Евгений Токтаев - Дезертир Страница 45

– Ишь ты... – сверкнул зубами критянин, – а я уже решил, что ты опасаешься, как бы трусливые алифоры не сбежали.

– Я не сомневаюсь в твоей храбрости, – без тени иронии сказал трибун.

– Ну, смотри... Ладно, легат, я согласен. Окропим волны красненьким...

– Хорошо, – медленно произнес Лукулл, глядя Постумию прямо в глаза.

– Все по местам! – Скомандовал Дамагор, – враг уже близко!

Навархи поспешили к своим кораблям. Легат придержал за локоть Постумия.

– Гай, если ты погибнешь, я буду очень огорчен. Но если с тобой погибнут еще несколько римлян, мое огорчение станет несравнимо большим. Возьми с собой марианцев.

– Благодарю тебя, Луций Лициний, – ответил трибун, – но им я доверяю не больше, чем критянам. Фактически, ты предлагаешь мне взойти на корабль Волка в одиночестве. Мне было бы гораздо спокойнее стоять плечом к плечу с испытанными в деле, надежными товарищами.

– Не думаю, что все так плохо, – возразил Лукулл, – я разбираюсь в людях. Возьми с собой этого Севера и его бойцов.

– Хочешь от них избавиться? – спокойно спросил Постумий.

– Ты прекрасно понимаешь, Гай, что это самоубийственная атака.

– Еще бы не понимал...

– Нас мало. Каждым из вас, прошедшим со мной этот тернистый путь, я дорожу. Неизвестно, как поведут себя союзники. Это наш первый бой. Мне придется раскидать легионеров по кораблям, чтобы они сплавили в монолит греков и египтян. Я распылю силы, Гай. Возьми марианцев.

– Хорошо. Повинуюсь.

– Да сохранит тебя Юпитер, Наилучший, Величайший! Знай, я не встречал в своей жизни более доблестного воина, чем ты.

Узнав, с кем ему предстоит идти в бой, Север увидел в том иронию судьбы. На Косе, едва выйдя от легата, когда тот объявил о своем решении задержать марианцев, Квинт не смог совладать с потоком эмоций, хлеставших через край.

– Вы – стадо упрямых баранов!

– Ты слишком много говоришь, марианец, – холодно ответил Постумий.

– Я римлянин! Такой же, как и ты! Мы должны сражаться против общего врага, а не друг, против друга!

– Вы, марианцы, все такие восторженные идиоты? Залили улицы Города кровью и при этом имеете наглость утверждать, что вы такие же римляне? Вы убили моего брата. Будь моя воля, я изрубил бы тебя на мелкие куски.

– Что тебя останавливает? – мрачно спросил Север, не став заниматься очередным сравнением, кто больше зарезал римских граждан.

– Легат излишне великодушен.

– Что тебя останавливает? – повторил вопрос Квинт, – ты можешь убить меня и доложить, что я пытался бежать.

– Не провоцируй меня, марианец. Юпитер свидетель, у меня руки чешутся.

– Я не убивал твоего брата.

– Ты – марианец.

Понятно. Дальнейшая дискуссия бессмысленна. Квинт был вынужден признать, что происходящее с трудом поддается осмыслению.

Почему, даже когда волею богов стираются границы государств, люди все равно стремятся поделиться на "наших" и "не наших"? Послушай, малыш, сказку про то, как поссорился дядя Гай с дядей Луцием, а несколько сот тысяч римлян зачем-то решили в этой ссоре принять деятельное участие.

Подобные мысли были в новинку для Севера. Он – отпрыск не слишком богатого семейства. К нему не приставляли в учителя образованных рабов, а большую часть времени Квинт проводил в компании Стакира. Скиф, при всех его талантах, высокими материями не увлекался.

Во время службы в Испании Квинту попал руки видавший виды список жизнеописания Александра, в оригинале составленный, кажется, самим Птолемеем. В первую очередь юный трибун заинтересовался, конечно, описанием походов и битв, но было там еще кое-что. Что-то, заставившее задуматься.

Здесь, на Востоке, самым большим удивлением, даже потрясением, стало то, что он, римлянин, с детства обучившийся греческому языку, понимал всех. В городах Вифинии, в порту Фокеи, любой чужестранец, одетый необычно, говорил по-гречески. Это поистине всемирный язык. Благодаря ему деление на "наших" и "не наших" представало чем-то донельзя искусственным, какие бы народы не перемешались в восточном котле.

Отряд критян состоял из легких судов, но среди них имелось несколько триер, поскольку Ласфен пиратом был весьма могущественным и мог себе такое позволить. Триера, на которой Волк держал свой стяг, носила вполне естественное, можно даже сказать, банальное для критского корабля имя – "Минотавр".

В схватке с киликийцами Север потерял пятерых товарищей. Учитывая Постумия, на борт "Минотавра" поднялись тринадцать римлян и фракиец.

Критяне, одни недоуменно, другие насмешливо, поглядывали на сулланца. Трибун, красовавшийся в начищенном до зеркального блеска "мускульном" панцире и аттическом шлеме с пышным гребнем из страусиных перьев, выглядел очень важным. Рядом с ним Квинт смотрелся ощипанной курицей – доспехов у него не было, да и меча он лишился. Сунул какой-то доброхот в руки железку – непривычный, слегка изогнутый серпом меч-копис. Да еще один из легионеров, здоровенный Тит Милон, по прозвищу Лапа, предложил Северу свою кольчугу.

– А ты? – спросил Квинт.

– Да жмет она мне, – добродушно ответил Тит, шириною плеч превосходивший Квинта чуть не вдвое, и потряс щитом, – мне его хватит.

– Чтоб тебя, Лапа, укрыть, надо пару щитов, – покачал головой Барбат.

– Нет уж, спасибо, Тит, – отказался Север, – я лучше так. Не хочется что-то в железе купаться. Кольчугу быстро не сбросить.

Двое легионеров при этих словах озабоченно переглянулись и принялись разоблачаться.

– Прикидываешь, когда ловчее за борт сигануть, римлянин? – поинтересовался Ласфен, которому помогали одеть льняной панцирь, – если обосрался уже, прямо сейчас прыгай. Мне римского дерьма на палубе не надо. Тут мелко у берега, не потонешь.

– Я не боюсь, – сжал зубы Квинт, и добавил негромко, – но я уже видел, с какой легкостью большой корабль топит судно поменьше.

– Думаешь, утопнем? – оскалился пират, – не ссысь, у меня другие планы.

Ласфен повернулся к своим людям и произнес короткую вдохновляющую речь, единственным небранным словом в которой было – "порвем".

Критяне взревели. Весла вспенили воду, бросив "Минотавра" вперед.

– Держи, римлянин, – Ласфен протянул Квинту небольшой круглый щит-пельту[69], – за какие хоть грехи тебя Лукулл голого воевать послал?

– Спасибо, – пробормотал Квинт, но на вопрос ничего не ответил.

Он отчаянно крутил головой, пытаясь понять, что происходит вокруг. Из-за мыса Лект показалась голова походной колонны понтийцев. Там уже заметили противника, и корабли начали разворачиваться в линию. Десять критских гемиолий и триер спешили на свидание с Неоптолемом, оторвавшись от остального флота, который спешно выбирал якоря.

На правом фланге союзников расположились египетские корабли. Они были громадны (за свою жизнь Квинт еще не видел крупнее) и неповоротливы, потому стремились выйти мористее, чтобы не толпиться у берега на мелководье. Квинт еще до боя насчитал на каждом борту по девяносто весел.

– На верхнем трое сидит, на среднем и нижнем по двое, – подсказал вездесущий Барбат, – я узнавал. Септирема называется. Гептера по-гречески.

Гептер у наварха Тимофея было семь, и еще пять кораблей поменьше. Больше Птолемей Латир Лукуллу не дал, но зато ни у Неоптолема, ни у союзников кораблей крупнее не нашлось.

Эра гигантов уже прошла, но египтяне все еще строили их, хотя давно не вели морских войн. Тимофей ходил в море, когда Дамагор еще пачкал пеленки, но боевого опыта египетскому наварху недоставало. Разве что пиратов гонял, но для того гептеры, как раз, непригодны.

Север дивился, как ровно и слаженно двигались эти египетские гекатонхейры, сторукие великаны. Из чрева ближайшего корабля, который звался "Рогом Аписа", глухо доносилась монотонная песня гребцов, келевсма, сопровождаемая аккомпанементом деревянной колотушки, задающей темп гребли.

Критяне завыли нечто похожее, но подобной слаженностью работы похвастаться не могли. Они били по воде вкривь и вкось, часто цепляясь соседними веслами, плюясь и бранясь. Разбойные, что с них взять. Зато их песня звучала гораздо воинственнее. На выдохе, рывком бросая триеру вперед, пираты все громче и громче орали нечто нечленораздельное, но явно очень возбуждающее.

"Накручивают себя перед дракой", – подумал Квинт.

Сам он не трясся, все же бой в жизни не первый и даже не двадцатый, но и невозмутимостью в полной мере похвастаться не мог. Вот если бы верхом на коне, во главе сотни-другой всадников... А тут качает так, что все мысли о том, как бы на ногах устоять. И хвататься-то не за что, даже бортов нет. Боевая палуба-катастрома, фактически – навес над гребцами, ничем не огорожена. Так делали во времена войн греков с персами, когда гремела слава Фемистокла, да и позднее тоже. Удобнее в палубной схватке. Даже галерея гребцов ничем не защищена, все они на виду. Эллины не слишком полагались на метательное оружие. Вот египтяне – другое дело. У них на палубе яблоку негде упасть от всевозможных машин, и борта высокие.