Марик Лернер - Мусульманская Русь Страница 42

Орлик был высок, как положено строевому жеребцу, имел крепкие ноги и широкую грудь. Чтобы жизнь не казалась совсем уж замечательной, еще, в дополнение к достоинствам, имел премерзкий характер. Вечно норовил встать на дыбы в самое неподходящее время или укусить при первой возможности как конюха, так и хозяина. Хорошо еще, что сам Лесьер не был совсем уж зеленым наездником и укрощать строптивых коней его учили еще в батюшкином доме.

Вот офицер из него пока был никакой. Не успел прибыть в полк, как драгун подняли по приказу и отправили разбираться с мятежниками. Армия сражалась на Кавказе, вытесняя коренных жителей из плодородных долин в горы. Долины тут же заселялись ихванами из Руси, а горцы, не желая смириться, яростно сопротивлялись.

Турки, всего три года назад подписавшие мирный договор, готовы были привычно поддержать никак нежелающие успокоиться горные племена, и Каган решил поднять налоги на иноверцев. Специальный военный налог никому не понравился, но до серьезного восстания дошло только здесь. Католики в Польше и так жили не слишком жирно, но такой реакции никто не ожидал. В Познани и Варшаве перебили немногочисленные гарнизоны, а потом все это выплеснулось и в сельскую местность. Русские деревни сжигались, помещиков убивали. Было всего несколько крепостей, где собралось русское население и смогло дать отпор мятежникам.

Кроме того, вдоль внешней границы с давних времен сажали на землю русских крестьян в качестве лояльной группы, конфисковывая земли у поляков. Ихваны прекрасно осознавали, что льготы и землю получили от Кагана и без него их деревни ничего хорошего не ожидает. Так что там ответно и стихийно организовалась своя армия, безжалостно уничтожающая католиков.

Многочисленные полубандитские-полуармейские отряды, вооруженные в захваченных городских арсеналах, метались по губернии и убивали всех мусульман. В восточных районах и на границе все происходило в обратном порядке.

Срочно были переброшены воинские части из Руси и начали медленно сжимать кольцо вокруг восставших районов. В плен не брали, вырубая всех подряд, пойманных с оружием в руках, и поляки, прекрасно об этом зная, обычно сражались до конца и не сдавались. Кроме того что обе стороны имели серьезные счеты, по-другому поступить было никак нельзя. Прощать убийство безвинных и расстрелы пленных в Варшаве Каган не мог. Слишком многие его, такого милосердного, осудили бы в стране. Договариваться тоже было не с кем. Так называемое Варшавское правительство никого всерьез не контролировало, кроме городской милиции, но издавало прокламации о всеобщей поддержке борьбы поляков на Западе и пыталось просить у соседних держав помощь.

Австрия и без того не прочь была вмешаться в происходящее. Императорам было мало Южной Польши — хотелось округлить владения за чужой счет. Варшавское польское правительство уже попыталось обратиться к ним за помощью, но быстрый ввод дополнительных подразделений на границу спас Русь от вторжения и серьезных столкновений. В Вене решили пока понаблюдать за развитием событий.

Зато нехватка сил в наиболее беспокойных районах, вызванная вынужденными перебросками частей на границу, затянула подавление мятежа. Войска прибывали отовсюду, и ходили слухи даже про подкрепления из Вольных войск, чуть ли не с границ Китая. Постепенно положение изменялось, и теперь всерьез можно было заняться наведением спокойствия.

А вот для Лесьера эта история вышла изрядным огорчением. Вместо нормальных сражений и славы — бесконечные переходы, выстрелы из-за угла. Нормального вхождения в должность не получилось. Даже с собственными солдатами и другими офицерами полка толком не познакомился и не очень представлял, чего от них стоит ждать. Первая кампания в его жизни, и страшно хотелось зарекомендовать себя самым лучшим образом.

Лесьер сам прекрасно понимал свою неопытность и с замиранием сердца ждал своего первого сражения. Пока что он старался быть справедливым и разумно спрашивал совета при затруднениях у командира эскадрона Осьмы Бибикова. Тот был, что называется, из хорошей семьи, но уже по одному имени легко было догадаться — родился восьмым и, соответственно, без особых средств. Поэтому, будучи всего на пару лет старше Лесьера, с малолетства попал в армию и имел несколько наград. Повышению мешал только возраст и отсутствие военных действий. Вот Осьма и дождался своего заветного часа. Проблемы в подразделении ему были совершенно ни к чему, и он старался передать свои знания молодому офицеру без насмешек и очень доброжелательно.

Бибиков управлял своим эскадроном как хорошо знающий жизнь старый солдат, закрывающий глаза на мелкие нарушения, но твердо насаждая дисциплину в подразделении и соблюдая справедливость при разборе. Постоянно следил за питанием и здоровьем людей и, что не менее важно, конского состава. От его зоркого взгляда ничто не ускользало, но при необходимости вполне мог проявить и разумную гибкость. Если дело не касалось прямых обязанностей подчиненного, глаза иногда закрывались и зрение туманилось. Что еще надо, чтобы солдаты любили своего командира и были готовы идти за ним?

На бешеной скорости прискакал вестовой. Драгуны видели, как он о чем-то поговорил с Бибиковым и помчался дальше. Капитан махнул рукой, и горн сыграл построение. Прозвучала команда «по коням», и все мгновенно взлетели в седла.

Сержант Ахманов, прикрепленный к Темирову капитаном для помощи и подсказки, негромко сказал:

— За холмами заметили большую группу людей. Поляки.

Откуда он всегда все про всех знал, Лесьер так и не понял, но это было иногда очень удобно. Темиров не стеснялся при случае и совета спросить у нижестоящего по званию, если была необходимость. Ему батюшка часто говорил, что лучше поинтересоваться у знающего, чем сделать самому и опозориться. Эти суждения он хорошо усвоил и неоднократно убеждался в их справедливости.

Ахманов уже двадцать лет не слезал с коня и представлял собой классического ветерана. Многократно раненный и неизменно возвращающийся в полк, маленький рост, кривые ноги, при немалой силе, седая голова и роскошные усы. Собственная, богато украшенная, а не уставная сабля, добытая в последней войне с турками, и только ему такое могло сойти с рук. На пяте сабли имелись совершенно неуставные надписи. На арабском: «Во имя Бога благого и милосердного!», «О победитель! О заступник!». По обуху — на русском: «Суди Господи обидящьия мя. Побори борющьия мя. Прими оружие и щит и возстани в помощь». Вторую на трофейном клинке явно делали уже позже.

Ахманов имел два ордена «Мужества», высшей награды для низших чинов, и прекрасно знал себе цену. Мог и надерзить любому, а уж разжаловали его, судя по разговорам, не меньше трех раз. Каждый случай — за пьянку и драку, причем последствия для противника обычно были плачевны. На самом деле дрался он гораздо чаще, а уж пил по-черному, но тут уж замять не получилось — слишком тяжкие травмы. Бибиков, усмехаясь в усы, по этому поводу говорил, что сержант живет полнокровной жизнью только на войне. Там от него масса пользы. А в мирное время совершенно неспособен вести себя прилично.

Скоро к ним присоединился и второй эскадрон, и две сотни всадников отдельными колоннами выехали на поле, разворачиваясь для атаки. Прямо перед ними торопливо сбивались в каре сотни людей. На большинстве даже не было формы, одеты в самые разнообразные крестьянские армяки и городские костюмы. Часть была вооружена только холодным оружием, и лишь немногие имели мушкеты и охотничьи ружья, но паники не наблюдалось. Поляки привычно становились на колени и целились в драгун из самого разнообразного огнестрельного оружия. Ждать дальше не стоило — это даже Лесьер понимал.

— Эскадрон! — крикнул Бибиков. — Шагом!

Командир второго эскадрона сдублировал команду, и всадники двинулись вперед. Поляки открыли беспорядочный огонь, но расстояние было еще слишком велико, и попаданий не было. Они стреляли вновь и вновь, и несколько драгун рухнули на землю. Один быстро отполз в сторону. Меньше всего ему хотелось, чтобы свои же товарищи затоптали.

Драгуны приготовили свои карабины.

— Эскадрон! Приготовиться!

Лесьер извлек из кобуры пистолет и прицелился в толпу.

— Эскадрон! Огонь!

Гремели выстрелы с обеих сторон, опять упали несколько драгун в строю. На земле билась раненая лошадь. Над пехотным квадратом висело облако порохового дыма, мешая смотреть. Он поспешно выстрелил, убрал разряженный пистолет и перехватил повод левой рукой.

— Эскадрон! Рысью!

Лесьер судорожно сжал рукоять сабли, просовывая руку в петлю. Это делалось для того, чтобы ее нельзя было выбить. Страха не было. Было изрядное удивление. Вот это и есть бой? Вытащил левой рукой второй пистолет и какое-то время не мог понять, почему неудобно держать повод. Потом догадался.