Александр Прозоров - Воевода Страница 43

К счастью, этим все обычно и заканчивалось. Дураков среди воинов не было, головы из-за щитов не высовывали. Галька же, пробив деревяшку, была уже слишком слаба, чтобы расколоть закрытую шлемом черепушку или войти в тело, оторвать встретившуюся на пути конечность. К вечеру знахари и лекари, травники и священники собрали для отправки в Новгород обоз увечных числом под сотню человек – убитых же при том насчитали всего троих.

Однако цели своей ватажники добились. Русло реки наполнилось мешками настолько, что течение ее с этой стороны остановилось, отвернув в прорытый вдоль Китай-города ров. Теперь, наверное, – протоку, быстро подмывающую никак не укрепленные берега. Выделив несколько сотен, работавших активнее всех прочих, Егор наградил их вином – снова пятью бочками, – что вызвало у всех заметное воодушевление. Или точнее – почти у всех… После заката в занятый атаманом дом пришел сотник Феофан:

– Дозволь слово молвить, князь Заозерский…

Воин, седовласый и седобородый, с опытом и немалой силой, да еще и отличившийся во вчерашней схватке, заслуживал уважения, и потому Вожников поднялся навстречу:

– Почту за честь, уважаемый Феофан. Прошу поужинать со мной, чем Бог послал. Преломим общий хлеб, сотник. Это вроде как даже за побратимство может считаться, – дружелюбно улыбнулся гостю Егор.

– Благодарствую, княже, – кивнул пасторский воин, подошел к столу, за которым атаман пировал со своими верными ушкуйниками, взял его кубок, поднес к лицу, понюхал. С некоторым недоумением произнес: – Сбитень? Сам сбитень пьешь, а воинов вином угощаешь?

– Так ведь не всех, сотник, – напомнил Егор. – Токмо сотен пять самых отличившихся. Остальные девять тысяч насухую вечеряют.

– Все едино, – вернул кубок владельцу Феофан. – Пьянка в походе – путь к гибели. Кабы и ты сейчас хмельное что отведывал – увел бы сотни свои от греха, так и знай. Гнева епископа Симеона не испугался бы. Теперь же и не знаю…

Ватажники недовольно загудели. Однако сотник был не тем воеводой, которого можно попрекнуть трусостью, и потому с обвинениями никто не торопился.

– А ты садись, Феофан, в ногах правды нет, – атаман поднял со скамьи Федьку. – Скажи, что еще тебя тревожит? Я твоему опыту доверяю. За совет мудрый в ножки поклонюсь и ему последую. Федя, найди чистый ковш для нашего гостя! Да сбитня ему зачерпни. От сбитня он, мыслю, не откажется.

– За честь такую благодарю, – сотник сел за стол справа от князя Заозерского. – Но душой кривить не стану. Неверно ты, княже, осаду города ведешь. Не по правилам. Когда осаду начинаешь, ворога надобно перво-наперво тыном окружить, сразу за рвом оный поставить. Из-за того укрытия лучники твои защитников на стенах разить смогут, по воинам твоим стрелять помешают. Машины осадные надобно рядом с градом чужим строить. Дабы, едва готовы будут, работать сразу могли. Напротив ворот всех валы земляные с турами поставить, дабы вылазкам вражьим помешать. Свой лагерь также расчистить надлежит да со всех сторон стенами укрепить. Срубы все, избы ремесленников сбежавших разобрать, округ поставить и землей для крепости засыпать. А то ныне сам в окно выгляни. Коли рати московские из ворот выйдут, то беспрепятственно прямо сюда примчатся и убежище наше разорят, а самих порубят, да до самого Новгорода плетьми погонят. Тут же и оборониться толком не выйдет: где дом, где забор, где сарай. Плечом к плечу не встанешь, единым порывом на ворога не двинешься.

– Ты мудр и опытен, Феофан, – кивнул Егор. – Да только попомни мое слово: нет нужды труда столько вкладывать в то, что и без того скоро достигнуто будет. Река за сегодня, может, и не засыпана, да только мешки уже совсем неглубоко падают. Через два дня до стен по ровному пути дойти сможем, а там и пороки готовы будут. Об заклад готов биться, что через четыре дня мы войдем в город. А коли так, то зачем с лишними турами мучиться?

– Войти мало, княже. У князя Василия под рукой воинов сотен сто пятьдесят будет, не менее. Нас же всего девять тысяч. Одолеем ли их на родных-то улицах?

– О том не беспокойся, друг мой. Одолеем, – уверенно кивнул Егор.

– Самоуверен ты зело, княже. Рисков и беспечен. Кабы не успехи прежние… – Седой сотник укоризненно покачал головой. Принял поднесенный Федькой ковш, поднялся. – Помни все же, князь Заозерский: удача – девка капризная. Особо на нее не полагай. Меч булатный да стена крепкая понадежнее будут. Твое здоровье, княже!

Он выпил, утер усы и вышел из-за стола.

– Что делать станем, атаман? – спросил Осип Хвост в повисшей тишине.

– Надеяться на удачу, – развел руками Егор. – Тимофей, как схроны, приготовил?

– Все сделано, атаман. И снаряжение осадное твое там уже упрятано, и люди многие верные приказа ждут, и проводников упредил. Готово все. Токмо приказ нужен.

– Что готово – это хорошо, – кивнул Вожников. – Жалко только, приказ сей только князь Василий может отдать. Придется покамест подождать.

– Княже, они сошли с ума! – Царевич вскинул обе ладони к небесам, призывая Аллаха в свидетели. – Сам посмотри. Новгородцы ни тынов не поставили, ни ворота турами не загородили, у них возле пороков, что на предполье строятся, никакой охраны нет! Лагерь тоже никак от набега не защищен. Как слобода стояла, так они в нее и заселились, ровно ремесленники городские. Даже забора не подправили. Что ни вечер, допьяна напиваются и на лугу в бесчувствии лежат. Дозволь мне ударить на них, великий князь! Дай мне свою дружину – и сегодня же вечером я приведу их воеводу на аркане! С петлей на шее приведу, на коленях будет стоять и милость у тебя выпрашивать!

– Зело странно сие, – ответил Василий Дмитриевич, наблюдая с башни за московским предпольем. Он был не в настроении. Сегодня болезнь одержала над ним очередную победу: из-за сильных болей в ногах великий князь приказал принести на боевую башню полотняное дорожное кресло, подарок тестя Витовта, и следил за ходом сражения из него. Князь злился и на себя, и на войну, и на погоду, и на врага, и на дружину, а потому горячности опального Чингисида совсем не разделял. – Подлы новгородцы, вороваты и бесчестны, но дурости за ними никогда не замечалось. Коли беспечны столь явно, стало быть, есть для того основание. Может статься, у них там ратей собрано на дальних подступах тысяч двадцать? Ринешься очертя голову со всей дружиною моей – а вас там стопчут всех до единого. Кто тогда город останется защищать? От старых да малых толку не выйдет, им стен не отстоять.

– Было бы много, мы бы их увидели, княже! Дымы от костров за лесом поднимались бы, сменных сотен больше бы выходило, лагерей поставили бы три, а не един, – продолжал горячиться татарин.

– Думать над сим надобно, Яндыз. Крепко подумать.

– Думать некогда, княже! Завтра они засыплют ров, подведут пороки и начнут ломать стены. Караульные сказывали, еще семь наконечников для таранов видели. Стало быть, в восьми местах ломать станут. И ворота, и стены.

– У Москвы, слава богу, стены крепкие, – перекрестился Василий. – Быстро не сломаешь.

– Ничто не вечно, княже. Коли тараны не остановить – рано или поздно, но любые стены рухнут.

– Думать надобно, Яндыз, – великий князь тяжело поднялся из кресла. – Спешка нужна только при ловле блох. Пусть пушки стреляют чаще! Я вижу, только от них польза и есть.

Однако же, несмотря на все старания приставленного к стволам наряда, новгородцы, подобно муравьям, набегали волна за волной, не жалея живота своего, и бросали, бросали в Неглинную мешки, к вечеру заполнив ее до берегов – хотя во многих местах вода и продолжала перекатываться через стремительно выросшее препятствие.

А в вечерних сумерках, когда работать стало уже невозможно, караульные Боровицкой, Колымажной и Конюшенной башен еще долго наблюдали огни в лагере новгородского войска и слышали пьяные голоса гуляющих врагов…

Боярскую думу великий князь собрал на рассвете, когда боли в ногах не так досаждали и не отвлекали от мыслей. Собрал в посольских палатах, торжественных и вмещающих куда более бояр, нежели прочие горницы и светлицы. Василий Дмитриевич желал выслушать как можно больше мнений, опасаясь упустить то, что поможет вызволить Москву из тяжелого положения, в котором она оказалась. Желательно – не умаляя его чести и достоинства и не втравливая правителя в долгие и утомительные ратные походы.

А более того, желал он увидеть лица бояр и князей, на которых опирался в управлении обширными московскими владениями.

Как назло, усаживаясь на трон, Василий неловко повернул ступню – и тут же острая волна боли прокатилась от голеней вверх, по коленям и бедрам, опоясав живот, словно раскаленными углями. Князь невольно вскрикнул и зажмурился, откинув голову назад.

Софья тут же успокаивающе положила ладонь на руку мужа. Пальцы ее были холодными и белыми, словно княгиня долго держала их в принесенной с ледника крынке с молоком. Но оставались при том совсем не влажными – сухими и слегка шершавыми.