Михаил Королюк - Квинт Лициний 2 Страница 43

– Можешь белый танец не объявлять, – хмуро заявила зашедшая со спины Зорька.

– Уверена? – я повернулся и серьезно посмотрел ей в глаза.

– Абсолютно, – отрезала она и криво улыбнулась.

Стремительно собралась и выскользнула за дверь.

– Пойду, провожу, – пробормотала, глядя в пол, Яся и рванула за ней.

Ирка схватила за руку двинувшегося было за ней Паштета.

Я с болезненной гримасой почесал затылок:

– Перерыв? Давайте по чаю? Тетя Дина говорила, что хворост испекла. А это, други мои, такая вещь, которую ну никак нельзя оставить без внимания.

– Ага, – согласилась Кузя, деловито выставляя на стол здоровенный таз, прикрытый скатертью.

– Я на кухню, – сказала Тома, – я знаю, где тут чайник.

Естественно, я увязался за ней. Не мог же я позволить ей в одиночку путешествовать по этому лабиринту – вдруг, какой Минотавр выйдет из темного угла?

Добравшись до кухни, мы прогнали тараканов, и занялись делом.

– Ну, что, развязался? – невесело усмехнулась Тома, ставя чайник на плиту.

– Развязался… Завязался… – я наклонился, зажигая конфорку. Поднял спичку к глазам, пристально наблюдая, как, корчась в огне, обугливается дерево. – Жалко ее.

– Жалость унижает человека, – отрезала, обхватывая себя руками, Тома.

– Ладно, проехали, – сказал я, чувствуя, как улетучивается легкость бытия.

– А, вы здесь… – на кухню заглянула озабоченная Яся, – правильно, давайте чай пить.

Когда мы вернулись в комнату, я вовремя сообразил отложить хворост мамам на отдельную тарелку – тонкое хрустящее лакомство расхватали из таза за пять минут. А потом, дурачась и смеясь, собирали со дна сахарную пудру и, не стесняясь, слизывали ее с пальцев. За этим нас и застали вернувшиеся мамы.

– Чинно-благородно, – одобрительно оценила обстановку зарозовевшаяся на морозце тетя Дина, – мы тоже почаевничаем с вами.

Я в благодушной сытости молча наблюдал за почти семейными сценками.

Держа Ирку за ручку, что-то шепчет ей на ушко светящийся счастьем Паштет. Ира в ответ смешливо косится на него. Эх, совет да любовь вам в этот раз…

Сёме дозволено взять соседку по столу за талию, и он от этого тихо млеет, а Кузя исподтишка отслеживает мою реакцию.

«Ну, это совсем детские игры», – улыбаюсь я расслабленно в ответ, и перебираю под столом Томины пальчики.

Что-то быстро шепчет, прикрывшись ладошкой, Томе на ухо ее мама, и до меня долетают короткие обрывки: «представляешь… сам…»

Нет, в голове моей не зазвенел тревожный звонок – не успел. Я лишь ощутил легкую тень неправильности, когда Тома изумленно воскликнула «Да ты что!» и быстро обернулась, оценивающе глядя на Ясю.

Ее мама дернула было рукой, пытаясь привлечь внимание дочки, но из Томы уже вылетело, аж звеня от восторга:

– Андрей, это что, правда – это ты Ясино платье сшил?

Над столом повисла удивленная тишина.

Яся ткнула взглядом в тетю Дину и молча всплеснула руками; та виновато покраснела. Томина мама с огорчением чуть слышно цокнула языком и с неодобрением посмотрела дочке в затылок.

– Ну… да, – вытолкнул я из себя, когда молчание затянулось, – хобби у меня такое теперь.

– Ух… – выдохнул Паша, и на меня со всех сторон посыпались вопросы.

Впрочем, некоторые молчали: Яся, обе мамы, и, что меня насторожило – Кузя. Я, пошучивая, отбивался – это было не сложно, а в уме прикидывал размер ущерба.

Конечно, если по правде – этого следовало ожидать. Чтоб женщины, да смогли удержать такое в тайне… Нет, им легче на Луну запрыгнуть.

«Ладно», – подумал я с некоторым даже облегчением, – «признайся, тебе же этого втайне даже хотелось. А кому ж не хочется восторженного признания заслуг? Ох, все мы остаемся немного детьми, а уж я сейчас – особенно».

Меня вдруг передернуло, и на губах выдавилась злая улыбка – злая на самого себя. Какой смысл обвинять в чем-то Тому, если я сам этого в глубине души хотел? И что мне сейчас, лупить себя по затылку?

Я расслабился – пусть будет, что будет. Ничего страшного. Акуна матата.

– Последний танец! – объявила тетя Дина, – и пора по домам.

Ткнул наугад кассету, выпали жизнерадостные «Самоцветы».

Выдернул Тому на середину, и мы, сопровождаемые озабоченным взглядом ее мамы, закружили.

– Ты чего нахмуренный какой-то стал? – спросила Тома, и заглянула мне снизу в глаза.

Я вдруг понял, что это произошло впервые – снизу, и чуть повеселел, разглядывая ее. Не часто, ох не часто мне удается вот так вот – не скрываясь, в упор, при ярком свете, скользить взглядом по милому лицу.

– Не надо печалиться… – предложили «Самоцветы», и я согласился с ними.

Ну, ошиблась, ляпнула… А, все почему? Потому, что нет в ней сучьей жилки. И это – замечательно. Так бы и законсервировать…

– Боишься, что парни засмеют? – уточнила она, порозовев.

«Ага, чует кошка, чье сало съела…» – умилился я ее смущению, а потом озабоченно признался:

– Нет, что девчонки на лоскутки раздерут.

– О! – глаза ее округлились, и она дернулась, испуганно оглядываясь на Кузю, – об этом я как-то не подумала…

– Вот-вот, – кивнул я, – подумай…

– Мир не прост, совсем не прост… – практически без перерыва пошла новая песня, но я нажал кнопку «стоп». Все. Действительно – стоп.

Попрощавшись с хозяйками на пороге.

– Все будет хорошо, – шепнула мне в ухо Яська.

– С днем рождения, подружка, – чмокнул я ее в завиток у уха.

Мы вывалились на улицу гурьбой, но быстро разбились на сцепки. Я привычно взял Тому под руку, другим моим плечом тут же мягко овладела Кузя. Пашка незамедлительно спарился с Иркой, а закрутившегося в недоумении Сёму ловко прихватила Томина мама. Так и пошли.

– Наташа, ты только не говори в классе никому про то, что Андрей шьет, хорошо? – попросила, заглянув через меня в глаза Кузи, Тома.

– Конечно-конечно, – широко улыбнулась та и охотно пообещала, – я никому ничего не скажу… Пока не переговорю с Андрюшей, – и поплотнее прижалась к моему плечу.

– Спасибо, – чистосердечно поблагодарила Тома и с облегчением выдохнула.

Кузя негромко фыркнула и снисходительно посмотрела на нее.

– Мы ведь поговорим, Андрюш… Потом? – негромко уточнила она.

– Ты губку-то нижнюю закатай, – посоветовал я, – в том платье материалов на четвертак.

Наташа посмурнела, но через несколько шагов ей в голову пришла какая-то мысль, и она аж взметнулась:

– Да откуда это у те… – и клацнула, недоговорив, зубами.

В глазах у нее зажглось напугавшее меня понимание.

– Ах-х… – выдохнула она и блеснула белозубой улыбкой, – как… Как это интересно… – и промурлыкала мечтательно, – мы обязательно, обязательно поговорим. Потом.

Воскресенье, 11.12.1977, день

Около границы Ленинградской и Новгородской областей.

«Ровно месяц назад», – в сотый, наверное, за сегодня раз удрученно подумал я, скользя взглядом по проплывающей мимо заснеженной равнине. Окно вагона густо заиндевело изнутри, и пришлось долго дышать в одну точку, чтобы увидеть, как жмутся к стволам деревьев зализанные ветром сугробы, а черные от времени деревянные домишки на редких станциях с трудом удерживают крышами толстые пласты снега.

Поезд вырвался на высокую насыпь, и кроны деревьев поплыли далеко внизу. Загрохотало, и потянулся длинный мост через Волхов.

Я поелозил отсиженным за эти часы задом по жесткой скамье и успокоил себя: «уже скоро», а потом мысль опять свалилась в штопор: «ровно месяц… дурак…».

Да, вот уже месяц прошел, день в день, как идущая навстречу молодая женщина непринужденно довернула сумочку, ловя меня в фокус закамуфлированного фотоаппарата.

Теперь я живу странной жизнью. Да и живу ли? Словно скачу, обезумев, с камня на камень по самому краю пропасти, ожидая на каждом прыжке предательства от опоры под ногой. Раз, и уже лечу, выдыхая крик… Да разве это жизнь?!

Паника первых дней, когда я постоянно протирал потные ладошки о штаны, сменилась нудным, болезненным, словно глухая зубная боль, ожиданием. Хаос в мыслях прошел, сменившись чередой однотипных вопросов.

С замиранием духа: «Придут, не придут?», и сердце начинает стучать в адамово яблоко.

«А, если придут, то, когда?»

И, вслед за этим – глупые мысли (как будто это имеет какое-то значение): «А как придут? Домой? В школу? Выскочат на улице из машины? Утром? Вечером? Ночью?!»

Раз за разом переживать ответы на такие вопросы – словно со сладостным мазохизмом ковыряться в чуть поджившей ране. Теперь я это знаю.

Непонятно было одно: что именно удалось заснять оперативникам. Я хватался за эту мысль, как за спасительную соломинку, то пытаясь проложить себе тропку к желанному будущему, то безвольно опуская руки.

Если сняли достаточно для уверенной идентификации, тогда меня уже ведут. Собирают информацию о привычках, тестируют на психопрофиль, подбирают неопровержимые улики и скоро мне поступит предложение, от которого невозможно отказаться.