Паскаль Киньяр - Секс и страх Страница 42

Люди смотрят только на то, чего не могут видеть.

Взгляд, который римляне считали уклончивым, близок к фатальному. Фатальный взгляд – взгляд судьбы (fatum), того, что произносит мальчик, разворачивая свиток папируса, погружаясь в чтение, вызывая смерть и возрождение natura rerum. Фатальный взгляд не затрагивает сознание. Он влечет за собой непрестанное повторение того случая, который вызвал роковой обвал судьбы (первоначальное соитие). Он вобрал в себя жестокость мгновений, следующих чередой, одно за другим, мгновений, слившихся до такой степени, что они обращаются в веру (fides) в ожидании смысла, недоступного, неподвластного уму. Это подобно тому неожиданному мигу, когда оргазм – даже ожидаемый – все-таки вырывает нас из нас самих и повергает в ликование или печаль. Все, что происходит, наступает так нежданно, говорил Рильке, что мы не успеваем взглянуть неожиданности в лицо. Объяснение события отстает от самого события. Реальность налицо, она сбылась – но разум способен только на слова утешения да, может быть, на заклинания, оберегающие человека от грядущих импровизаций судьбы, которые не под силу речи.

«Никто не может владеть собственной тайной». Именно в этом, согласно Овидию, и заключается суть проступка Нарцисса. Нельзя узнать себя. Все, что лишает нас самих себя, есть тайна. Невозможно делать различие между тайной и экстазом.

Это даже не храм – просто маленькая комната на вилле, в тени, с окном, выходящим в сад. В отворенную дверь виден fascinus в корзине под покрывалом, в полумраке.

Пройти сквозь узкую дверь в просторную комнату – вот потаенная мечта, вот regressio ad uterum. Всякая мечта есть Nekuia10. Мир свободных вожделений – вот определение этой мечты. Такова же и эта комната. Это – комната.

ГЛАВА XVI ОТ TAEDIUM К ACEDIA

Легенда гласит, что Тиберий, собиравший порнографические картины Паррасия, беседовал со святой Вероникой. Эта сцена – не мой вымысел. Это Яков Ворагинский добавил камень к той груде руин, которые я решил восстановить; это лишнее обоснование моих фантазий. Ибо всякое толкование есть фантазия.

Яков Ворагинский, живший в Генуе («Золотая легенда», «О страсти Господней», LIII), пишет, что Тиберий, будучи в Риме, тяжко занемог (Tyberius morbo gravi teneretur). Обратясь к одному из своих приближенных, Волузиану, император сказал, что слышал о некоем врачевателе, исцеляющем все болезни на свете. Он приказал Волузиану:

– Citius vade trans partes marinas dicesque Pylato ut hunc medicum mihi mittat (Отправляйся за море и вели Пилату прислать мне этого лекаря).

Речь шла об Иисусе, который исцелял все болезни единственно словом. Когда Волузиан явился к Пилату и передал ему приказ императора, префекта охватил ужас (territus), и он попросил двухнедельной отсрочки. Тогда Волузиан встретился с матроной (matro-nam), знавшей Иисуса. Ее звали Вероника; он уединился с нею.

– Я была его подругой, – сказала женщина. – Иисуса предали из зависти, и Пилат убил его, приказав распять.

Эта весть о гибели лекаря повергла Волузиана в великую печаль.

– Vehementor doleo! (Какое горе!) – ответил он. – Теперь я не смогу выполнить приказ моего повелителя.

На это матрона Вероника сказала:

– Когда мой друг ходил по стране и проповедовал, я не могла видеть его и тосковала, и тогда мне захотелось иметь его изображение (volui mihi ipsius depingi imaginem). Художник велел мне купить холст и краски и объяснил, какие именно. Но случилось так, что

когда я несла все купленное художнику, то встретила Иисуса, которого вели на Голгофу. И мой друг спросил, куда я иду с этим холстом и этими красками. Я отвечала ему, плача при этом, ибо он шел умирать и нес свой крест. «Не плачь», – сказал он, взял у меня холст и отер им лицо. «Вот так делают портрет», – добавил он и пошел на смерть. Знай: если римский император взглянет с благоговением на черты, запечатленные на холсте, он тотчас исцелится. Волузиан с волнением спросил:

– Могу ли я купить это изображение за серебро или золото?

– Нет, – отвечала женщина. – Нужно только одно – благоговейная вера. Я отправлюсь с тобою в Рим. Я покажу это изображение цезарю, чтобы он увидел его, а потом вернусь домой.

Волузиан вернулся на корабле в Рим вместе с Вероникой и сказал императору Тиберию:

– Пилат отдал Иисуса евреям, которые из зависти и злобы распяли его. Но я привез женщину, которая владеет изображением Иисуса, сделанным в миг его смерти. Если вы взглянете на него с благоговением и верою, то мгновенно исцелитесь и будете здоровы, как прежде.

Тиберий приказал расстелить шелковый ковер (pannis sericis), принял святую Веронику, и они долго беседовали о живописи. Потом он попросил ее показать ему изображение Иисуса и, едва взглянув на него, вновь обрел здоровье. Тиберий подарил Веронике-блуднице старинную картину (уж не портрет ли блудницы кисти Паррасия?). Пилата же велел предать смерти за казнь Иисуса. Однако Пилат воспротивился и, схвативши меч, сам убил себя. В миг смерти Пилат взглянул на свою руку, сжимавшую меч. И сказал, испуская дух:

– Рука, которую я омыл, убила меня.

В Тарсе, на Сицилии, по-прежнему течет река Кидн. Именно здесь, в Тарсе, Сарданапал повелел воздвигнуть себе статую, на цоколе которой высекли фразу Эпикура: «Наслаждайся жизнью, пока ты жив. Все остальное – ничто». В Тарсе же родился римский гражданин Павел, еврей из колена Вениаминова. В синагоге его обучали самые ученые раввины I века. Он приехал в Иерусалим и продолжил учение «у ног» Гамалиила. Он стал раввином. И вдруг, нежданно, Павел Тарсийский обратился в христианство; это случилось в 32 году, после того, как он, по дороге в Дамаск, упал с лошади. В 32 году виллы вокруг Помпеи, Геркуланума и Стабий все еще были невредимы. В 57 году Павел написал римлянам: «Ибо живущие по плоти (secundum carnem) о плотском размышляют, а живущие по духу (secundum spiritum) – о духовном. Помышления плотские суть смерть (mors est), а помышления духовные – жизнь и мир (vita et pax). Потому что плотские помышления суть вражда (in-imica) против Бога» («Послание к Римлянам», VIII, 5,6,7). Это высказывание Павла поразительно: римский испуг, обернувшийся «враждой», – вот суть христианства. Это почитание мертвого тела Бога, после того как его постигла злая смерть на кресте. Это уже не обнаженный бог (fascinus). Это божество с прикрытыми чреслами и оттого сделавшее воспроизведение человечества невидимым. Павел говорил, что существует два покрова и что «для человека есть второе одеяние» – щит и шлем. Мы не должны разоблачаться (Nolumus expoliari), утверждает он, мы должны надевать другое одеяние (supervestiri) поверх этого «второго», дабы то, что смертно, было поглощено жизнью (ut absorbeatur quod mortale est a vita). Induite armaturam Dei ut possitis stare adversus insidias diaboli (Облекитесь во всеоружие Божье, чтобы вам можно было стать против козней диавольских). «Мы знаем, какие грехи порождает плоть: вожделение (fornicatio), нечестивость (immunditia), содомия (im-pudicitia), разврат (luxuria), идолопоклонство (idolorum servitus), колдовство (veneficia), ненависть и вражду (inimicitae), раздоры (contentiones), ревность (aemulationes), разногласия (dissentiones), зависть (invidiae), убийства (homicidia), оргии (ebrietates), чревоугодие (comessationes) и тому подобное».

Qui fornicatur in corpus suum peccat (Совокупляющийся грешит против собственного тела). Bonum est homini mulierem non tangere (Хорошо человеку не касаться женщины).

И женщина уступила страху. По крайней мере, именно боязнь лишила ее соблазнительности легкой добычи. Она превратилась в достояние, которое можно было обменять по закону, в частную собственность, в источник беглого удовлетворения мужского желания. Ушли в прошлое общие римские термы; ушли в прошлое латрины – роскошные зеленые беседки (forica), где римляне усаживались бок о бок, дабы справить нужду и поболтать; ушли в прошлое тайные церемонии, где всякий свободно вожделел к любому и, обнажая священный фасцинус с целью задобрить бога, возвеличить и восславить его, тем самым оберегал самого себя.

Virgo Maxima et Pater: статусные функции не исчезли, они просто кардинально переменились: pietas – для женщин, castitas – для мужчин. Пол Вейн проанализировал эволюцию супружеских сексуальных отношений, которые постепенно ложились в основу христианской морали брака. Христианская мораль прониклась имперской

языческой моралью чиновников со всеми свойственными ей чертами – статусной покорностью, зарегламентированностью, паритетом а затем равноправием полов, самоограничением, закрытостью, преданностью, благочестием, отказом от свободной любви (иначе говоря приверженностью к любви супружеской), профеминистским характером, неприятием гомосексуализма и сентиментальностью.

В 1888 году в Лондоне Элизабет Блекуэлл заявила: «Регулирование сексуальных отношений в пользу женщин – такова истина, отвергаемая христианством». Христианство вынудило мужчину подчиниться четырем запретам: «ни страсть, ни время, ни положение, ни отцовство ему уже неподвластны».

Тело, бывшее прежде domus человеческого «я», интимнейшим достоянием, которое, по мнению Катона Цензора, было недоступно даже натиску любовного безумия, стало чем-то заклятым, чужим, враждебным. Тело, бывшее прежде связующей нитью между природой и историей, между животным и речью, между сексуальным желанием и страстью к наукам и книгам, стало неодолимой пропастью.