Ошибка комиссара - Евгений Васильевич Шалашов Страница 40

— Алексей, — от волнения она даже забыла добавить отчество, — это же Галич!

И она продекламировала нараспев:

— Почему даже грубый асфальт

Пробивает былинка-трава,

Почему тает звёздная пыль

На губах и ресницах твоих.

— Ну и что, что Галич? — не сразу сообразил я.

— Так он же запрещённый!

Слово «запрещённый» Аэлита произнесла страшным шёпотом. Вот оно как! Не учёл, однако, да и не думал ни о чём таком, когда эти строчки всплыли откуда-то из глубин памяти. Точнее сказать, совсем о другом думал. А Галич? В моём позднем «прошлобудущем» Галич со своими наивными намёками и аллюзиями будет выглядеть совсем уж пресно и никаким ниспровергателем основ не окажется. В этом деле ему сто очков вперёд дадут тыщи новых ниспровергателей и безнаказанных критиков навроде Семёна Слепакова, например.

Но из ситуации выбираться как-то всё равно надо.

— Та-ак, — гнусаво протянул я с прокурорскими интонациями, — вот именно! Почему это вы, Аэлита Львовна, декламируете здесь стихи чуждых нам отщепенцев и пасквилянтов?

— Алексей, как ты… как вы можете? — от возмущения она даже забыла добавить отчество. А тему про брудершафт можно было начинать снова, теперь уже мне. — Вы же сами только что…

— А это ничего не значит. — бесцеремонно оборвал я её. — Кто я? Малограмотный лапотник, из которых обычно милиционеров и делают. Знать ничего не знаю. Запомнил откуда-то, какой с меня спрос? А вот вы, гражданка, будучи культпросветработником, заучили эти стихи сознательно и теперь распространяете их среди меня. Па-а-звольте поинтересоваться, па-а-чему?

Теперь Аэлита пошла пятнами. Какая разноцветная женщина! Она уже набрала воздуха полную грудь, чтобы воздать мне возмущённый отпор, но догадалась сначала взглянуть на меня. Взглянула — и расхохоталась над моей глумливой физиономией. Ну вот, так-то лучше.

— Аэлита, а как тебя в детстве звали? — неожиданно для самого себя спросил я. — Ну, подружки, родители, например.

«Марсианка» с интересом посмотрела на меня, но кочевряжиться не стала.

— Эля — чуть слышно произнесла она, и я был готов положить голову на плаху, что она опять приготовилась покраснеть.

— Эля, давай всё-таки на «ты», а то фальшь какая-то получается. как же мы по душам-то будем с тобой разговаривать? А на людях можешь меня называть «товарищ Воронцов». Я не обижусь.

— Только уж и вы… и ты на людях меня Элей не вздумайте называть.

— Всё, зуб даю! — произнёс я страшную клятву и немедленно получил «фи-и» от своей собеседницы. Всё-таки «марсианка» оставалась «марсианкой».

Теперь, когда статус кво оказался установленным, надо было перейти на какие-нибудь спокойные, нейтральные темы.

— Так тебе что, не нравятся книги Алексея Толстого? — попробовал я вернуться к прерванному разговору. — Аэлита, например?

— Не нравятся, — отрезала Аэлита земная. — А уж эта повестушка — тем более.

М-да. А я-то хотел блеснуть своими знаниями и сказать, что в переводе с марсианского имя Аэлита означает «видимый в последний раз свет звезды», а Алексей Николаевич Толстой относится к числу моих любимых писателей. Но лучше промолчу. Со своими собственными именами дружат далеко не все.

Видимо, достали Аэлиту знатоки советской литературы, задававшие вопросы — а почему вас так назвали? Но Аэлита Львовна — еще не самый плохой вариант. Была у меня знакомая воспитательница детского сада, по имени Джульетта Церуновна и, ничего. Папа у нее армянин, поклонник Шекспира. Представляю, каково детям было выговаривать ее отчество! А фамилия какая-то очень простая. Не то Смирнова, не то Сидорова.

И тут вдруг оказалось, что мы так и не завершили утреннюю трапезу, а чайник уже остыл, не говоря о недоеденной каше. Аэлита всё поняла и поставила чайник на керогаз подогреваться, а сама куда-то вышла. Вернулась, гордо неся в руках банку смородинового варенья, единственного, подозреваю, её кулинарного богатства.

Я было обрадовался — со смородиной можно и овсянку съесть, но радость сошла на нет. Открыв крышку обнаружил, что варенье уже «забродило».

— А я про него и забыла, — виновато вздохнула женщина. — Я сама сладкое не очень люблю.

— На бражку можно кому-нибудь отдать, — утешил я Аэлиту, хотя и не представлял себе — кому можно сделать такой подарок? Теоретически, я знал, как приготовить бражку из испортившегося варенья, но в реальности — зачем это кому-то нужно? Вот, в моей деревне я бы нашел, кому отдать, а здесь? Может, дяде Коле? Но наш начальник предпочитает напитки покрепче.

Набравшись мужества, доел-таки свою мерзкую кашу, вдруг калории ещё потребуются? Осмотрел стол. Вон, в вазочке имеются сухари. Надеюсь, заварка-то у Аэлиты есть или придется пить какой-нибудь травяной «сбор» или «капорский чай»?

Но, как правильно советуют умные люди, чтобы чайник побыстрее закипел, нужно от него отвернуться и сделать вид, что ты вовсе не хочешь чая. Поэтому, я быстренько отвел взгляд и принялся грызть сухарик.

— Как хорошо, что я не замужем, — изрекла Аэлита, поглядывая на меня.

Ну да, был бы у нее муж, то его следовало бы утром кормить чем-нибудь более существенным, нежели овсяная каша. Это я подумал, а вслух сказал:

— Это смотря какой муж бы попался. Кто-то и сам бы овсяную кашу стал есть, а кто-то бы и тебе сам завтрак приготовил. Я, например, сам себе завтраки готовлю.

Аэлита ни капельки не удивилась.

— Ну а как же иначе, живя в общежитии?

Когда мы вдоволь напились чаю с сухарями, встал совершенно закономерный вопрос: а чем же теперь заняться? Я знаю, что бы сказали в этом случае очень многие мужчины, а кто не сказал, тот так бы многообещающе скорчил рожу, что ответ был бы понятен без слов. Но мы не затем здесь находимся, мужественно отказал я сам себе в развитии этой версии событий. И вообще советский милиционер — «облико морале» и всё такое. Поэтому ближе к делу.

— Аэлита, — попросил я (Элей назвать язык как-то не повернулся, несмотря на высочайшее разрешение) — расскажи мне об этом твоём библиотечном воздыхателе.

Похоже, она собралась мне возразить. В какой-то мере я её понимал. Самое неудачное занятие — рассказывать сидящему перед тобой мужчине о своих ухажерах.