стороны в сторону, наконец не выдержал, опустился на тюк и начал насвистывать какую-то незнакомую для барона мелодию.

Наконец с корабля по деревянному трапу стала спускаться девушка. Как только шевалье ее увидел, то сразу прекратил насвистывать. Поднялся с тюка и пошел к ней навстречу. Сорвал со своей головы шляпу и как истинный француз сделал реверанс.

— Мне долго пришлось вас ждать, маркиза, — проговорил он, как только ее ножка коснулась земли. Девушка тут же протянула руку в белой перчатке. Шевалье припал на колено и прикоснулся к ней губами.

— Путешествие было невыносимым, — проговорила маркиза. — В море все время штормило.

— Вы привезли?

— Привезла.

— Так дайте мне его, маркиза, — попросил он, протягивая руку.

Девушка запустила пальчик в вырез платья и вытащила оттуда маленькую записку. Протянула ее шевалье. Тот жадно схватил и развернул. Пробежался глазами. Вскричал:

— Каналья!

Скомкал и бросил на землю.

— Это, уважаемая маркиза, я и без записки знал, — проговорил он, — мне, как и графу Ля Дюку, нужны подробные инструкции, а не общие фразы.

— Не сердитесь, шевалье, — молвила она, — это не моя вина. Людовик при мне написал ее и отдал.

— Но разве вы ее не читали, маркиза?

— Нет, шевалье.

— А может, он вам сказал что-нибудь на словах?

— Увы, шевалье.

Было видно, что д'Монтехо гневался. Еще немного, и он бы сорвался, но этого не произошло. Удержался. Посмотрел на маркизу и проговорил:

— Неужели вы не утешите бедного шевалье, маркиза?

Уловив невидимую улыбку, он вдруг попятился к своей карете, что стояла сейчас недалеко. Девушка тут последовала за ним. Игнат Севастьянович плюнул в сердцах. Явно тут попахивало интрижкой. Неудивительно, если послание Людовика это всего лишь повод для встречи двух любовников. А уж не из-за этой ли крали шевалье оказался в России? Между тем д'Монтехо открыл дверцу кареты и помог даме забраться внутрь. Затем залез сам. Кучер, сидевший на облучке, явно из русских, проследил за ними взглядом и, лишь убедившись, что оба внутри, хлестнул плеткой. Лошадь неспешно поехала по мощеной каменной мостовой.

Игнат Севастьянович подобрал бумагу, уроненную французом, и развернул.

«Вы, конечно, знаете, и я повторяю это предельно ясно, что единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от европейских дел. Все, что может погрузить ее в хаос, прежнюю тьму, мне выгодно»,

— писал Людовик.

Выругался.

Барон медленно спускался по трапу. Неожиданно, когда оставалось сделать всего лишь шаг, чтобы вступить на землю Шлезвиг-Гольштейна, он остановился. Запустил руку в карман кафтана и достал кисет. Вытащил оттуда трубку с заранее набитым табаком и закурил. Затем выпустил колечко дыма в воздух и сделал последний шаг.

Перед ним был Киль — портовый город и одновременно столица герцогства. Позади узкий Кильский фьорд. Отсюда недалеко до Дании, достаточно сесть в карету и пересечь границу. Ведь теперь Игнат Севастьянович вновь вступил на землю, находящуюся под властью Прусского королевства. А это значило, что вновь появилась угроза для его жизни. Оставалось надеяться только на герцога Ольденбургского, к которому и был послан он с целью вербовки солдат для будущей армии Петра Федоровича. Еще несколько лет назад управлявший во время малолетства наследника русского престола (тогда лишь наследника Голштинии) Фридрих Август сколотил при дворе сильную партию. Когда же Елизавета Петровна вдруг объявила Петра Федоровича великим князем (это сделал приехавший из России барон Фридрих-Сигизмунд Корф), стало ясно, что прежняя администрация, во главе которой все еще стоял Фридрих Август, должна была прекратить свое существование. В тот год Елизавете Петровне барон Корф писал, что без умиления видеть нельзя, какую преданность оказывают голштинцы своему земскому государю. Эх, если бы все так трепетно относились к наследнику русского престола! Идиллии не бывает, и всегда найдутся те, кто сможет составить оппозицию. Неудивительно, что, когда великий князь садился в коляску, Гольмер (человек Петра Федоровича), трепля по плечу надворного канцлера Вестфалена, говорил: «Слава богу! Он уехал, и мы его более не увидим». Администраторская партия, приведенная в уныние, считала, что провозглашение совершеннолетия герцога слишком поспешно. Госпожа Брокдорф, принадлежавшая к администраторской партии, уверяла сначала, что Корф приехал в Киль вовсе не для провозглашения совершеннолетия герцога; но когда кильский батальон был собран на площади, приведен к присяге и три раза выпалил из ружья с криком «Виват!», то она, всплеснув руками, сказала: «Боже мой, что это в Петербурге делается! Граф Брюммер еще на последней почте ко мне писал, что о совершеннолетии ничего не упоминалось, и боюсь, что надежда его получить звание наместника не сбудется». И Гольмер, а вскоре и граф Брюммер по личному приказу (с согласия императрицы) в тот же год получили от великого князя приглашение приехать в столицу Российской империи. Наследник обещал обеим невероятные почести. И вот сейчас дамоклов меч, занесенный Великим канцлером Бестужевым-Рюминым, завис в нескольких вершках от шеи графа Брюммера. Но сейчас графа, и как утверждали языки, самого честного человека в герцогстве, не было. Сухомлинов лично видел его в день своего отъезда, беседующего с великим князем. Тут же вовсю правил принц крови, все тот же Фридрих Август. Штатгалтеру в помощь был (с молчаливого согласия Елизаветы Петровны и барона Корфа) определен надворный канцлер Вестфален, основным недостатком которого были боязливость и нерешительность. Вот и получалось, что человеком, который смог бы сейчас помочь барону фон Хаффману, был только принц — Фридрих Август. Именно о нем говорили при дворе Петра Федоровича как о человеке с добрым сердцем, хорошо образованном, но с чрезвычайно слабым характером. К тому же дядя (а он являлся прямым родственником и жене великого князя) любил давать полезные советы. Иногда действовал супротив собственных интересов, если они были полезны для уроженцев германских земель.