Борис Толчинский - Боги выбирают сильных Страница 46

— И ты растерялась, бедняжка!

— Нет, я не растерялась… Я так подумала: отказавшись, я ничего не добьюсь, ничем помочь тебе, София, не смогу. А согласившись, я получу власть в большой провинции, а также место в Консистории уже в следующем году, и смогу быть полезной тебе…

«Она находит оправдания, — мысленно усмехнулась София. — Грех осуждать ее: подобный шанс бывает только раз в жизни, она желала власти, и власть пришла, когда ее не ждали!».

— Я согласилась, — Медея тяжело вздохнула, словно речь шла о чем-то досадном, не о многожеланной власти. — Мы с твоим дядей вошли к императору, и Его Величество подписал эдикт… Но мне кажется, Божественный Виктор даже не заметил меня.

«Ее рассказ смотрится правдоподобным, — подумала София. — Зачем же дядя возвысил ее? Он мог выбрать для Илифии кого-нибудь другого, или другую, — но он выбрал именно мою креатуру. Зачем? Только ли затем, чтобы рассорить меня и ее? Навряд ли! Дядя слишком высокого мнения о моих умственных способностях, чтобы всерьез рассчитывать на мою ревность. Нет, здесь другое! Он сделал Медею сразу проконсулом — и тем превратил мою блестящую задумку в циничный фарс; вот где настоящая причина, во второй звезде! Я-то надеялась, что карьера Медеи послужит молодым патрисам вдохновляющим примером… а получился фарс: чин проконсула слишком велик, чтобы молодая провинциалка, не княгиня, смогла его добиться беспорочным поведением и собственными дарованиями, да еще столь скоро, в считанные дни! Готова спорить, про мою бедняжку распустят слухи, будто она достигла проконсульского чина аморальным поведением… скажут, ей просто повезло, на худой конец! Ей позавидуют, ее будут презирать, и мало кто из достойных людей захочет иметь Медею Тамину своим примером! все это придумал и осуществил мой дядя — воистину, глубок и изощрен его ум, он как никто другой умеет выхолащивать мои идеи. Две звезды на калазирисе вместо одной, казалось бы, разница невелика, — а изменилась вся картина!.. Будет успешной труд Медеи-архонтессы — Корнелий скажет: это я ее назначил; провалится она в Гелиополе — Корнелий и тут на коне: это креатура Софии Юстины провалилась! Бедняжка Медея, она еще не понимает, какой опасный дар подсунул ей этот хитроумный данаец!.. С другой стороны, они хороши оба, он и она: мне ли не знать? Быть может, она разыгрывает передо мной его, дяди, партитуру! Тогда берегись, дядя: я обязательно найду твою ловушку и столкну туда тебя, как ты меня столкнул в мою ловушку».

— А что с Сенатом? — спросила София.

— Из Палатиума все сразу поехали в Сенат, все, кроме Кимона…

— Разумеется. Дядя бережет его для Плебсии.

— Экстренно собрали всех сенаторов, которые были в городе. Перед ними выступили Тит, Корнелий… а Клавдий Петрин им поддакивал. Тит сказал, что…

— Не надо. Известно, что он мог сказать. Потом посмотрю протокол… ведь я теперь тоже сенатор!

— Да, знаю, — кивнула Медея. — Мне очень жаль…

«Она умница, — утвердилась София. — Она понимает, что мне нужно и что не нужно. Такая женщина вполне способна сговориться с Корнелием против меня!».

— Итак, сенаторы поддержали дядю огромным большинством.

— Ровно три четверти. После Сената опять поехали в Палатиум, но уже без твоего отца. Зато с Корнелием были вожди Сената, поддержавшие его.

— М-да, у Его Величества вчера был трудный день! — покачала головой София.

— А сегодня утром стало известно, что Божественный Виктор пожаловал Корнелию чин консула.

София обомлела. Для нее этот удар был совершенно неожиданным.

По традиции высший цивильный чин присваивался лишь полноправному первому министру и принцепсу Сената, да и то после двух лет непрерывной работы. И никогда еще, насколько помнила София из истории, консулом не становился временно исполняющий обязанности первого министра. Сенсационная новость могла означать лишь одно: август Виктор V открыто объявлял Корнелия Марцеллина очередным первым министром Империи и, следовательно, верноподданные народные избранники, плебейские делегаты, как и сенаторы, должны поддержать Корнелия…

— Ты ничего не путаешь? — спросила София.

— Прости. Я понимаю, это горько для тебя… но формально закон не нарушен.

— Ты видела его сегодня?

— Твоего дядю? Нет, расставаясь со мной вчера, он сказал так: «Придете вместе с подругой; полагаю, это случится завтра».

— Он знал, он знал! — с восторгом воскликнула София. — Вот это человек! Он верил в меня, когда никто не верил! Он знал, я не погибну, долечу! И он меня боится, поэтому спешит!

Медея издала длинный вздох, который задел проницательную Софию за живое. Она спросила:

— А ты в меня не веришь?

— Я верю в тебя, — печально отозвалась Медея, — но моему рассудку неподвластно, как можешь дяде преградить дорогу ты. По самым скромным оценкам, за него готовы проголосовать две тысячи плебейских делегатов, а это уже больше половины.

В блистающих очах Софии снова заплясали озорные огоньки.

— Я еду в Квиринал, — объявила она Медее. — Если хочешь, поедем вместе. Новый консул ждет нас; не будем его разочаровывать, а заодно и поглядим в глаза умельцу, который мнит себя победителем Софии Юстины!

Глава сороковая,

в которой подтверждаются слова Плавта: «Amor et melle et felle est fecundissimus»[71]

Патрисианские гвардейцы без звука пропустили в резиденцию первого министра двух молодых женщин в богатых генеральских калазирисах, ярко-красном с тремя звездами у Софии и светло-золотом с двумя звездами у Медеи. Майор, начальник главного караула дворца, по привычке отдал честь Софии и лишь потом, когда она прошла мимо, вспомнил о перемене власти и поспешил сообщить о визите бывшей правительницы куда следует. Впрочем, нигде подруг не останавливали, и они благополучно добрались до приемной первого министра.

Несмотря на все свое самообладание, София волновалась. Где-то на подсознательном уровне теплилась детская надежда, что все происходящее не более чем розыгрыш и, привычно отворив знакомую дверь, она увидит своего отца за длинным белоснежным «консульским» столом, где и она сидела как-то… не может там сидеть Корнелий Марцеллин!

Он в самом деле не сидел за «консульским» столом. Корнелий Марцеллин стоял посреди огромного кабинета в величественной позе, скрестивши руки на груди, — одним словом, триумфатор… поза эта показалась Софии неестественной, театральной, достойной не виртуоза политической интриги, каким был ее дядя, а мелкого колониального чиновника.

Она надела на лицо заранее заготовленную насмешливо-почтительную маску и произнесла заранее заготовленные слова Цицерона:

— O domus antiqua, heu quam dispari domino dominaris![72]

— Перемена всегда приятна, — тотчас отозвался Корнелий словами Еврипида и спросил с благодушной улыбкой: — Как вам мой новый калазирис, дражайшая племянница?

Лилейно-перламутровый, расшитый золотом калазирис был великолепен на стройной сухощавой фигуре Марцеллина. На шее сверкала большая бриллиантовая звезда о двенадцати лучах, символ консульского достоинства. Это одеяние удачно гармонировало с черными, как мрак Эреба, волосами Корнелия; зачесанные назад, они обнажали высокий лоб, подо лбом блестели чуть раскосые узкие глаза сероватого отлива и загибался, точно клюв птицы ибис, уникальный корнелиев нос. Невольно София залюбовалась дядей; он в самом деле обладал неким зловещим обаянием, он пугал ее, отталкивал, возмущал, но и восхищал, притягивал, она ощущала мысленную связь с ним, и это странное единение с врагом приятно волновало ее чувства…

Она не могла ненавидеть этого человека.

София смотрела на Корнелия и пыталась разгадать его настроение.

«Он, безусловно, счастлив лицезреть меня живой, — думала она. — Он верил в меня и, одновременно, страшился, что ураган меня погубит. Он, как и я, волнуется, ибо впервые мы с ним встречаемся в столь необычной обстановке. Однако своего он не уступит… нет, не уступит! А это значит, будем драться… Нет выше удовольствия сражаться с сильным человеком!».

— Вы, дядя, совершенны, — ответила она. — Должно быть, именно так выглядел Тутмос Третий на следующий день после свержения им царицы Хатшепсут.

— Что вы такое говорите, милая Софи! — всплеснул руками Корнелий. — Сравнение с великим фараоном, не скрою, лестно для меня, но вы какая Хатшепсут? Вы много выше Хатшепсут!

— Вы правы, дражайший дядя: мое сравнение хромает. Хатшепсут умерла вскоре после переворота, а я не собираюсь умирать. Если это не случилось минувшей ночью, думаю, мне суждена долгая жизнь.

— Не сомневаюсь, нисколько в том не сомневаюсь! — кивнул он. — Надеюсь, вы просветите меня касательно своих дальнейших планов.