Тринадцатый апостол. Том I - Алексей Викторович Вязовский Страница 41

Среди первосвященников поднимается недовольный ропот. Наивные… Они правда думали, что после случившегося в Храме все останется по-старому?! Вот уж нет. Религиозно — идеологическая вольница закончилась.

В зал заходят апостолы. Впереди, как всегда, Петр — он самый решительный и самый уверенный изо всех. За его спиной сплоченной группой стоят Андрей, Иоанн, Левий Матфей и младший Иаков — тот, который Алфеев. А Иакова Заведеева — брата Иоанна — и Фомы с ними сегодня нет, видимо их отправили в Галилею, чтобы вернуть в Иерусалим Марию и остальных апостолов.

Я, улыбаясь, подхожу к ним, по очереди тепло обнимаю каждого. Делаю приглашающий жест, показывая на пустые кресла:

— Здравствуйте, братья! Присоединяйтесь к нам, садитесь поудобнее.

— Мытари… — презрительно морщится один из первосвященников, узнав среди апостолов Матфея и Иакова младшего — А остальные кто?

— Рыбаки. А я рядовой легионер. А под окнами на площади перед Храмом стоят простые горожане и паломники. Торговцы и храмовые стражники. И что?!!! Разве это мешает всем нам верить в единого Бога? И наш Мессия тоже был плотником, хоть и из рода Давидова. А кому станут нужны служители Храма и первосвященники, если мы — простые верующие в Отца нашего Небесного — отвернемся от вас, как вы сейчас воротите нос от любимых учеников его Мессии?

Держу долгую паузу, медленно обводя взглядом членов Синедриона, а потом смиренно заканчиваю свой пассаж.

— Но если не будет учителей в Храме, тогда кто прочтет людям текст древнего Танаха? Кто им расскажет о пророчествах Исайи и Захарии? А премудрости Соломона — кто тогда их будет толковать? Так что мы с вами все связаны между собой. И каждый из нас славит Бога так, как велит ему Завет, сердце и совесть. Вам не нравятся эти назаретяне, вы ненавидите римлян, недолюбливаете самаритян, презираете греков за их «распутный» образ жизни. Но разве не сказано в Торе: «Люби пришельца, ибо пришельцами вы были в Египетской стране»? Почему же вы раз за разом нарушаете заповеди, которым сами учите народ? Призываете братьев по вере к смирению, а сами полны гнева и гордыни? В чем тогда вообще смысл вашего служения Богу?

Первосвященникам явно неуютно от моих слов. Некоторые краснеют, другие отводят глаза. А еще неуютнее им под пристальным, просто замораживающим взглядом Пилата. Вот уж у кого теперь отличная возможность отыграться на Синедрионе за унизительную роль, которую они заставили его сыграть в судилище над Иешуа. И Пилат возможность отомстить точно не упустит.

— Префект, рассуди нас — обращаюсь я к нему, прикладывая кулак к груди — Скажи по совести: могут ли учить вере люди, сами не соблюдающие ее главные заповеди?

Пилат делает вид, что глубоко задумался, и прикрывает глаза. Но я стою близко к нему и прекрасно вижу, как блеснул торжеством его взгляд, и дрогнули в еле заметной усмешке тонкие губы.

— …Нет, конечно — произносит он, наконец — Мне с самого начала непонятно было решение Синедриона осудить на казнь Иешуа. Уже тогда я понял, что среди вас нет правды, как нет и единства. Но Каиафа и Анна все сделали для того, чтобы я, уважая обычаи и веру иудеев, не смог отказать им перед собравшимся на суд народом. Будет справедливо, если Синедрион покинут те первосвященники, кто ратовал за неправедную казнь Иешуа вслед за Анной и Каиафой.

— Но, Пилат — робко возражает кто-то — в нашем Синедрионе ведь есть и те, кто искренне заблуждался, а потом раскаялся. Разве не велел Мессия прощать всех раскаявшихся?

— Велел — с готовностью соглашаюсь я и снова перехватываю инициативу в разговоре — И узнать, искренним ли было это раскаяние, не составит труда.

Поворачиваюсь к Гнею.

— Пусть солдаты Фламия принесут сюда Ковчег со скрижалями. Никто не посмеет лгать рядом с этой святыней.

Вот так: шах и мат, фарисеи! Судя по вытянувшимся лицам, первосвященники настолько уверовали в свою многовековую безнаказанность, что пока никак не могут привыкнуть к тому факту, что их иудейская святыня имеет еще одну божественную функцию — «детектора лжи».

Под гробовое молчание первосвященников легионеры вносят в Зал тесаных камней Ковчег и вслед за ним специальный высокий стол, на котором он теперь стоит посреди Главного зала Храма. Замечаю на некоторых лицах страх — это говорит о том, что далеко не все здесь уверовали в Христа. И не все готовы признать это, прикоснувшись к Ковчегу. Ладно… в конце концов каждый человек имеет право на ошибки. Глядишь, и прозреет потом. Но в Синедрионе таким точно не место.

— Достопочтенные мужи, правда бывает тяжела, а для многих она и вовсе неподъемна. У меня нет цели опозорить здесь кого-то или выставить лжецом. Мессия учил относиться с сочувствием ко всем заблуждающимся и давать им время на то, чтобы они осознали свои заблуждения. Давайте поступим так: кто не чувствует в себе силы признать ошибки, тот просто покинет этот зал. Молча. Возможно, ему даже стоит присоединиться к ессеям, если он не готов к назревшим в Храме переменам. Или просто взять время на раздумья.

Я отхожу к апостолам, успокаивающе похлопываю по плечу Иоанна, который нервно поглядывает в сторону первосвященников.

— Марк, думаешь, многие из них побоятся прикоснуться к Ковчегу?

Апостолы видимо еще не понимают, что Святыня больше не имеет прежней силы, сейчас ее в скрижалях — крупицы. Если они и наберут снова силу, то уж точно не завтра и даже не в ближайшее время. Свет покинул мир. Но у нас осталась надежда на его возвращение.

— Не знаю, Иоанн. Сейчас увидим…

Тем временем, «Хоттабыч» молча встает со своего места и гордо направляется в сторону выхода. Через минуту его примеру следуют еще двое. И еще… и еще. Что удивительно — далеко не все из них старики, есть там и довольно молодые иудеи. В общей сложности Зал покинуло человек двадцать. Но остальные вроде бы твердо намерены остаться, и они пересаживаются поближе друг к другу, сплачивая ряды. Даже как-то легче дышать стало.

— Что теперь, Примас? — подает голос Никодим.

— Свидетельствовать веру не потребовалось — пожал плечами я — Все само решилось. Теперь Синедрион должен