Андрей Архипов - Ветлужцы Страница 42

Бронированная черепаха и не думала размыкать свои ряды после окончания обстрела, она подняла первый ряд с колен, второй убрал щиты над головами и выставил вперед длинные жала. Копья не позволили атакующим разрушить с разбегу строй, вклиниваясь в его прорехи и с размаху рубя длинными секирами головы противостоящего противника. Немногие проскользнувшие между копьями разбойники сразу же получили от первого ряда короткие встречные уколы сулицами и мечами, заставившие их отпрянуть или упасть под ноги защитников. Однако трое ворвавшихся в строй ратников чуть не разбили казавшийся монолитным строй ветлужцев. Лишь второй залп с судна не позволил остальным нападавшим ворваться в образовавшиеся прорехи, давая время им затянуться.

Стоявшим с краю полусотнику и его десятнику пришлось бросить свои длинные копья. Они отошли назад и стали в два меча штопать разверзшуюся защиту, помогая второму ряду добить прорвавшегося противника. Воспользовавшись этим, оставшийся разбойный люд успел выдавить правый край ветлужцев и начал обтекать защитников по мелководью, вынуждая тех разворачивать свои ряды, вставая почти полукругом. И только тут третий залп с ушкуя, находящегося всего метрах в сорока от места действия, полностью накрыл нападавших, показав им нешуточную угрозу с фланга. Яростный напор тут же ослаб, и волна атакующих бросилась врассыпную. Точнее, стали разбегаться ее остатки — дюжина оставшихся на ногах ратников. Часть из них бросилась на густо поросший глинистый склон, другая в облегченных доспехах попыталась уйти вверх по речке. Однако и там их настигали бронебойные стрелы засевших в ушкуе лучников.

Бронированный зверь шагнул вперед несколько раз, копьями добивая раненых врагов, и остановился. Видимый противник был повержен. Сотней шагов ниже по течению через речку были уже повалены заранее подрубленные толстые деревья, и по ним перебегали около пятнадцати полностью одоспешенных эрзян, в то время пока лучники прижимали оставшегося врага к палубам лодей.

Полусотник ветлужцев шагнул в сторону, нарушая стройность рядов бронированной черепахи, и стянул с себя шлем. Оглядевшись по сторонам, он сплюнул на истоптанный, залитый кровью песок, озадаченно изучил поле боя и презрительно кивнул на немногочисленных разбегающихся разбойников:

— И это все? И эти шаромыжники[76] не позволили нам утром кусок мяса в рот закинуть?! Вот смотрите, что бывает, когда в битве каждый сам за себя! И в вашей жизни такое же произойти может, если будете меж собой грызться! Пельга, пять опытных двоек на преследование! А то эрзяне их тут до ночи ловить будут…

Глава 9

Ночь у костра

Пасмурная ночь конца сентября, укрывшая одеялом облаков сосновый лес с разместившимися на одной из его полян ратниками, решила не давать под этим покрывалом никому тепла и уюта. Промозглость, перемешанная с терпким запахом прелой листвы и хвои, обволокла людей со всех сторон, заставляя их плотнее сжимать живые кольца, которыми они обступили потрескивающие смолистыми сучьями костры. Да и зимний холод в это время суток обычно уже начинал проникать в самую сердцевину осени, высвечивая под утро белесым инеем узоры на неосторожно оставленном в стороне железе.

Однако до рассветных сумерек было еще далеко, и сложенный металл под большим корявым дубом, вознесшимся гораздо выше окружающего его царства елей и сосен, еще не успел отдать тепло прошедшего дня окружающему пространству. Наоборот, он согрелся рукотворным теплом от недалекого костра и стал отсвечивать в его отблесках мутным глянцем наконечников небрежно сваленных на землю копий, тусклыми зайчиками от полос железа на щитах и мелкими искрами положенных чуть поодаль доспехов.

Но не только огонь отдавал свое тепло и силу этой ночью: громкий смех разлетался в стороны и, разбившись на сотню осколков, исчезал в сумраке глухого таежного леса, обступившего поляну. Он не смывал с железа пятен крови и грязи, но зато очищал взгляды людей от страха и тревоги, накопившихся в них во время боя.

— Ох, братцы, и натерпелся же я в той сече, — начал чуть-чуть захмелевшим голосом Одинец, до которого дошла очередь развлекать собравшихся. — Не приведи господь такому повториться! А начиналось-то все мирно да благостно, степенно людишки плыли да вдаль глядели… А потом как начал ваш полусотник всем указы раздавать, как гаркнет на меня! Забейся, кричит, под палубу! Я и при первых криках застыл в оцепенении, а уж тут так перепугался, что совсем уразуметь не мог, куда мне податься да что делать. В ушах звон стоит, и голос его слышится: «…бей!» Понял лишь, что мешаюсь я ему, и бить за это меня надо. А уж сам я должен себе лицо в кровь о палубу расквасить, или он соизволит десницей своей меня приголубить…

— Не, надо было подождать чуток, — под общие хохотки ехидно проговорил Кокша, уже не первый раз за этот вечер выполнявший роль пересмешника. — Разбойнички подошли бы и этого добра тебе не торгуясь отвалили! И как же ты выкрутился? Сам себя стружием[77] по спине лупил, или кто из наших догадался тебе помочь? Не позвал никого?! Ох ты… Небось тогда тебя желя[78] обуяла, что не смог ты наказа полусотника исполнить, так?

— Обуяла, так ее растак, — согласился Одинец. — С печалью этой я и забрался под палубу. Пусть, думаю, сам лезет ко мне полусотник, если захочет отметелить. Ну а стружие, тобой упомянутое, я с собой потащил…

— Скажи уж — сулицу…

— Ну на тот миг я и не разглядел, — растерянно пожал плечами рассказчик, чуть улыбнувшись краешком рта. — А потом не до того стало. По настилу как начали стучать стрелы… вжик да вжик, а потом как хряснет!

— Это что за хрясь такая? — раздалось со стороны слушателей, заинтересованно внимавших пересказу Одинца.

— А… Это малец наш постромки с мачты обрезал.

— Не постромки, а растяжку, — зевнул изо всей силы упомянутый между делом Микулка, прилегший на охапку еловых веток рядом с Кокшей. — Постромки твои только у упряжи конской…

— Ну растяжку… А мачта как хряснет!

— Да не мачта, стоеросовая ты башка, — ввернул Кокша, — а перекладина ее.

— Ну, пусть перекладина… А что ты насчет башки сказанул?

— Это не я, это полусотника нашего присказка про тех, кто шуйцу от десницы не отличает.

— Да ну! И такие есть?

— Как не бывать! Вот погоняют тебя с наше, так и ты к концу дня забудешь, как тебя мамка в ребячестве звала, — тяжело вздохнул молодой черемис.

— Ха! А я слышал, что тобой полусотник обещал еще и лично заняться, — гонять будет как… ну эту, козу Сидора, — вспомнил Одинец подслушанный разговор. — Это как?

— Как, как… каком кверху! В точности стоеросовая ты башка! — возмущенно проговорил Кокша. — Он ведь сначала за плечо меня потрепал, удивился, как я столько продержался, вот так-то!

— Ну да, если бы не малец…. Ты вроде бы зуб на него точил прежде, а?

— Что было, то быльем поросло, — поглядел исподлобья на рассказчика Кокша. Потом он скосил глаза на Микулку, начавшего уже тихонько посапывать на своей лежанке, и продолжил: — Коли нет у него гнилого нутра, то это завсегда выплывет на белый свет. А за жизнь свою я с ним сполна рассчитаюсь… Будет мне вместо младшего брата, а то у меня в семье все больше сестренки нарождались. Давай, Одинец, продолжай свои небылицы…

— Да чего ж не продолжить, — ответил тот и, отхлебнув из передаваемой по кругу чаши, предложил ее соседу. Тот с сожалением мотнул головой и сослался на то, что ему скоро идти в дозор, однако Одинец так просто от него не отстал. — Да что ж ты какой! Согрейся чуток, взбодрись! Вон как с лица спал! Две битвы да почти без сна вторую ночь!

— Не привыкать, да и сам я вызвался. А учует хмельное Пельга — так живо кишки выпустит, солью пересыплет и обратно через задницу засунет. Давай уж лучше ты… развлекай.

— Ну что ж… Сижу я в своем уголке, стараюсь не шуметь, а тут как вдарит! Как пошло молотить железо друг о дружку, как посыпались на ушкуй разбойнички… Понял я, что пришел мой смертный час, готовиться начал. Однако жду-пожду, а грохот все не кончается — дай, думаю, гляну в последний раз на белый свет… Выглянул из-под укрытия своего, а там Пельга скачет, как тот козел у Сидора.

— Коза у него, Одинец, коза, — зевнул, глядя на Микулку, Кокша. — Откуда знаю? Да не впервой уже полусотник грозится нас как ее гонять. А ту, мол, Сидор так шпынял, что у нее в вымени молоко прямо в масло сбивалось. Брешет, поди…

— Как же, брешет! — раздалось с другой стороны костра. — Полусотник наш может и козла заставить бегать так, что тот будет масло из себя по капле давить.

— И пусть, лишь бы толк был, — не стал ничего возражать на это замечание Кокша. — Коли не учил бы он нас все эти три седмицы, не продержался бы я так долго. Просто сомлел бы от страха и сам выю под меч подставил.