Андрей Муравьёв - Паладины Страница 44

Танкред отомстил через несколько дней. Пройдя скорым маршем селение Аданы, в котором уже хозяйничал какой-то бургундский барон, сицилиец захватил богатую крепость Мамистра, разграбив ее дочиста. Когда же под стенами города появились кавалеристы германца, на их головы обрушился шквал стрел. Норманны мстили.

Все это могло бы вылиться в открытую войну, но дело в свои руки взяли простые крестоносцы и монахи, каковых было предостаточно при каждом мало-мальски значимом отряде. Под угрозой отлучения и потери большей части своих солдат военачальники примирились, распределили сферы влияния и пустились грабить дальше.

Пока на юге паломники набивали свои кошели и седельные сумки богатствами Востока, на севере большая часть Христова войска упорно двигалась в обход горной гряды, занимая один город за другим. Освобожденные селения передавались под управление местным православным общинам и легатам басилевса. Крестоносцы создавали линию, за которую можно было бы уйти в случае возникновения проблем в Сирии, плацдарм, способный обеспечить их людьми и припасами при походе на мусульманские территории.

Так продолжалось бы долго, но до некоторых вождей стало доходить, что в своем освободительном походе они не приближаются к Иерусалиму, а, наоборот, отдаляются от него. Войска повернули на юг.

Проблем было две. Первая состояла в том, что гряда Тавра к северу расширялась, так что воинству по пути в Сирию пришлось преодолевать уже не один, а несколько перевалов. Вторая была еще неприятней: пришла осень. Дожди размыли редкие дороги. Теперь по ним приходилось идти гуськом, ведя в поводу вьючных животных. Нередко одна сорвавшаяся в пропасть лошадь увлекала за собой еще нескольких. Пешие рыцари, вымотанные нескончаемыми подъемами и спусками, продавали или просто выбрасывали часть оружия и доспехов, избавляясь в первую очередь от щитов и копий. В долину к городку Марашу, где был назначен общий сбор, армия вышла обессиленной и измотанной, потеряв в этих проклятых горах куда больше людей, чем в боях при захвате городов и крепостей Анатолии.

Глава 8

Западня

1

Улугбек все чаще проводил время с ибн-Саббахом. Конечно, в его положении выбирать не приходилось, но общение с исмаилитом[76] было приятно ученому, мысли, которые тот высказывал, казались интересными, а подход к жизни и оценки происходящего – незаезженными. Иногда их беседы затягивались далеко за полночь.

Отряд мятежного посвященного кружил где-то между холмами, петляя и меняя направление движения. Возможно, так шейх пробовал запутать погоню. На ночь останавливались в мазанках пастухов и бедных крестьян, избегали постоялых дворов и караван-сараев и объезжали все встречающиеся города и большие селенья.

Услышав вопросы о местоположении отряда, его предводитель только улыбался, а все его спутники отрицательно крутили головами. Либо им не велено было разглашать эту тайну, либо они и сами ничего не знали.

Сомохов терпел. Ведь в мыслях ученого оставалась еще одна загадка, которая не давала покоя. Однажды вечером Улугбек Карлович не удержался и прямо спросил у беглого вождя сектантов, чего тот от него хочет.

Гассан рассмеялся и предложил сесть рядом. Обычно они ели всухомятку, но сегодня нукеры раздобыли двух баранов и мешок риса, так что измотанным путникам предстоял пир. Это, а может, другое что-то настроило посвященного на добродушный лад.

– Ты интересный человек, неродившийся. – Он улыбался весело и открыто. – Но иногда мне кажется, что передо мной сидит зрелый муж, а иногда – что вопросы задает ребенок.

Он налил в пиалу чаю и откинулся к стене.

Улугбек покорно ждал разъяснений.

– Ты хочешь ответов?

Ученый кивнул.

Ибн-Саббах задумчиво покачал головой:

– Ты ждешь ответов, а я расскажу тебе сказку. – Он подвинул к себе блюдо с лепешками и, разломив одну из них, предложил часть собеседнику. – Так вот, давным-давно одна маленькая птичка служила при дворе большой мудрой змеи. Служила долго и никак не могла понять, почему она, способная летать под небесами, должна прислуживать той, которая не может оторваться от земли. Однажды птичка взмахнула крыльями и, взлетев на дерево, обрушила на свою бывшую повелительницу град упреков. Мол, я была твоей рабыней, а теперь – вольная. Злая ты, и все такое прочее.

Гассан отхлебнул из своей пиалы и подержал паузу, наслаждаясь эффектом. Он заметил, что лоб археолога наморщился от усилий понять сказанное.

– Змея грустно вздохнула и покорно сказала, что она всегда знала, что птичка мудрее ее и достойна большего. Поэтому отныне змея будет ее рабыней, пока не заслужит прощения. Птичку порадовали слова бывшей хозяйки. Она надулась от гордости, слетела вниз, дабы потешить свое самолюбие видом удрученной бывшей госпожи, и через секунду оказалась в животе у старой мудрой змеи.

Черные глаза вперились в лицо ученого. Тому стало неуютно.

– У этой притчи есть три морали… Если хочешь, я растолкую их.

Улугбек Карлович не смог ответить, но его собеседник и не ждал ответа.

– Первая: любая победа может в любую минуту обернуться поражением. Вторая: не верь врагу. – Он снова наполнил пиалу чаем. – И третья: если дела идут не так, как должно, а неприятелю неймется, так дай ему то, что для него дорого, а для тебя не стоит ничего. А если такого нет, то пообещай…

Ибн-Саббах задумчиво потер бородку.

– Ничто так не расслабляет, как вид поверженного противника. Дай врагу лицезреть себя слабым, чтобы отвести его взгляд. А сам в это время точи саблю. – Исмаилит спохватился: – Впрочем, я что-то заговариваться стал. Ты – умный человек, тебе ведь не надо объяснять очевидное?

Улугбек Карлович повторил вопрос, который жег его последние дни:

– Для чего я вам?

Сверкнули глаза.

– Вы, франки, играете в затрикий?

Сомохов кивнул.

Араб потянулся.

– Тогда вы должны знать, что в этой забавной игре любая пешка при определенных условиях может стать ферзем, главной фигурой на поле.

– Я не понимаю…

Ибн-Саббах потер ладони:

– Главное, понимаю я… Вас кто-то хочет использовать как эту пешку, двигая через все поле.

– Для чего?

Гассан ухмыльнулся:

– Для победы, конечно. Своей победы… Теперь каждый хочет только полной победы, а вы – те самые пешки, которых не хватало на доске…

2

Спал Улугбек Карлович в эту ночь плохо. Снились ему кошмары.

…Город в глубине кишащих паразитами джунглей. Душный день только что сменился не менее изматывающей ночью. Он – маленький человек, обычный горшечник, собравшийся совершить вечернее омовение и отправиться ко сну. В маленьком дворике суетятся домашние: жена, четверо детишек, старая мать. На гончарном круге стоит доделанный кувшин, который надо поставить на сушку к другим таким же.

Усталость…

Улугбек с удивлением осмотрел свои руки. Пальцы! Четырехфаланговые, трехсуставные, длинные, необыкновенно гибкие пальцы с ороговевшей внутренней стороной. Пальцы мастера гончарного дела…

Сомохов перевел взгляд на дворик, где жена, ткачиха с цепким взором и юркими узкими ладонями, помогала его матери, обычной крестьянке. Двор, где копошились его дети. Старший сын посвящен в гончары, двое средних – будущие воины, выделявшиеся рельефной мускулатурой и ороговевшими пластинами на груди и спине. Младшенькая, должная стать через годы жрицей Храма, поблескивала пронзительными зелеными глазами Избранницы и властными движениями раскладывала на циновке собранные за день травы. Растить в семье будущую жрицу – немалая ответственность.

Человек еще раз обвел взглядом семью и мысленно поблагодарил Богов за предоставленную честь, перед тем как склониться к тазу с водой для омовения…

Гул за спиной заставил горшечника удивленно прервать привычный ритуал. Вибрирующий звук шел с небес. С каждым мгновением он только нарастал.

Против воли губы начали шептать слова молитвы.

…Совсем недалеко от дома горшечника, во дворце из зеленого и розового камня, как раз собрался совет высших посвященных. В отличие от измененного во втором поколении, здесь собирались только галла, некоторые из них даже помнили величие своей старой родины… И объяснять им, что это за звук, не было необходимости.

Толпа высыпала на террасу дворца. Кто-то смотрел на горизонт, но большинство повернуло свои взоры к небесам, выискивая и находя на безоблачном небе тоненький след, похожий на сорванную нитку паутинки.

Самые робкие закрыли глаза. Но большинство смотрело вверх, ожидая неизбежного. Того, во что старались не верить. Того, чего думали избежать.

Зоркие даже успели заметить яркую точку, стремительно растущую по дороге к земле, чтобы, соприкоснувшись с куполом дворца, взбухнуть сгустком сметающего все пламени, кипящего буйства, от которого раскаленной лавой потекли каменные мостовые, а ближайшие дома разметало, как ветер раскидывает сухие листья. Над городом расцвел страшный цветок возмездия.