Юрий Корчевский - «Качай маятник»! Особист из будущего (сборник) Страница 46

– Все, больше никого не будет. – Майор вытер рукавом гимнастерки пот со лба. – Двое у дзота остались, двое на нейтралке лежат.

Появился командир пехотной роты:

– Это вы из окружения вышли?

– Майор Меркурьев, бойцы мои.

– Сдать оружие!

Майор оторопел.

– Сдай, майор. Приказ есть: всех, кто вышел из окружения, направлять без оружия в наш тыл. Там разберутся.

Майор нехотя снял с плеча немецкий автомат и отдал пехотинцу. Бойцы его группы последовали примеру своего командира.

– Колесников, сам до штаба их доведешь или сопровождающих дать?

– Сам доведу, – ответил я.

По траншее мы пошли в глубь нашей территории, потом выбрались из нее. Стрельба стихла.

Через час мы были уже у штаба. Я сдал «языка» и его планшет, доложил о выходе «окруженцев». Начштаба похвалил нас за «языка» и послал за переводчиком и особистом.

Явились заспанный переводчик и особист, как будто бы и не ложившийся. Пленного увели на допрос.

Я доложил особисту о группе «окруженцев», об уничто-

жении ими немецких артиллеристов и о переходе через позиции.

– Как думаешь, не врут? – зевнув, спросил особист.

– Не похоже – батарею при мне уничтожили, на моих глазах.

– Э, сержант! Надо разобраться еще. Завтра зайди ко мне, напишешь все подробно – кто, где и как.

– Так точно.

– Ну иди, отдыхай. Офицера ихнего взяли?

– На этой же батарее гаубичной и взяли.

Мы с разведчиками пошли отдыхать. Майор со своими людьми сидел во дворе, а рядом стоял боец с винтовкой. Вот черт! Как будто под конвоем. Они ведь на моих глазах артиллеристов уничтожили, через немецкие позиции прорвались, а здесь – «оружие сдать, разберемся», да еще и солдата с винтовкой приставили! Конечно, я слышал уже, что есть у немцев такой полк – «Бранденбург-800». Все немцы знают русский язык, носят нашу форму и оружие; их забрасывают в наш тыл, чтобы устраивать диверсии и создавать панику. Здесь, конечно, не тот случай. Не думаю, что они пожертвовали бы своей батареей.

Я снял сапоги, обмундирование и растянулся на нарах. Господи, какое блаженство!

Около полудня меня разбудил старшина. Званием он был старше, но я – выше по должности.

– Товарищ командир, проснитесь.

– А… Что такое?

– Парикмахер приехал, все свободные от службы уже постриглись. Не желаете?

Конечно, желаю. Оброс за месяц, что я здесь, а всегда короткую прическу носил – привык еще с курсантских времен.

Я оделся, обулся и вышел во двор. На табуретке сидел очередной солдат, а парикмахер машинкой стриг его «под ноль». И я постригся так же. Меньше голова потеет, и пыль не так задерживаться будет. На войне не всегда чисто, а помыться, да чтоб с горяченькой водичкой, мылом и мочалкой – редко когда выдается. Все чаще у ручья и без всякого мыла.

Я отряхнулся от остатков волос. В это время мимо нас двое конвоиров провели пленного офицера, которого мы взяли вчера «языком».

– Кончилась война для немца, – заметил я.

– И жизнь тоже, – сказал старшина.

– Как, почему? Его разве – не в лагерь для военнопленных?

– В расход его, – помрачнел старшина, – нет у нас лагеря.

Я даже расстроился. Ведь он хоть и враг, а уже неопасен. В плену и без оружия – чего же его стрелять?

Пленного увели к оврагу, что проходил метрах в двухстах, и вскоре оттуда раздались выстрелы. Назад конвоиры возвращались уже вдвоем. Странно складывается жизнь – мне было жалко немецкого офицера.

Ну, коли я уже встал, да еще и постригся – пора в штаб, к особисту.

Я заявился к начальству – решать насущные вопросы. Обносились уже бойцы, обмундирование нужно. Разведчики ведь больше на пузе ползают, чем пешком ходят – колени и локти быстро протираются. Однако получил отказ – не положено, сроки носки не вышли.

В расстроенных чувствах я пошел к особисту. Написал докладную – где встретил «окруженцев», при каких обстоятельствах, как они проявили себя при налете на немецкую батарею. Особист еще с час мучил меня вопросами, иногда совсем дурацкими, вроде:

– А не слышал ли ты от них слов на немецком языке?

Он что, совсем меня за дурака держит? Я бы таких к нашим сам не привел.

Я вышел из штаба и в сердцах даже сплюнул – все жилы вытянул, кровопийца. На передовую бы его, посидел бы в окопах с месячишко, глядишь, по-другому стал бы к людям относиться.

Я вернулся во взвод, взял банку тушенки, фляжку водки – самые большие ценности на передовой – и пошел в медсанбат, к Кравцову. Уважал я командира взвода. Разведчик опытный, характер неплохой – не нудил, не поучал. Бывая с ним в рейдах по тылам врага, я многому у него научился. Конечно, раненому бы курочку вареную принести, фруктов – да где же их на фронте найдешь? Сами ели несытно. Перловкой замучили да супчиком жиденьким, а хлебушек – черный. По фронтовым нормам белый хлеб полагался только летному составу. Вот потому в рейдах разведчики часто, захватив немецкий блиндаж или землянку, кроме «языка» забирали с собой еще и трофейные продукты.

Немцы к войне готовились основательно, все было продумано и учтено до мелочей.

Очень не хватало нашей пехоте поддержки с воздуха. Наблюдая за редкими воздушными боями наших летчиков на устаревших самолетах, я знал: к началу войны и у нас были разработаны новейшие самолеты – не хуже, чем у люфтваффе, – шедевры конструкторской мысли Яковлева, Петлякова, Лавочкина. А «летающий танк» «Ил-2»? Ему не было равных у немцев! Да вот затянулась переподготовка летчиков – строевые части ВВС в начале войны так и не дождались ни одного штурмовика «Ил-2»!

Или взять снабжение бойцов консервами, без которых не продержаться, пока не подтянется полевая кухня. В то время как наши бойцы давились «сухпаями», на ходу изобретая, как бы разогреть осклизлую перловку, а то и просто открыть жестянку, немецкие консервы были разнообразными: тушенка, каши с мясом, джемы – да бог знает чего еще. К тому же у банок с мясными консервами, с одной стороны, двойное дно, красной краской помеченное. Пробьешь его штыком или гвоздем – внутри состав с фосфором гореть начинает. Поставишь этим дном на землю и через минуту получаешь горячее блюдо. А вот хлеб в банках у них был плохой – как вата.

По всему видно было – готовились немцы к войне основательно. А ведь известно: исход крупных сражений в будущей войне закладывается в мирное время, задолго до ее начала.

Многочисленные ошибки руководства страны и ее Вооруженными силами задолго до 22 июня 41-го, а затем очевидные просчеты генералов при ведении боевых действий в условиях хаоса июня – июля вели к одному поражению за другим. Потери в людях и технике оказались запредельными. За два месяца миллионы бойцов выбыли из строя в котлах, были рассеяны по оккупированным районам, попали в плен – эту трагедию назовут катастрофой 41-го года.

Последствия ее будут ощущаться в течение всей войны, а безответственное отношение к населению – и долгие годы после нее.

Все, кажется, до мелочей предусмотрели гитлеровские вояки, двинув армаду техники и миллионы немцев на нашу землю. А вот с особенностями нашей суровой природы промах вышел! Зима 41-го выдалась на редкость холодной.

Недооценили немцы морозы наши – здесь они не только с обмундированием промахнулись. Ошибка была изначально сверху заложена. По плану «Барбаросса» немцы Москву к зиме взять должны были. Потому в двигателях их машин

масло летнее было – оно на морозе застывало. А попробуй машину или танк на морозе заведи! К тому же в Европе немцы к дорогам с твердым покрытием привыкли. А у нас такие дороги по пальцам перечесть можно. Как дождь пройдет – техника вязнет, ломается, следовательно, темп наступления сбивается. А когда глубокая осень подошла да морозы по ночам ударили нешуточные – совсем плохо стало. Днем танки и бронемашины с тягачами по грязи ползают, а ночью грязь между катками в бетонный монолит превращается. Любили немцы на своей гусеничной технике катки в шахматном порядке ставить – плавность хода лучше. Однако в России такое конструкторское решение выявило слабые стороны. Замерзнет грязь ночью – ломом не выбьешь. И каждая мелочь, не предусмотренная немцами, – не учли специфику российскую – нам на руку играла. А главное – душу российскую, русский характер не учли, в расчет не взяли.

В первое время бойцов оторопь брала при виде наступающих цепей самоуверенных гитлеровцев. Не верилось, что их можно остановить. Порой офицеру, чтобы убедить отчаявшегося бойца в том, что наглого немца можно поразить из винтовки, самому приходилось доказывать это: смотри – смертные они, как и все, вон упал еще один. А теперь ты давай, не робей! Неуязвимость немецкого солдата – миф!

Мало-помалу мы научились воевать, научились бить врага. Дивились немцы самопожертвованию советских бойцов, идущих на амбразуры дотов, таранивших танки и самолеты врага, преодолевающих минное поле по телам павших товарищей. И не только по приказу или потому, что знали о заградотряде за спиной. Великая ненависть к непрошеным поработителям крепила дух и веру в правое дело, множила силы бойцов с комсомольскими или партийными билетами в кармане гимнастерки, у сердца. Это был феномен советского патриота, неведомый европейским армиям.