Александр Шуваев - ЦВЕТОК КАМНЕЛОМКИ Страница 41

- С-сволочь старая! М-мало сгоревшего товара, так еще этот уголовник долю требует! Да какую там "долю" - на все лапу собирается наложить! Нам оставит, чтоб только прожить, - и гуляй… В-вот ведь т-тварь! Гос-споди, да что ж делать-то теперь?

- Ладно тебе, Лаврик, не расстраивайся. Чего уж теперь-то?

- Нет, но с какой стати? За какие такие заслуги вор-рюга, харя уголовная, коренной тюремный обитатель будет иметь столько, сколько захочет? Ведь какая работа! Сколько гениальных организационных решений! Сколько интеллекта было вложено, сколько нервов, труда, изобретательности! - Он подавленно примолк, но только на несколько секунд, поскольку нестерпимая обида на жадного вора, на тяжкую судьбу и общую несправедливость этого мира рвалась из него с непреодолимой силой и прорвалась в новом залпе причитаний. - Нет, ты скажи, - ну за какие заслуги, а?

Собеседник его, некто Ростислав Косовицин, секретарь райкома комсомола, не выдержал:

- Да? За какие заслуги? За какие такие заслуги один мой знакомый не далее, как позавчера в ногах валялся у этой самой уголовной твари? Отлично зная, что смотрящий никогда ничего не будет делать даром? И что не удовлетворится деньгами, потому что по-настоящему-то ему нужна только власть? Причем вся власть целиком?

- Тут не знаешь, что и делать-то, а тут еще ты издеваешься!

- Больно мне нужно, - издеваться над тобой! Делать мне больше нечего! Я добиваюсь, чтоб ты понял очевидное! Только сам, понимаешь? Не головой только, но и сердцем, печенкой-селезенкой и прочими потрохами! Ты давай, думай, я не тороплю!

С этими словами Косовицин поправил галстук, по причине расстегнутого пиджака видимый целиком и откинулся на спинку дивана, всем своим видом показывая, что сказал все, что хотел.

- Постой-постой, - Лавр стиснул голову руками, - постой… Голова, веришь ли, - ничего не соображает…

- Вот тебе первая причина, - по-змеиному прошелестело из глубины дивана, - достаточно было чуть-чуть на тебя нажать, и ты перестаешь соображать. Семен Маркианыч - не перестает, а ты - перестаешь. Полностью теряешь способность к целенаправленным действиям… И при этом еще хочешь, чтобы Коренной Обитатель Тюрьмы не сожрал тебя с потрохами? Ну?!!

- Постой, постой, - так ты взаправду хочешь, чтобы я разобрался, за какие заслуги? Не издеваешься?

- Ну-ну, - поощрило его шелестение с дивана, - делаешь некоторые успехи… Ты расслабься, выпей коньячку…

- Какой коньячок… Слушай, не в службу, а в дружбу, - там в сейфе спирт стоит, плесни…

- Тебе сколько?

- Три четверти стакана. Там граненый есть.

- Ого! - В голосе гостя впервые послышалось некоторое уважение, - ты систему Станиславского, часом, не изучал?

- Чего?

- Ничего. Проехали.

- Стой-стой-стой, - так ты намекаешь, что надо было самим?

- Ну наконец-то. Родил. Поздравляю. Не прошло и девяти месяцев. Мораль: не можешь чего-то, не хочешь, не способен - так не обессудь, ежели тебя начинают доить или стричь. Ибо агнец есьмь. Овца то-есть, если по-нашему.

- И что ж теперь делать?

- Ох, я, выходит, рано обрадовался. Безнадежно.

- А ты не очень-то! Сам бы попробовал. А то учить-то все горазды! А помочь…

- Ну, брат, так дела не делаются. Или будем считать, что ты обратился за помощью официально? По всей форме?

- Ну, а если так?

- Да или нет? Остальное, знаешь ли, от лукавого.

- Ну да, да… Ладно - да!!! Что теперь?

- А теперь слушай. М-м-м… Ладно, старая сволочь и вправду протянула лапы к слишком… жирному куску. Не вредно бы их, лапы эти - того… Есть у меня пара-тройка людишек. А ты - озаботься тем, чтоб довольны остались.

- Ты хочешь сказать, что…

- А ты чего хотел?!! - Рявкнул гость. - Баба!!! Чтоб мы его по-хорошему уговорили, благодетеля твоего?

- Гос-споди… Чем же мы тогда от него отличаемся?

- А - умеренностью мысли. Не пытаемся проглотить слишком много, а хотим, чтоб нам никто не мешал тихо, скромно делать свое дело. Мне, к примеру, на ближайшие год-два этого твоего Досуга Молодежи вот так, - он показал, - хватит… Спасибо, кстати. Научил уму-разуму.

- Обучи, говорят, чтоб было потом у кого учиться…

- Ладно. За успех нашего безнадежного мероприятия. Мало того, - должен предупредить тебя, что, по глубокому моему убеждению оно должно быть проведено таким способом, чтобы больше не одной, как ты изволил выразиться, уголовной харе даже и в голову бы не пришло соваться в чужие дела. В наши дела.

- Э-эх, - с невыразимой тоской произнес Лавр Кондратьевич, и впрямь незаурядный администратор и финансист, - и дернула же нелегкая… Знать бы еще, сколько и чего он успел пронюхать?

И - махнул единым духом еще полстакана спирта.

- О-о, - с уважением протянул Косовицин, - а ведь это - таки проблема. Это надо будет обдумать отдельно…

И - повторил действие хозяина.

Двое фраеров, возникших в его комнате, словно чертики из табакерки, безотчетно не понравились старому Семену Маркиановичу, более известному, как Пелым, - по месту, где он после одной легендарной истории впервые обрел свой непререкаемый авторитет. И действительно, - кому бы понравилось, когда его разбудят в три часа ночи два незнакомых молодца, неизвестно - как проникших в запертую квартиру? Добавим, - с большим знанием дела запертую. Когда там, как на грех, никого больше не было. Еще ему не понравилось, что незнакомцы были одеты в резиновые вроде бы сапоги и в черные комбинезоны из какой-то клеенки. Один из них - держал ободранный фанерный чемоданчик. С-слесаря сантехники, м-мать иху!

- Гражданин Крамской? Семен Маркианович? Не надо. Не надо - под подушку лезть, вовсе это ни к чему вам. Мы только поговорить. Позвольте представиться, - капитан Коротаев, КГБ СССР.

И - действительно, сунул Пелыму в нос корочку.

- Видите ли, нас в большей степени интересует все, что вы знаете относительно… складика рядом с вокзалом, помните? Что ж вы так неосторожно, Семен Маркианович, а? При вашем-то опыте…

Пургу метет! Зубы заговаривает! Страшной, крушащей волю молнией вспыхнуло в голове озарение, и он не выдержал, рысканул взглядом туда-сюда, что было немедленно замечено тем, что разговаривал с ним только что. Второй, здоровенная жердь, казавшийся костлявым только из-за гвардейского роста, - молчал, делая руками странные движения, как будто бы пытаясь безуспешно разорвать что-то невидимое. Кстати - "Коротаев" так и не удосужился представить своего спутника.

- … стыдно делать такие очевидные промахи, - продолжал конючить капитан, - что ж вы так?

Время тянет! Что-то должен сделать, но пока что не решается. А если так, то самое главное тут - не дать бы ребяткам повода. Они, похоже - из тех, не могут совсем уж просто так. Зато если придерутся, то сомневаться не будут. Это - тоже ясно.

… Хреновым, и даже очень хреновым признаком было по понятиям вора то, что высокий до сих пор не сказал с ним ни единого слова. Этот признак - не относился к числу общеизвестных и общепринятых, но пониманию Семена, чутью его не было ровно никакого дела до общепринятого: это молчала его, Пелымова, смерть.

- Не знаю никакого склада, - хрипло проговорил Крамской-Пелым, и в этот момент даже сам себе поверил, - напраслину говоришь, начальник, бога гневишь.

- Не упрямься, Семен Маркианович, - проговорил капитан, глядя ему в глаза взором столь ласковым, что старого урку прошибла дрожь, - не заставляй нас делать такое, что было бы нам вовсе не по душе.

Длинный повернулся к столу, открывая свой чемоданчик, и тут-то старый вор прыгнул, и только в следующий момент понял, что это как раз и был тот самый предлог, которого им так не хватало. Комната коротко, страшно провернулась, пол ушел из-под ног, и он оказался на полу. Длинный с перебитым носом держал его, как в клещах, так, что кололо в хребте, и рот непроизвольно открылся. "Капитан" ловко, словно заранее ждал этого, запихал ему в рот грушу из мягкой, литой резины. А потом - упаковал его не хуже, чем паук упаковывает особо ценную муху. При этом он обошелся куда меньшим количеством уз.

- Тих-хо, - назидательно сказал он, как будто Пелым мог издать звук хотя бы и при всем желании, и начал проверять шприц, - а главная твоя ошибка была та, что ты сунулся не в свое дело. А это такое дело, что в нем вообще нельзя уцелеть. Что, что такое? Вы имеете что-то нам сказать?

- Сво-олочи! - Сказал урка, как только страшный гость освободил его рот, и от сердечной тоски заплакал впервые за неизвестно сколько лет. - Старика трюмите, креста на вас нет!

- Нам, право же, страшно неприятно. Но кое-что мы просто обязаны у вас узнать. Больше всего нас интересует, так сказать, мера нынешней вашей осведомленности… И не так все страшно, мы же не собираемся калить на вас всякие кривые и ос-стрые железяки… Не планируем забивать вам под ногти зазубренные гвоздики… Во всем этом просто нет нужды!

Когда ПМГ, наведенная анонимным звонком с одинокого автомата, проникла в квартиру, не по себе стало даже самым стойким. Старческая келья Пелыма напоминала больше всего бойню: пол единственной комнаты был буквально залит кровью, а на залитом кровью диване обнаружилось безголовое туловище самого хозяина, с ногами, и руками, скрученными с какой-то особой, зверской сноровкой. Голова его, отрезанная напрочь при помощи какого-то, очевидно, нечеловечески острого и тонкого лезвия, стояла тут, неподалеку, на коротеньком пеньке перерезанной шеи, по неестественности своей до странности напоминая муляж самой себя, сделанный из папье-маше. Редкие волосы, сохранившиеся в виде венчика вокруг лысой головы, торчали дыбом, а в широко открытых, мертвых глазах застыл такой ужас, что капитан Парамонов, обычно столь же склонный к сантиментам, как, к примеру, кашалот или тигровая лилия, не выдержал и, содрогнувшись, судорожным движением опустил ему веки.