Благословенный - Виктор Коллингвуд Страница 40

— Очень хорошо! Начну с этого, а там уж, как оно само пойдёт!

— Знаешь… — Екатерина вдруг посмотрела на меня несколько смущённо — если ты будешь вести себя тихо и не шалить, я могу иногда брать тебя на заседания Совета. Желал бы ты того?

Вот это да! Совет при Высочайшем Дворе — высший правительственный орган! И я такой, без роду и племени, в теле девятилетнего цесаревича, в святая святых Российской Империи!

— Желал бы, конечно! — само вырвалось у меня.

— Ну, вот славно! Пойдем, сыграем ещё партию!

И мы пошли снова играть в биллиард, а Екатерина вдруг стала очень весела и приветлива.

Воронцову-Дашкову я уже неоднократно видел в Царском Селе, хотя и не понял сразу, кто она такая. Улучив случай, я напросился на экскурсию в Академию Наук.

Женщина с крупными, грубоватыми чертами лица смерила меня взглядом.

— Конечно, юноша! Как только двор вернётся в Петербург, милости прошу. Академия наук ведь прямо напротив Зимнего Дворца, на другом берегу Невы!

Я уж было хотел спросить, когда двор вернётся в Зимний Дворец, но вовремя прикусил язык.

Ничего, Академия не убежит!

Был разгар августа, и императрица решила из Царского Села переехать на время в Петергоф. Тут я напомнил Воронцову, что жду от него человека по таможенному ведомству, и вот, этот человек ко мне явился.

Радищев Александр Николаевич, коллежский советник. Высокий, статный господин между тридцатью и сорока годами. Высокий покатый лоб, узкое лицо, глаза тёмные, умные и очень внимательные. Я решил не тянуть кота за хвост, и говорить с ним прямо.

— Спасибо, что прибыли ко мне, Александр Николаевич. Давайте пройдём на аллею, там нас никто не потревожит.

Мы спустились из Большого Петергофского дворца на аллеи парка, и присели на одинокой скамейке возле роскошных фонтанов.

— Александр Николаевич присаживайтесь. Вы только не пугайтесь, ничего страшного не произошло. Пока. Но всё к тому идёт, дражайший, все к тому идёт.

Радищев внешне оставался совершенно спокоен, и лишь выражение глаз его чуть заметно изменилось. Как будто в тёмной воды пруда кто-то кинул крохотный камешек.

— Есть у меня сведения, не спрашивайте, откуда, и не пытайтесь даже угадать, но сведения такие есть, что сочиняете вы некую книжку преинтереснейшего содержания. Ругаете там всяческие государственные установления Российской империи, общественное ея устройство, а соратников Императрицы, сынов Отечества, честь его составляющих, зовёте скопом кровопийцами, разбойниками, и как это… «крокодилами кровожадными». И, самое-то главное, всячески призываете «освободить рабов» и «казнить тиранов». Что вы скажете по этому поводу?

Александр Николаевич ответил мне не сразу. В продолжение моей речи он внимательно изучал меня своими тёмными большими глазами, пытаясь, видимо, понять, что именно происходит, и насколько, вообще, всё плохо.

— Ваше Высочество! Некоторое время назад я действительно пытался начать литературный труд, довольно обыкновенный роман, в форме дорожных заметок. Но кончина супруги моей, оставившей меня с малолетними детьми, прервала это начинание. Ныне же пребываю в совершенном бессилии и скорби, и едва нахожусь в себе сил, дабы исполнять обязанности службы. Отчего труды над безделицей совершенно забросил, и бог весть, когда возобновлю ли!

— Всенепременно! Всенепременно возобновите, это уж будете благонадежны! В этом мире всё проходит, любезный Александр Николаевич, и скорбь ваша пройдёт, и потянет вас вновь литераторствовать. И жизнь ваша после этого изменится совсем не лучшую сторону. Тайная канцелярия, мосье Шешковский, дыба, кнут, всё такое. А у вас ведь дети!

Александр Николаевич в тоске отвёл от меня взгляд, с горечью взглянул на великолепные фонтаны, чьи струи так удачно заглушали наши голоса от постороннего слуха, на великолепные фасады Большого дворца, дитё транжирки Елизаветы и гастарбайтера Растрелли, графомана от архитектуры.

— Впрочем, ладно, давайте я не буду вас пугать и говорить загадками. Я знаю ваше отношение и к трону, и к тем, кто его окружает, и к тем, кто называет себя слугами Отечества, хотя и не всегда является таковым! Всё это мне известно, может быть, даже лучше, чем вам самому. И полагаю, будет правильно, если вы тоже узнаете мой секрет.

В тёмных глазах собеседника будто бы тикает счетчик — сейчас он в уме лихорадочно подсчитывает свои шансы выйти отсюда живым и свободным. Судя по горькой складке губ, баланс он подводит неутешительный.

— Вы, Александр Николаевич, должно быть, уже поняли, что я не совсем обычная персона. Десятилетние сорванцы не часто философствуют об отмене крепостного права, не так ли?

— Я никогда не имел счастья беседовать с монаршими особами, — дипломатично отозвался Радищев, — и не могу судить достоверно, насколько они отличаются от людей обыкновенных!

«Еще как можешь» — подумалось мне.

— Давайте оставим лукавство. Я к вам совершенно благожелателен! Мой учитель, мосье Де Ла-Гарп, из Швейцарской Конфедерации, противник всякого рабства и республиканец. Если желаете, я вас познакомлю. Я, как и вы, вполне сочувствую мысли о необходимости скорейшего освобождения рабов и утверждения в нашей стране гражданских прав. Но надобно понимать, что дело это непростое и, скажем так, деликатное. Так что, самым убедительнейшим образом прошу вас — всю вашу литературную деятельность согласовывать со мною. Я буду вашим личным цензором… ну, предварительным. А пока держите всё в тайне, хорошо? И про книгу вашу — н и к о м у! Теперь пойдёмте, от этого фонтана у меня уже вся куртка мокрая! Да, вот ещё что — если вдруг вас кто-то будет спрашивать, о чем у нас был разговор, отвечайте, что я интересовался таможенными делами, товарооборотом, вот этим вот всем. Договорились?

В Петергофе меня посетил и граф Чернышёв. Несмотря на приставку к его должности «вице», в действительности он был полномочным руководителем Адмиралтейств-коллегии. Вед президентом этого ведомства был великий князь Павел, фактически отстранённый от всех реальных