Орсон Кард - Искупление Христофора Колумба Страница 43

Колумб вернулся домой холодным вечером, когда уже стемнело, уставший до боли в суставах не от ходьбы, поскольку идти было не так уж далеко, а от бесконечных вопросов, ответов и споров. Были моменты, когда он с трудом удерживался от того, чтобы не сказать: “Отец Талавера, я сказал вам все, что знаю. У меня нет больше ответов. Составляйте ваш отчет”. Но, как и предупреждали его францисканские монахи в монастыре Ла Рабида, это означало бы крушение всех его надежд. Отчет Талаверы будет подробным и разгромным, и в нем не останется ни одной щелочки, сквозь которую он мог бы проскользнуть с судами, экипажами и припасами для путешествия.

Были даже мгновения, когда Колумбу хотелось вцепиться в этого терпеливого, методичного, умного священника и сказать: “Да неужели вы не понимаете, что я прекрасно знаю, сколь безумной вам кажется вся эта затея? Но сам Господь сказал мне, что я должен отправиться на Запад, чтобы добраться до великих царств Востока. Значит, мои доводы должны быть истинны, не потому что у меня есть доказательства, а потому что так сказал Господь!"

Конечно, он ни разу не поддался подобному искушению. Хотя Колумб и надеялся, что, если его обвинят в ереси. Бог вмешается и не позволит священникам сжечь его на костре, он не хотел подвергать Его такому испытанию. В конце концов. Бог ведь приказал ему никому не рассказывать о своем повелении и, значит, вряд ли он может рассчитывать на чудесное избавление от сожжения, на которое он сам обрек бы себя своим нетерпением.

Так шли дни, недели и месяцы, и порой ему казалось, что путь, который еще предстояло пройти, займет, по меньшей мере, столько же дней, недель и месяцев – почему бы и не лет? – прежде чем Талавера, наконец, скажет: “Колумб, видимо, знает больше, чем говорит, но мы должны составить наш отчет и покончить с этим делом”. Сколько же еще лет? Колумбу не хотелось даже и думать об этом. Неужели мне придется ждать так же долго, как Моисею? Неужели я получу разрешение отправиться в плавание, когда буду настолько стар, что смогу только стоять на берегу и следить, как уплывают корабли? Неужели я никогда сам не ступлю на землю обетованную?

Не успел он дотронуться до двери, как она распахнулась, и Беатриса, уже заметно раздавшаяся в талии, заключила его в свои объятия.

– Ты что, с ума сошла? – воскликнул Колумб. – Мало ли кто мог прийти? А ты открыла дверь, даже не спросив, кто там.

– Но это же был ты, не так ли? – сказала она, целуя его.

Он протянул руку назад, закрыл дверь, а затем высвободился из ее объятий, чтобы задвинуть засов.

– Ты подрываешь свою репутацию, позволяя всей улице видеть, что ждешь мессы в моем доме и встречаешь у порога с поцелуями.

– А ты думаешь, что вся улица еще не знает? Даже двухлетним детям уже известно, что в чреве Беатрисы растет ребенок Кристобаля.

– Тогда позволь мне жениться на тебе, Беатриса, – сказал он.

– Ты говоришь это, Кристобаль, только потому, что знаешь, что я отвечу отказом.

Он стал возражать, но в глубине души знал, что она права. Он обещал Фелипе, что Диего будет его единственным наследником и поэтому он не мог жениться на Беатрисе и узаконить тем самым их ребенка. У Беатрисы, к тому же, были свои доводы, которыми она всегда пользовалась, и их трудно было опровергнуть.

Она и сейчас повторила их:

– Тебе нельзя быть обремененным женой и ребенком, когда весной двор переедет в Саламанку. Кроме того, сейчас ты появляешься при дворе как сеньор, который в Португалии общался с дворянами и королевскими особами. Твоя жена была женщиной благородного происхождения. Но стоит тебе жениться на мне, и кем ты станешь? Мужем двоюродной сестры генуэзского купца. Это не сделает тебя сеньором. Да и маркиза де Мойя не относилась бы к тебе, как сейчас.

Ax да, его другая “сердечная привязанность”, маркиза, близкая подруга королевы Изабеллы. Тщетно пытался он объяснить Беатрисе, что Изабелла настолько благочестива, что не потерпела бы и намека на то, что Колумб ухаживает за ее подругой. Беатриса, однако, была убеждена, что Колумб регулярно спит с ней; она старательно притворялась, что это ее нисколько не волнует.

– Маркиза де Мойя – мой друг и помогает мне, потому что королева к ней прислушивается, а кроме того, она верит в успех моего предприятия, – сказал Колумб. – Но единственное, что мне в ней нравится, это ее имя.

– Де Мойя? – поддразнила Беатриса.

– Нет, имя, данное ей при крещении, – сказал Колумб. – Беатриса, как и у тебя. Когда я слышу это имя, меня переполняет чувство любви, но только к тебе. – Он положил руку ей на живот. – Прости, что возложил на тебя такое бремя.

– Твое дитя – вовсе не бремя для меня, Кристобаль.

– Я никогда не смогу дать ему свое имя. Если я получу титул и богатство, они будут принадлежать Диего, сыну Фелипы.

– Но в его жилах будет течь кровь Колумба, и его богатством будет моя любовь и любовь, которую подарил мне ты.

– Беатриса, – сказал Колумб, – а что если из моей затеи ничего не получится? Что если не будет никакого путешествия, а значит, никакого богатства и титулов? Кем тогда будет твой ребенок? Незаконным сыном генуэзского искателя приключений, который пытался вовлечь коронованных особ Европы в безумное предприятие – путешествие в неизведанные районы океана?

– Но этого никогда не будет, – сказала она, поудобнее устраиваясь у него на коленях. – Ведь с тобой Бог.

Так ли это, подумал Колумб. А может быть, когда я уступил твоей страсти и лег с тобой в постель, я совершил грех, от которого не могу отказаться и сейчас, – Бог лишил меня своей милости? Может быть, чтобы вернуть Его расположение, мне нужно отречься от тебя и покаяться за мою греховную любовь к тебе? Или мне следует нарушить клятву, данную Фелипе, и жениться на тебе, хоть это шаг и чреват опасностями?

– С тобой Бог, – повторила она. – Бог вручил меня тебе. От женитьбы на мне ты должен отказаться ради своей великой миссии, но Бог, конечно, не хотел, чтобы ты стал священником, дал обет безбрачия и совсем вычеркнул любовь из своей жизни.

Она всегда, даже в первые дни их любви, говорила это, и он сначала подумал, не послал ли ему Бог человека, которому он может рассказать о своем видении на берегу неподалеку от Лагоса. Но нет, она ничего об этом не знала. И все же она твердо верила в божественные истоки его миссии и поддерживала его в минуты, когда он был близок к отчаянию.

– Ты должен поесть, – сказала она. – Тебе надо поддерживать силы, они пригодятся в поединках со священниками.

Она была права, он почувствовал, что проголодался. Но сначала он поцеловал ее, ибо знал, как ей важно верить, что она значит для него больше всего на свете, больше, чем еда и даже больше, чем его дело. И когда они целовались, он подумал, как было бы хорошо, если бы он был так же нежен с Фелипой! Если бы он не жалел тех коротких минут, чтобы успокоить eel Может быть тогда она не впала бы в отчаяние и не умерла такой молодой, а если бы и умерла, то ее жизнь была бы намного счастливее до самого смертного часа. Это было бы так просто. Но он этого не понимал.

Может быть, для этого ему и послана Беатриса? Чтобы дать возможность искупить свои грехи перед Фелипой? Или для того, чтобы совершить новые грехи?

Стоит ли думать об этом? Если Бог захочет наказать Колумба за его незаконную связь с Беатрисой, пусть будет так. Но если Бог по-прежнему хочет, чтобы он совершил путешествие на Запад, несмотря на все его грехи и слабости, то Колумб будет продолжать изо всех сил стараться выполнить это поручение. Он – не больший грешник, чем царь Соломон, и, уж конечно, ему далеко до царя Давида, а Бог сделал великими их обоих.

Обед был превосходен, а затем они занялись любовными играми в постели, а потом он уснул. Для него это было единственной отрадой в эти темные, холодные дни и, одобрял ли Господь его поведение, или нет, он все равно был счастлив.

Тагири включила Хунакпу в работу над проектом “Колумб”, возложив на него и Дико ответственность за разработку плана действий по вторжению в прошлое. В течение часа или двух Хунакпу чувствовал себя отмщенным; ему неудержимо хотелось вернуться на свою старую работу лишь для того, чтобы попрощаться и увидеть зависть на лицах тех, кто насмехался над его проектом, который сейчас ляжет в основу работы великого Кемаля. Но торжество вскоре сменилось страхом: ему придется работать среди людей, отличающихся высоким уровнем аналитического мышления, ему придется руководить людьми – ему, которым всегда невозможно было руководить. Как только он справится с этим? Все будут считать, что он не достоин своей должности – и начальники, и подчиненные.

Дико помогла ему пережить эти первые дни сомнений. Она старалась не проявлять своего превосходства, а, наоборот, следила за тем, чтобы все решения принимались ими совместно; и даже если он просто не знал, какими вариантами они располагают, она подсказывала ему только тогда, когда они оставались одни, с тем, чтобы у других не сложилось мнение, будто она – настоящий руководитель группы вмешательства. И вскоре Хунакпу почувствовал себя более уверенно, а спустя еще некоторое время оба они стали руководить действительно совместно, часто вступая в споры по различным вопросам, но никогда не принимая решения, не придя прежде к общему согласию. Когда через несколько месяцев совместной работы они оба поняли, что их профессиональное сотрудничество превратилось в нечто куда более сильное и личное, то никто не был так этому удивлен, как они сами.