Анатолий Спесивцев - Атаман из будущего. Огнем и мечом Страница 43

Калмыкам такое обращение со своими юношами сильно не понравилось, однако пока большая часть мужчин была в походах, поделать остававшиеся в кочевьях ничего не могли. Когда воины вернулись, да ещё с богатой добычей и великой гордостью победителей, напряжение на калмыцко-казацкой границе немедленно достигло критической черты. Лайзану пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы стычки не переросли в войну некоторых родов с казацкими городками. Он прекрасно понимал, что у казаков воевать будут не отдельные городки, а общее войско. А сам был крайне заинтересован в сохранении союзных отношений с казаками.

Именно эта его заинтересованность — он собирался в будущем году возглавить ещё большее войско, чем отец в походе на Польшу — в сочетании с желанием ещё раз пограбить подавляющего большинства калмыцких воинов помогла погасить конфликт. Слишком воинственных и склонных к скотокрадству нойонов и зайсангов (калмыцкая знать) предупредили, что в случае их войны с казаками многие роды поддержат не их, а противников. Пришлось калмыцким молодцам привыкать к мысли, что на чужих землях приходится жить по чужим, а не своим законам. Только огромная добыча при смехотворно низких потерях предопределила победу миролюбия в данном случае. Проходя по казацким землям, калмыки видели, что на них грабить практически нечего, зато неприятностей можно огрести… с такими соседями лучше жить мирно и в союзе.

Дожди прекратили войну в Кумыкии. Даже союз с кабардинцами, несколькими окотскими племенами и периодически наведывавшимися туда калмыками окончательной победы гребенцам не принёс. Кумыки были храбрыми и умелыми воинами, крепости выстроенные ими в горах славились надёжностью. Из-за непрерывности боевых действий в их селения пришли голод и болезни, однако они держались из последних сил. Ещё хуже приходилось тем окотам, которые приняли ислам — союзникам шамхальства. Их прессовали как враждебные соплеменники, отказавшиеся менять религию, так и гребенцы с кабардинцами. Перед ними встал уже вопрос о выживании. Часть мусульманизированных окотов, спасаясь от уничтожения, уже двинулась высоко в горы, выдавливая обитавших там немногочисленных вайнахов на историческую прародину — южную сторону Кавказского хребта.

Гребенцов бесконечная война с Тарковским шамхальством начинала уже бесить, ведь из-за неё они потеряли возможность пограбить Царьград и Трапезунд, пошарить по польским землям. Но уходить куда-то при таких соседях — чистейшей воды сумасшествие, приходилось воевать, радуясь, что война идёт на земле врага. Чем дальше, тем больше казакам-гребенцам хотелось покончить с этой застарелой враждой. Любыми способами, как угодно, но избавиться от неудобных соседей.

Донская земля стремительно менялась. Невероятными темпами росло население, как казачье — за год показачились тысячи ногаев, русинов, черкесов, калмыков, существенно изменив баланс сил в войске — так и мирное. На Дон пришли с Малой Руси преследуемые там католики, евреи, униаты, благо здесь конфессиональных запретов на проживание не было. Часть прибывших хотели быть казаками, но большинство предпочло заниматься каким-нибудь другим делом, платя городкам, на территории которых оседали, налоги. Такое было и раньше, но масштабы нынешнего переселения многих старожилов тревожили.

Пока доминировавшие на севере Донской земли сторонники соблюдения традиций не заметили одного важного процесса — стремительно растущего перекоса в демографии с перестраивающимся под новые реалии Низовьем Дона. Население этого региона выросло за год на порядок, а люди туда всё прибывали и прибывали. В Верховьях прирост был несравненно меньшим, это вскоре должно было сказаться и на политическом весе атаманов этих земель.

Не всех там даже уход вековечных врагов обрадовал. Ведь на смену им на востоке пришли лучше вооружённые и организованные калмыки, а с севера резко усилилась угроза прихода царя и его помещиков. Раньше их татары сдерживали, а теперь этой опасности не было, боярские и дворянские глаза завидущие не могли не заметить плодороднейших земель, пригодных для освоения. К тому же, даже среди казаков немало было людей, которые не любят и не принимают изменений в принципе.

Довольно легко захваченный кусочек Черкессии требовал всё больших и больших усилий и средств для его удержания. Поселенцам приходилось не расставаться с оружием ни днём, ни ночью. Осевшие на землю потому, что не жаждали судьбы казаков, русины там вынужденно становились воинами, альтернативой были смерть или рабство.

Господи, оборони от происков нечистого!

Темно, сыро и зябко было в помещении. А главное — чего уж перед своими притворяться — страшновато. Не только и не столько моросящий дождик и холод середины осени на улице тревожили подмастерьев и старших учеников гильдии кузнецов, собравшихся здесь, в наспех оборудованной караулке одной из башен львовских укреплений. Страх перед возможным штурмом города осадившим его казацким войском холодил их сердца. Они сидели на лавках, расставленных вдоль стен, и трепались ни о чём. Говорить откровенно в присутствии начальства было глупо, привычно шутить о сердечных делах товарищей — стрёмно. Хоть и говорят, что темнота — друг молодёжи, но парни предпочли бы зажечь для бодрости и тепла очаг, или хотя бы лучину подпалить.

Однако назначенный командовать стражей этой башни мастер гильдии кузнецов Хофмайер против огня и освещения резко возразил.

— Мы зачем здесь собрались? Если кто думает, что о бабах потрепаться или выпить втайне от жён, у кого они есть, то он сильно ошибается! Мы здесь поставлены Лемберг охранять от страшных врагов. Не дай Бог ворвутся они в город, всем будет плохо. Если здесь огонь зажечь, то, выбежав по тревоге на стену, мы первое время, как кроты, будем слепы. Скажите спасибо, что разрешаю дежурить там, под дождём и ветром по одному.

Спорить с членом магистрата — себе дороже. Особенно когда он славится вздорностью характера и большими связями вплоть до Варшавы. С него станется, если в дурную голову взбредёт, выгнать всех на стену, под дождь и ветер. Поэтому попыток уговорить Хофмайера разжечь очаг или зажечь лучину, больше никто не делал. С другой стороны, в темноте можно тихонько подремать… главное при этом не храпеть и не падать с лавки.

Обжора Фридрих попытался завести разговор о сосисках с капустой, но был оборван уже собратьями по несчастью, в смысле — боевому дежурству. Прихваченные с собой ужины все давно подъели, и дразнить желудки болтовнёй о вкуснятине никто не хотел. В общем — тоска зелёная. Но ТАКОГО развлечения они точно бы предпочли избежать, если бы у них был выбор.

Как ОН появился в помещении, вошёл, как люди заходят, или материализовался прямо здесь, никто не видел. Просто раздался вдруг незнакомый голос от входа, говорящий на польском языке (все беседы кузнецы вели на родном швабском диалекте): — Ян Алембек сюда не заходил?

Естественно, все, кто не дремал слишком крепко, повернули головы ко входу и, несмотря на темноту, увидели вошедшего (или появившегося). Хотя предпочли бы ничего такого в жизни не видеть. Потому как стоял там человеческий скелет со светящимися глазницами. Голый скелет, без мяса на костях и с ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СВЕТЯЩИМИСЯ провалами глазниц. Кузнецы люди крепкие, остальные их часто колдунами считают, ведь они из земли железо получают. Но собравшиеся здесь были законопослушными подданными и добрыми католиками. С нечистой силой они не знались и знаться не желали. Появление слуги того, чьё имя лучше не произносить, тем более глубокой ночью, их мгновенно ввергло в шоковое состояние. Заговаривать с посланцем тьмы никто не спешил. Все дружно постарались прикинуться несуществующими, слиться со стенами, будто репетировали такой манёвр на плацу. Тишина вокруг воцарилась почти идеальная. Почти потому, что из угла слышалось чьё-то сладкое посапывание.

— Так мне ответит кто или нет?! Ян Алембек сюда заходил? — с заметным раздражением повторил вопрос скелет. В наступившем безмолвии его слова казались просто оглушительными. Только Бог и тот, кого лучше не поминать, знают, каким образом он говорил, ведь языка и всего прочего у скелета нет. В смысл вопроса пока никто и не пытался вслушаться. Один из подмастерьев потом признался, что, увидев этот ужас, перестал дышать и чуть не задохнулся от страха. Другой рассказал, что несколько раз сильно зажмуривался и, раскрывая глаза, надеялся увидеть перед глазами обычную ночную тьму. Без поднятого кем-то кошмара из ада. Все храбрые защитники города, находившиеся в помещении, притихли, как мышь под веником.

Громкие звуки разбудили заснувшего невдалеке от входа Ганса Штрауса.