Князь из будущего ч.2 - Дмитрий Чайка Страница 46

— Мда…, — Самослав разглядывал руины сильнейшей когда-то крепости с разочарованным видом. Она переходила из рук в руки десяток раз. Готы, гунны, гепиды, авары, славяне грабили и жгли этот многострадальный город, а потом он неизменно переходил в руки ромеев, которые упорно пытались отстроить его заново.

Сейчас Сингидунум представлял собой печальное зрелище. Огонь уничтожил большую часть его построек, а мощные когда-то стены и башни никакого военного значения больше не имели. Это были руины, в которых жили остатки римского населения, которое по какому-то нелепому недоразумению все еще считало себя подданными императора. Впрочем, налогов они не платили, да и платить их им было нечем. Ремесла в городе не осталось, а люди эти жили тут только потому, что никому не было до них никакого дела. Их даже грабили редко, они и так были практически нищими.

А вот для князя Самослава это место имело огромное значение. Именно тут закончится путь караванов по Дунаю. Дальше они пойдут посуху через Наисс, Сердику, Филиппополь и Адрианополь[42] прямо в столицу. Этот путь был важен для него. Ведь китайского шелка больше не будет, а в Империи он есть, и прекрасного качества. Сто лет назад кто-то украл его секрет вместе с коконами тутового шелкопряда, а великий Юстиниан объявил государственную монополию на его производство. Пока эта драгоценная ткань шла в Галлию через Марсель, но получать имперские товары, прошедшие через половину мира и руки мытарей короля Хлотаря! Увольте! Цена ромейских товаров, которые потекут в Новгород полноводной рекой, будет втрое ниже, чем за них же, но полученных кружным путем, со всеми причитающимися взятками, пошлинами и грабежами обнаглевших от безнаказанности королевских графов.

— И зачем тебе эти руины? — совершенно искренне удивился Кубрат, когда они отошли на юг от бывших земель племени Уар.

— Город поставлю, — пояснил Само, — только не на правом, а на левом берегу Дуная. Не хочу с императором ссориться. Тут порт будет, склады, постоялые дворы и харчевни. Тут купцы будут останавливаться. Кстати, не хочешь свое золото в дело вложить?

— Чего? — выпучил глаза Кубрат.

— Я тут много всего построю, и это будут хороший доход приносить. Ты можешь в долю войти, и каждый год деньги получать.

— Я воин, а не торговец, — гневно выпрямился болгарин. — Не к лицу хану заниматься таким презренным делом. Мое дело — война!

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Самослав. — Я не такой гордый, как ты. Торгую понемногу.

— Не поймут меня, — пояснил Кубрат. — Нет чести в том, чтобы торговать. Презирать будут такого хана, а нукеры уйдут к более достойному.

— Да-а! — сочувственно протянул Самослав. — Тяжело тебе приходится. Но ты можешь деньги вложить, а я никому не скажу.

— Нет! — до боли сжал зубы Кубрат. — Духи предков все видят. Они не простят меня. Хан не может быть торговцем. Ни за что! Позор это великий!

— Ну, смотри, — пожал плечами Самослав. — Я предложил.

— Город-то как назовешь? — поинтересовался вдруг Кубрат.

— Белград, — ответил Самослав, который не стал придумывать ничего нового, и воспользовался привычным названием. — На левом берегу Дуная все равно ромеев почти не осталось. Так что, думаю, название приживется.

Князь был доволен. Он выгреб из аварских хрингов тонны золота, повторив то, что сделал в реальной истории Карл Великий, дав с его помощью толчок неслыханному процветанию, которое много позже назовут «каролингским возрождением». А Кубрат… Ну, что Кубрат? Зачем ему столько? Ему и так вся степь теперь завидовать будет. Одни танцовщицы чего стоят! Ни у кого таких нет!

Глава 41

Январь 627 года. Новгород.

Гигантское, наспех собранное государство, вело себя своенравно, словно не желая подчиняться странному изгибу судьбы, где рабы и господа если не поменялись местами, то уж точно стали равны. Оно бурлило, словно какое-то странное варево в гигантском котле, куда нерадивая хозяйка набросала всего без разбора. Чудовищный погром, который устроили осенью оставшимся в степи сильным племенам всадников, замирил степь. Но надолго ли? Часть побежденных племен откочевала за Дунай, присоединившись к Кубрату, некоторые ушли за Альпы, в Италию, а оставшиеся приняли свою новую судьбу, и своего нового повелителя. Отрезанная голова великого кагана лучше всяких слов говорила о том, кто теперь тут главный. Степные племена истощили свои силы в бесконечных войнах, лишивших их самых сильных и самых храбрых. Хринги, стоявшие по всей Паннонии каждые 15–20 миль, были взяты штурмом и сожжены, а их содержимое на множестве телег поехало в хранилища Солеграда, Новгорода и в причерноморские степи. Там тоже было немало золота, привезенного из десятков набегов и войн. Войско Самослава выросло в том походе. Мелкие кочевые народцы, которые почуяли ветер перемен, пронесшийся по степи, поспешили присягнуть новому кагану, и с превеликим удовольствием примкнули к его армии, чтобы поживиться добром тех племен, чьего имени еще совсем недавно страшились. Гордые аварские ханы надели на шеи серебряные цепи и вошли в состав высшей знати столь же огромного, сколь и рыхлого княжества. Никто не понимал, как теперь будет строиться жизнь, уж больно разные порядки были в степи и в лесах, но пока все замерло в мирном равновесии, какого не было в этих землях уже несколько столетий. Ханы покорно склонили головы, но в глубине души решили жить так, как жили их предки, с опаской поглядывая на нового повелителя. Глядишь, все еще повернется в другую сторону.

А пока суть, да дело, десяток степных вождей прискакал по льду Дуная на поклон к новому государю, который назначил заседание Боярской Думы, где присутствие жупанов было строго обязательным. Авары, многие из которых когда-то бывали в этих местах с набегами, не скрывали своего изумления. Непривычное многолюдство этих земель поразило их до глубины души. И Дунай, и его притоки были густо обсажены деревушками, которых за день пути можно было встретить не один десяток. А уж Новгород, построенный на стрелке рек, окруженный со всех сторон водой, и вовсе раздавил их. Как будто ханы не в словенских лесах оказались, а в землях Империи. Словенская и германская речь вперемешку с латынью римлян из Бургундии и греческим говором константинопольских мастеров начинали превращаться в какой-то совершенно новый, причудливый язык, который жадно хватал отовсюду незнакомые прежде понятия, приспосабливая их на местный лад.

Как? Когда это случилось? Почему на их глазах полудикое племя, до дрожи пугавшееся самого аварского имени, набрало такую силу? Как они могли не увидеть этого? Что теперь будет с их рабами-словенами, которых велено было весной отправить на юг, к развалинам