Андрей Дай - Поводырь Страница 45

Начинают уходить. Недовольных не видно. Я не показался этим туземным вершителям судеб слишком уж страшным или невменяемым. Купцы и вовсе довольны. Они уже знают о моей программе поддержки промышленности. Подходят к Артемке, суют в его потную ладошку монетки и записки для меня. Парень богатеет на глазах.

Асташев двинулся прямо ко мне. Едва справился с одеревеневшим лицом. Чтобы улыбнуться, нужно мышцы расслабить…

— Завидный спич, ваше превосходительство, — слегка кланяется седой золотопромышленник. — Публика осталась довольной.

Сарказм? Господи! Скажите, это сарказм? Я не ослышался?

— Что-то же нужно было сказать множеству незнакомых людей, Иван Дмитриевич, — дергаю я плечом. — Пришлось расстараться. С людьми Дела я по-другому говорю.

— Как вы изволили выразиться? С людьми Дела? Герман Густавович, вы позволите?

Киваю. Почему бы и не позволить называть ему меня по-простому? Он старше в два раза, да и в столице весит побольше.

— Это вы, Герман Густавович, замечательное слово изобрели. Точнейшее, знаете ли, слово – "люди Дела"! Именно что! Вы, господин губернатор, интереснейшая личность. Чем больше слышу о ваших деяниях, тем более тешу себя надеждами на… некую встряску нашему замшелому болоту…

У Асташева обнаружилась совершенно ленинская картавость. Вкупе с могучим, марксовским лбом. Я так и ждал, что он откинет полы сюртука и заправит большие пальцы за проймы жилетки. Или рукой с зажатой в кулаке кепкой начнет размахивать. Не дождался. Барон помешал:

— Вы позволите, ваше превосходительство?

— Минуту, барон, — рыкнул я. — Вы не видите? Мы разговариваем.

— Не стану вас отвлекать, — сразу отреагировал мой собеседник. — Не откажите мне в любезности, Герман Густавович, отужинать в моем доме.

— Непременно буду, Иван Дмитриевич. В котором часу прибыть?

Договорились на семь вечера. Хотелось еще поговорить с этим незаурядным, водившим дружбу с Бенкердорфом и Адлербергом человеком. Гера подсказал, что и в доме друга Лерхе-старшего, военного интенданта Якобсона Асташева принимали с радостью.

Вновь подошел полицмейстер. Что-то мямлил о радости нечаянной встречи и о нежнейшем ко мне отношении. В общем, усиленно портил мне настроение. Надоело быстро. Прямо спросил – чего он от меня хочет. Тот замялся, порозовел и выдал предложение не считать беглого Караваева преступником. А уж он, барон, в долгу не останется.

— Послушайте, Александр Адольфович, и больше к этой теме возвращаться не станем! Ваш шурин, этот Караваев, организовал покушение на государственного чиновника. При попытке задержания – стрелял из пистоля в полицейского. Долгое время его банда грабила купеческие караваны. Не заставляйте меня думать, что покушение было совершено с вашего одобрения! Или вы покровительствуете грабителям?

— Нет, но…

— Не хотите ли еще раз подумать, прежде чем настаивать? Вы сейчас до почетной пенсии договориться можете…

— Что?! — лицо полицмейстера покраснело совершенно уже до помидорного цвета. Высокий, стойкой воротник вдруг стал ему тесен.

— К отставке, спрашиваю, готовы? Выслуга лет и все такое? На губернскую пенсию даже не рассчитывайте.

— Вы даете мне отставку, ваше превосходительство?

— А вы настаиваете на невиновности господина Караваева?

— Нет, я…

— Так "нет" или "да"?

— Никак нет.

— Отлично, господин полицмейстер. Вот и отлично. Завтра в десять утра будьте в моем кабинете, в присутственном месте. И прихватите с собой майора Суходольского. Вам обоим будет дано поручение.

— Кабинете? Ваше превосходительство?

— Что-то не так?

— У Александра Дмитриевича Озерского, господин губернатор, не было кабинета в здании губернского правления. Его превосходительство принимал страждущих у себя на дому.

Ах, вот в чем дело! То-то тараканы так засуетились.

— Я не сомневаюсь в организаторских талантах своих подчиненных. Думаю, уже к двум пополудни у меня кабинет все-таки будет.

— Несомненно, ваше превосходительство. Конечно, ваше превосходительство. Завтра в десять, ваше превосходительство.

— Можете быть свободным. И вон тот человек с блокнотом – это, кажется, Кузнецов? Отправьте его ко мне. Идите, барон.

Подошел редактор неофициального приложения к "Ведомостям". Что-то начал говорить о всяких там радостях встреч и преисполненных надеждами ком-то там. Я уже успел прочесть несколько его работ, потому вымученно улыбался и молчал, пока он не запутался в нагромождаемых словах. Что могу сказать? Интеллигент. Причем в самой удивительной его модификации – русской. Это которые всегда пишут лучше, чем говорят. Именно это я ему и заявил. Чем вызвал румянец смущения и благодарный взгляд. Блин, опять забыл – в каком времени нахожусь. Здесь все еще всерьез полагают, что интеллигент – это от слова интеллект, а не просто эдакое замысловатое ругательство для кухонных реформаторов. Выходит, я ему еще и польстил.

Перешел на деловой тон и попросил его консультации по поводу программной статьи. И получил еще одну легко читаемую вспышку глаз. Неужели прежние губернские начальники не находили нужным дружить с прессой?

Договорились, что Кузнецов найдет меня после занятий в гимназии – он еще и преподавать успевал – здесь, в гостинице, или в губернском правлении. Лучше, конечно, здесь. Можно было бы Василину пригласить поучаствовать в обсуждении.

А записи моего спича посоветовал редактору выбросить и никому больше никогда не показывать. Сказал ему, что это худшая речь из тех, что мне доводилось говорить. Господи! Не дай этому простаку принять мои слова за проявление скромности. Пусть примет их за констатацию факта.

Не услышал. Раскланивался молодой учитель словесности весьма и весьма уважительно. И, думается мне, мой чин был здесь ни при чем.

В гостиной стало как-то пусто. Как на стадионе между матчами. Потный, растерянный Артемка, судорожно сжимающий в кулаке трофейные ассигнации, на толпу никак не походил. В обширной комнате повисла какая-то прямо-таки зловещая тишина. Казачок переступил с ноги на ногу, и от этого неожиданного, резкого звука даже волосы на спине встали. И тут же навалилось… Навалилось, в общем. Да так, что, едва нащупав спинку стула, рухнул на сиденье и вытер лицо ладонью.

— Жуть-то кака, — жалобно пропищал денщик. — Страшно-то как было! Обскажи кому – на смех подымут. А как себя туда, — махнул рукой на место у стола, — поставлю, так ажно живот сводит. Вона служба-то у вас, вашство, какая чижолая.

— Пробьемся, Артемка, — ухмыльнулся я. — Это только поначалу трудно. Потом – легче станет. Неси, братец, бумагу с карандашами. Приказы писать стану.

Глава 9

Нищенствующие богатеи

Никаких приказов я писать не собирался. А вот план ближайших действий давно нужно было составить. Стоило записать на бумагу не только замыслы по относительно безболезненному вхождению в туземную элиту, хотя это, конечно, тоже. Но и главное – перечень предприятий, необходимых мне для скорейшего развития края.

Тут нужно обязательно уточнить – зачем мне все эти фабрики с заводами и железная дорога в придачу. Все дело в людях! В человеках! Во время гражданской войны и в последующих за ней репрессиях жители Сибири пострадали гораздо меньше населения Европейской России. Соответственно, именно в Сибири сохранился репродуктивный резерв страны. И если бы не Великая Война, к концу двадцатого века в Томской области проживало бы никак не меньше пяти-шести миллионов человек. А не миллион с хвостиком, как в мое время. Представляете?! На территории в триста тысяч квадратных километров – всего миллион человек!!! В пять раз!

Так вот. Фабрики, заводы, рудники и дороги – это рабочие места. Это повышение привлекательности здешних пустынных земель для переселенцев с Запада. Вытянуть, убрать из перенаселенных областей империи нищенствующих от невозможности найти применение своим рукам – означает снизить там социальную напряженность и одновременно увеличить репродуктивный резерв. Здесь, в относительной свободе, на землях, слабо знакомых с "прелестями" крепостничества, вполне реально создать остров спокойствия. Страну, не видящую необходимости в кровавом свержении строя. Место, где революционеры не получат поддержки.

Задача не из простых. Я не тешил себя надеждами, что местные купцы и промышленники вдруг в одночасье станут приверженцами социальной справедливости, начнут отпускать рабочих в оплачиваемые отпуска, дадут пенсии и снизят рабочий день хотя бы до десяти часов. Не будет этого. Нигде в мире такого еще нет. В хваленой Англии дети работают на ткацких фабриках по четырнадцать часов. И бурлаки тянут баржи по вырытым вручную каналам. В Штатах – стране победившей демократии для ограниченной прослойки общества – на заводах падают в обмороки от переутомления и все еще разрешен рабский труд на плантациях. Франция, Испания, Пруссия, Русь – везде одно и то же. Цивилизация еще не доросла до профсоюзов. Зато вот-вот откроет терроризм. Это же гораздо проще! А при условии, что о ценности человеческой жизни никто не задумывается, то и понятнее.