Наталья Болдырева - У обелиска (сборник) Страница 41

– Не я. Алевтина засомневалась. Она в плену у немцев была. Сказала, уж больно арийская девчонка у тебя. Понятно, не болтают, что с немцем ты ее прижила – Оля хоть и выглядит кнопкой, а видно, что родилась до войны. Но Алька молчать не будет, так что готовь ответы такие, чтобы квартира вся на твоей стороне была. Придется вспомнить хутор, с которого ты Олю забрала. А если она вспомнит?

– Не дай бог, – шепнула Зойка. – Она ведь с танками в Берлин… Стольким солдатам нашим жизни спасла… Меня сколько раз спасала.

– Ну, будем надеяться на лучшее. А про Ольгу придумай хорошо. Женщины у нас в квартире любопытные, упрямые все как не знаю что. Будут спрашивать – отвечай со всеми деталями, чтоб обревелись и больше не думали, отчего Ольга у тебя такая белобрысая. Вон иди сейчас во двор белье вешать. Там и старухи дворовые сидят, у вешалов, и Алевтина свое развешивает, и еще кое-кого я заметила из самых болтливых. Давай я платье тебе дам. – Нона с удивлением осознала, что все произошедшее заставило ее вспомнить прежний менторский тон, когда она учила Зойку, давно, до войны. Десять лет – большая разница для сестер. Теперь Зойка казалась старше невоевавшей Ноны на столько же, а все же прежние учительские нотки в голосе сестры словно успокоили ее, вернув в безмятежное прошлое. Смягчив голос, Нона продолжила: – Понимаю, что так удобнее тебе, спокойнее, но ни к чему сейчас о войне людям напоминать.

– Да, надо учиться жить в мире, – согласилась Зойка, встала, повернулась, чуть отставив руки, чтобы Ноне легче было оценить ее нынешнюю фигуру и выбрать платье.

Переодевшись, Зойка словно сбросила лет пять. В гимнастерке она выглядела худой – затянутая в ситец с мелкими васильками, казалась легкой и стройной, как девчонка.

«Девчонка и есть, – напомнила себе Нона, – двадцать лет».

В васильках ли было дело, но глаза Зойки засияли синевой, словно она сняла с себя вместе с формой часть горьких воспоминаний. Но тень их тотчас вернулась, едва сестра взглянула на девочку, неподвижно лежащую на кровати.

– Не беспокойся. Я посмотрю за ней, пока ты во дворе.

Вошла Нянька с чайником, жалуясь, что не по своей воле заболталась в прихожей с соседками, всплеснула руками, довольная тем, что Зойка сняла «военное» и платье сестры пришлось ей впору.

Несмотря на кроткий протест Зойки, что она собралась развесить белье, Нянька усадила всех пить чай, бурча, что в третий раз греть не станет. Сестра, словно оживая в знакомой обстановке, рассказывала забавные истории из фронтовой жизни, расспрашивала Нону и няню о том, как эти годы жили они. Вместе поплакали об Антоне. Зойка достала из чемодана несколько старых фото.

Видно было, что Оля, без движения лежавшая на кровати, заставляет нервничать и мать, и Няньку, поэтому Нона усадила обеих спиной к девочке, пообещав, что, если та проснется, непременно скажет.

– Да она живая ли у тебя там? – не вытерпела, наконец, старушка.

– Она у меня маг, нянь Кать. В госпитале работает. Лечит людей. Дается это Оленьке непросто, сама видишь. Сейчас она спит, сил набирается, чтобы потом еще кого-то с порога смертного вытащить, – терпеливо проговорила Зойка, улыбаясь с неприкрытой материнской нежностью. Бросила быстрый взгляд на Нону – та кивнула, мол, правильный тон, так же говори и с соседями.

– Вот так Олю ты себе привезла, – надулась Нянька. – Наградила семью Волковых колдуном.

– Так она белая, – рассмеялась Зойка. – Вот в силу войдет, поменьше работы будет в госпитале, мы тебе спину заговорим. Совсем не пройдет, это ж магия, а не чудо, но болеть будет в разы меньше.

– Вот еще. И кривая похожу, если девчонка после такой работы как мертвая лежит, – пробурчала Нянька, поднимаясь. Принялась убирать со стола. Зойка вышла, через пару минут мелькнула в коридоре – уже с тазом белья. Хлопнула дверь в прихожей.

Нона отправилась мыть посуду на кухню, а когда вернулась, обнаружила Няньку сидящей на краю Олиной постели. Вид у старушки был непривычно мягкий, жалостливый. Она погладила девочку по волосам, поправила завернувшийся воротничок, поддернула повыше шинель, так что Нона испугалась, как бы не заметила ремней. Нянька взяла ладонями девочку за щеки, поцеловала в лоб, как делала раньше, укладывая Нону и Зойку спать. Нона подростком очень сердилась за такие нежности, а Зойка всегда кротко подставляла золотой пробор под Нянькины губы. Оля не двинулась, даже ресницы не дрогнули. Нянька грустно посмотрела на девочку. «Сиротка», – словно говорили все ее разом поникнувшие морщины. Старушка приметила кончик красной нитки, потянула. Нона даже рта раскрыть не успела. Мгновение, казалось, ничего не происходило – бледная девочка лежала навзничь, под грудой из одеяла и шинели трудно было даже различить, дышит ли она.

И тут Оля судорожно вздохнула, вздрогнула всем телом – не будь ремней, ее подбросило бы над кроватью. Из приоткрытого рта послышались хрипы, сдавленное бульканье. А потом…

– Отставить тащить старшину, Корнеев, – сиплым прерывающимся мужским голосом проговорила Оля, тяжело кашляя, аж скрипела панцирная сетка. – Дурак. А ну брось, пристрелю! Видишь, не жить мне. Гранату дай и убирайся. Пошел, Корнеев. Ну что ты плачешь, как девка, что ты сопли мажешь. Пошел!

– Ой, прощения просим, товарищ генерал-майор войск магии, – тотчас ответила себе Оля высоким девичьим голосом, захихикала. – Это мы голову мыли с девчатами, вот волосы и заледенели. Так чаю нам товарищ младший сержант дал котелок, вот мы и чаем. Есть оставить марафеты до победы! «Мессер», товарищ генерал-майор! Вон, над лесом, там! Есть! – Девочка задергалась, пытаясь вырваться из крепкой хватки ремней. Сползло на пол одеяло. – Юлька, стреляй! Юлька, родненькая! Маманька, страшно-то как, страшно-то, кх… – она захлебнулась криком.

Нона бросилась к девочке, зажала ей ладонью рот. Крик стих, но Олю колотила мелкая дрожь.

– Я Зойку позову, – бросила Нона перепуганной Няньке. – Прикрой дверь, переполошим всех. А станут спрашивать, скажи, кошмар девчонке приснился – войну прошла, всякое видела.

Нона осторожно убрала руку от губ Оли, и та тотчас зашептала сипло, со свистом:

– Разворачивай машину, Женя! Я пустой, хоть шапкой во фрица бросай. Уходи! Зайдут в хвост – хана. Эх ты ж, твою мать, ядрена щука! Как же это ты, Женя… Да, «Ворон», прием, прием. Я не творю. Пилота потерял – сейчас в кабину переберусь и встре… Твою…

– Не надо, дяденька, не надо. Не надо, дяденька, не… – вскрикнула Оля пронзительно, уже не мужским, а высоким детским голосом, и заплакала, тоненько всхлипывая. Всхлип оборвался.

– Жми, товарищ Кондратьев! Сейчас мы суке по свастике-то наваля…

Голова Оли дернулась, словно ей выстрелили в лицо. Нона вскочила и, плотно прикрыв дверь, побежала во двор.

Зойка, солнечная и милая, вовсю разговаривала с соседками. Те качали головами, приложив руку к щеке, сочувственно охали, всхлипывали, смахивая слезы. Белье, наполовину развешанное, лежало в тазах, забытое всеми. Нона заставила себя успокоиться и сбавить шаг. Не стоило пугать Зойку – ей, видно, удалось расположить к себе женщин из нескольких квартир. Почитай, первая мирная победа. Не стоит ее пугать, чтобы случайно дела не испортить.

– Давай, помогу, – проговорила Нона, приближаясь. – Нянька уж ругается, что ушла да провалилась.

По глазам Зойки стало ясно: она догадалась, зачем вышла сестра. Но Зойка спрятала встревоженный взгляд, улыбнулась: «Нянь Катю не слушать – себе дороже. Давай раскидаем – и в дом».

Перебрасываясь веселыми, ничего не значащими фразами, они развесили белье, простились с соседями из других квартир, пригласили к вечернему чаю Алевтину и неторопливо вошли в подъезд. До квартиры Зойка бежала, прыгая через ступени. Ворвалась в комнату, тяжело дыша, бросилась к кровати, на которой кричала и билась Оля.

– Еще четверых похоронила, – подсказала зареванная Нянька. – Все плачет да кричит. Раз ругалась так, что и выговорить нельзя. Уж как его, бедолагу, мучили, а он им все «гниды» да «суки» да что похуже. Еще раз не по-русски говорила, «пшепрашем, пан офицер», говорит, а потом все кричала, аж из-под ремней закровило.

Зойка не слушала, шарила по кровати.

– Нитка где? – крикнула она страшным голосом, прерывая Нянькин монолог. – Нитка красная… Куда дела? Красная, заговоренная, где?!

Нону словно холод сковал – ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Зойка полезла под кровать, стал шарить по полу. Отыскала нитку, облила остатками кипятка из чашки и, разжав ложечкой дочке челюсти, намотала нитку на язык. Оля грызла ей пальцы, рвала ногтями простыню. Наконец она затихла, и Зойка, взлохмаченная и обессиленная, сползла на пол у кровати.

– Нельзя ей нитку снимать, хоть первые два часа. Там самый страх идет, она ведь за всех смерть их переживает. Не дается так просто магия земли. Вылечит одна одного-двоих, а потом вот сказки страшные слушает, что ей земля в уши шепчет. Что ты плачешь? – напустилась она на Няньку. – Генералы плакали. Вот такая у колдовства цена. Каждый раз говорю: не трогай, Оленька, не лечи, а она все жалеет, все жалеет…